Часть 2
Часов двенадцать, долгих и бессонных, Летел над океаном самолёт. И в городе том многомилионном Для Эйджи вмиг закончился полёт. Сошёл он с рейса в Токио осеннем И в Идзумо направился домой. Избавиться не мог от тех волнений, Ведь чувствовал себя здесь как чужой. И хоть он шёл по улицам японским, Душа его отнюдь была не там. Разбившись на звенящие осколки, Она давно принадлежит местам, Где каждый миг пьянит немой усладой, Где хочется блуждать среди дорог, Где днём там рай, а ночью – гуща ада. И это всё родной его Нью-Йорк. Ведь там для Эйджи солнце ярче светит И родственная там живёт душа. А в Токио лишь резкий влажный ветер, Что в спину дует, холодом дыша. Но парень отогнал дурные мысли, Отправился в родной свой городок. Уже и солнце высоко повисло, И листья у самих стелились ног. Шагал он тихо, словно был без тела, И будто не касался он земли. Лишь шумно чемодан катился слева И сердце билось яростно в груди. Пришёл домой и робко постучался. Открылась с деревянным скрипом дверь. В тот миг короткий женский вскрик раздался: Стояла мама перед ним теперь. Не виделся он с ней почти два года, То время всё в Америке провёл. И женщина от самого порога Взволновано приподняла подол Серебряного шёлкового платья И бросилась враз сына обнимать. А Эйджи вдруг счёт времени утратил, Ведь счастлив был вновь дома побывать. В кругу семьи провёл весь день дождливый, Рассказывая всем, как жил он там. Уже и солнце плавно и лениво Катилось вниз по тёмным небесам. Как только дунул буйный ветер с моря И первая зажглась вверху звезда, Окинул Эйджи дом счастливым взором, Гулять пошёл под шум глухой дождя. Бродил один по улицам знакомым И воздух влажный медленно вдыхал. И хоть сейчас он наконец-то дома, Спокойствия внутри не ощущал. Тянулся всё глазами за звездою И в мыслях понадеяться посмел, Что друг далёкий с родственной душою На то же небо где-то там смотрел. Внезапно тишину вечерних улиц Нарушил телефона громкий звук. Во взгляде парня цифры все тонули, И чуть не выпал телефон из рук. Застыл на месте Эйджи, рот открытый И сердце участило свой сигнал. Светился на экране номер скрытый, А вызов из Нью-Йорка поступал. Неужто позвонил ему тот самый, О ком он думать не переставал, Чей образ в голове сидит ночами, Чье имя он устами выдыхал. Когда звонок почти что прекратился, Рукой дрожащей Эйджи трубку взял. Оттуда чей-то шепот доносился: То молвил он, то вовсе замолкал. Уже и дождь не капал быстро с неба, И солнце не светило с высоты. Летали лишь пустые хлопья снега. Темнело. "Эш, — спросил он, — это ты?". Но Эйджи так никто и не ответил, И шепот тот не слышен уж совсем. Как вдруг подул промозглый лютый ветер, У моря не замедленный никем. И в миг, как Эйджи думал вызов сбросить, Холодный голос с дрожью говорит: "В то время, как летел ты в самолёте, Эш Линкс, к несчастью, кем-то был убит." Немой вопрос из бледных уст японца В тот горький миг сорваться не успел. Пока катилось к небосводу солнце, Знакомый голос дальше прохрипел: "Нашли его вчера в библиотеке, Сидел так мирно, голову склоня. Закрыты были каменные веки, Казалось, будто спит он среди дня. И только рана рваная под боком Дала понять, что был навеки мёртв. Истёк он кровью, умер одиноким, С улыбкою уйдя в мир вечных снов." Затихло всё, и даже лай собаки, Что мимо пробегала по дворам. Внезапно утонул весь свет во мраке И слёзы покатились по щекам. Дурная шутка, быть того не может. Как мог уйти из жизни его Эш? Стоял там Эйджи, тело било дрожью, В разбитом сердце пробивая брешь. В один момент мечты сгорели прахом, Что встретятся когда-то вновь они. Одним широким и могучим взмахом Судьба сочла совместные их дни. Они вдвоём прошли сквозь ад и холод, Вдвоём смеялись всем назло врагам. Сейчас же тот, кто сердцу его дорог, Ушёл не попрощавшись навсегда. Под рёбрами у Эйджи защемило, И мир вокруг в мгновение померк. Предательски так ноги подкосились, И рухнул он на мокрый белый снег. А слёзы всё текли из глаз рекою, И таяли снежинки на щеках. И он, поддавшись внутреннему горю, Сознание утратил в тех снегах.