Kowlting gonya gut

　　　 　　　…Наоми смотрит на Филипа — и пытается разглядеть в нем сына. Смешного карапуза, едва-едва начавшего ходить; его редкие мягкие кудряшки, похожие на пух; его маленькие пальцы, хватающие ее за волосы — жесткие и густые. Она пытается уловить его запах — запах, каким обладают только маленькие дети, похожий на сладкую ваниль, на квинтэссенцию жизни в искусственном, тысячу раз пропущенном через фильтры воздухе. Она вглядывается, боясь лишний раз моргнуть, потому что одно неловкое движение — и этот образ рассыплется в прах даже в ее памяти. Филип больше не простирает к ней руки, не растягивает беззубый рот в узнавшей улыбке — он вряд ли вообще может вспомнить ее лицо. Перед ней не малыш: в полутемном и пустом баре на «Палладе» перед ней высится парень, вымахавший повыше самой Наоми. Он переминается с ноги на ногу, хмурится, смотрит исподлобья — удивленно и почти враждебно. Ребенок, на протяжение десятка лет дожидавшийся ее, успел вырасти. Успел впитать в себя астерский мир вокруг, как губка, заматереть, научиться храбриться и бить ее в живот своим «всё, что мне рассказывал о тебе отец — правда». Бить ее в живот электрошокером, впрочем, научился тоже. 　 　　　…Наоми смотрит на Филипа — и видит в нем Марко. Филип Инарос, сын Марко Инароса, так же прямо расправляет плечи и старательно смотрит перед собой, а не под ноги. Сын Марко Инароса сбрасывает астероиды на головы миллионов безвинных землян и гордится этим. Сын Марко Инароса крутится целыми днями в рубке и ловит каждое слово, слетающее с губ отца, чтобы повторять их бессмысленным гимном треклятого АВП: «Белт будет свободным, мы делаем то, о чем не могли и мечтать поколения белталода». Сын Марко Инароса крадет ее и запирает в камере, как преступницу; до синяков хватает Наоми за плечи, оттаскивая, когда она пытается засадить нож между лопаток Марко — когда она пытается пусть убить и умереть, но спасти этим единственного человека, ради которого стоило оставаться на борту «Пеллы», пока он не захлебнулся в крови вместе со всем Свободным флотом. «Ты не должна была нас бросать», — выплевывает сын Марко Инароса отцовскими интонациями. «Велвала», — презрительно кривится он и бьет по лицу, наотмашь, отцовской ладонью, когда она умоляет не уничтожать «Роси», ставшую ей и семьей, и домом. Отпечаток его руки жжется на щеке. Наоми видит в Филипе все те вещи, которыми он мог бы стать — и не стал. Из-за слез, застилающих глаза, толком не видно флаконов в аптечке первой помощи, из тех, что расположены в каждой каюте. Она даже не может его винить, только истязать себя мыслью, что она могла бы его спасти. Если бы Наоми не сдалась в прошлом, то смогла бы вырвать сына из рук Инароса и увезти с «Паллады», когда он был еще ребенком. Если бы она не сдалась сейчас, то смогла бы его убедить уйти самому. Пусть не сразу, но он ушел бы, если бы она сумела искупить вину и показать другой путь. Если бы между командой «Роси» и Филипом она выбрала Филипа. 　　　…Наоми смотрит на Филипа — и видит в нем себя. Она вспоминает, как он скругляет спину, когда ест на камбузе среди друзей и никто на него не смотрит, как на будущего лидера. Она видит не острые скулы Марко и орлиный нос, а унаследованные от нее мягкие округлые черты, ее бронзовую кожу, ее мелкие жесткие кудряшки вместо крупных кудрей Инароса. Ее сын сосредоточенно пересобирает воздухоочиститель, как делала это она до университета Белта; ее сын садится напротив и требует рассказать, как ей удалось открыть Кольцо, и ловит каждое слово. Ее сын подпадает под магнетическое влияние Марко так же, как подпадала Наоми, и жаждет крох его внимания так же отчаянно, как жаждала Наоми, когда вымазывала собственные руки в крови землян по локоть. Ее сын падает к ней в объятия и плачет, уткнувшись ей в плечо, и она плачет вместе с ним. Сжимая в кулаке ампулу, Наоми знает: она могла бы спасти Филипа. Ее щека всё еще горит от удара, но она ему уже простила и это. Наоми умеет прощать, и себя она тоже когда-нибудь за этот выбор простит; остается только надеяться, что умение прощать у Филипа — от Нагаты, а не от Инароса. 　　　Наоми утирает кулаком слезы, когда быстрыми шагами идет к нужному шлюзу. Замерев перед дверью, собираясь с силами, она представляет перед собой лицо Филипа — и старается увидеть в нем Филипа. Не маленького мальчика, и не сына Марко Инароса, и не сына Наоми Нагаты. Филипа, у которого есть выбор. 　　　Это единственное, чему Наоми может его научить: у тебя всегда есть выбор. Между тем, чтобы спасти одного родного человека и спасти миллионы чужих. Между материнством и семьей. Между искуплением прошлого и выстраиванием будущего. Выбор уйти — и выбор остаться. 　　　Дверь с гулом закрывается за ней, и Наоми программирует панель открыть через тридцать секунд шлюз в открытый космос. Она сквозь рабочую форму всаживает иглу в бедро, сжимает зубы до скрежета. 　　　Наоми выбирает уйти. И, задерживая дыхание, надеется на одно: 　　　однажды Филип поймет, почему она вновь его бросила — 　　　и сделает тот же выбор.