Kowlting gonya gut

В каюте на борту «Росинанты» было непривычно тихо: пришвартовавшись в порту на крупнейшем астероиде Пояса, корабль впал в гибернацию. Мягко рокочущая, будто мурлыкающая «Роси» совсем замолкла и теперь терпеливо ждала, когда ее осмотрят и в который раз подлатают. Пальцы огладили внутреннюю обшивку почти что с нежностью: для Наоми не осталось никакого иного дома, кроме этого.   Сколько же иронии: марсианское судно под управлением землян. И когда вся команда сошла на станцию, Наоми — единственная среди них астерка — спряталась здесь, будто это она на Церере чужая.   «Как ты это делаешь? Работаешь с ними, живешь с ними? Выбираешь их сторону, а не сторону своих, из раза в раз?» — презрительно бросила ей в лицо Камина пару часов назад.   Наоми расстегнула рабочий комбинезон и устало стянула его с плеч. Под ним, над вырезом тонкой нательной майки, черные ромбы складывались в геометрически четкий узор. Татуировка казалась свежей: не успела выцвести, въесться намертво в кожу, хоть и была сделана несколько лет назад — еще на «Бегемоте». Еще тогда, когда они с Каминой строили большую астерскую мечту. Еще до того, как Наоми выбрала вернуться к «излюбленным внутрякам».   Инженер «Роси» уставилась на отражение в зеркале. Жалела ли она о своем выборе? Нет, ничуть. Больно ли ей было от слов Камины? Не то слово.   Среди собратьев-астеров Наоми всё равно будет зваться велвала, какие бы благие цели она ни преследовала. Наверное, в их глазах сотрудничество с Авасаралой и земным правительством вдруг укоротило ее кости, отобрало характерный акцент, заставило забыть, как она с детства прыгала по астероидам в тех же самых нищих условиях, в каких работают все астерские прыгуны.   Прислужница внутряков для астеров. Презренная астерка для внутряков. Цена за то, чтобы выбирать свою сторону.   Наоми открыла металлические дверцы и приладила форму на магнитную вешалку. Кто бы что ни говорил, а Наоми Нагата прекрасно знает, кто она такая. И никогда не забывала.   Она провела подушечками пальцев под подбородком и вниз, ощущая бугристые линии. Ей не нужно видеть себя в зеркале, чтобы представлять с точностью до миллиметра рисунок, кольцом обхвативший шею. В отличие от татуировки, распластавшейся на груди, с этой Наоми срослась полностью, как будто это детский шрам или родимое пятно — что-то, что всегда было с ней. Напоминание о том, кто она, и кто был до нее. Напоминание о том, как безжалостно внутряки относились к ее народу.   Эту татуировку ей сделали на этой же самой Церере, и Наоми уверена, что, реши она сейчас отыскать то же место и того же мастера, сделала бы это без труда. Уже тогда расположившееся в подвале бара тесное заведеньице было известно за пределами астероида, а сейчас, со стремительным приростом сторонников АВП, татуировщики уж точно не остаются без работы. Теперь знак Альянса украшает не только проулки станции, измазанные граффити, но и шеи и предплечья встречных. Астеры как никогда раньше придумывают отличительные знаки фракций, вкладывают новые смыслы, демонстративно наносят узоры на лицо. Что говорить: сама Наоми нанесла огромную татуировку на «Бегемоте» в схожем порыве. Но тогда, в первый раз — в ее юности — всё казалось другим.   Церера переливалась рекламными голограммами, неприятно пахла и кишела людьми: четырнадцатилетняя девчонка, жившая на тесных кораблях, не видела до этого момента ничего подобного. Она уже бывала на Весте, однако старшие члены команды ее не выпускали дальше доков: Наоми считали достаточно взрослой для того, чтобы в одиночку взрывать астероиды и собирать осколки, и слишком ребенком, чтобы она ходила среди недружелюбных улиц многомиллионных городов.   На этот раз Наоми настояла на своем, и мать сдалась: лучше пусть сделает задуманное в проверенном месте, чем попытается выжечь сама себе на коже. И вот юную Нагату оставили перед нужным баром, залитым ярко-синим неоном, и она с любопытством и чуточку со страхом вертела головой, вбирая в себя никогда не засыпающую суету Цереры, прежде чем собраться с духом и толкнуть стеклянную дверь.   Когда она медленно, нерешительно спустилась по ступеням вниз, то обнаружила тесное помещение; в одном его углу уже сидел раздетый по пояс широкоплечий астер, и над его спиной колдовала с татуировочным устройством девушка, немногим старше самой Наоми. Она приветливо, ободряюще улыбнулась и коротко подняла свободный кулак.   — Ва коминг гут. Что, за первой? — насмешливо уточнил голос ее напарника: худощавого даже для астера, щетинистого хозяина заведения. — Не рановато?   — Ойе, — поздоровалась девочка и, положив на стол банкноты новых йен, возразила: — Я уже давно прыгун не хуже других. И занимаюсь починкой корабля наравне со всеми.   Татуировщик не стал спорить — пересчитал деньги, указал на стул перед ним и принялся настраивать устройство, придирчиво оглядывая свою клиентку. Подбирал параметры.   — Рассказывай, чьих ты. Прыгаешь, ке?   — Я с Маруттува. Мы редко бываем на Церере, Веста ближе. И я не только прыгун, не собираюсь этим заниматься всю жизнь. Буду поступать в университет Белта.   — И кем же ты собираешься стать, сесата? — хмыкнул астер.   — Инженером, — не без нотки гордости ответила она. — И еще вот, это моей матери. Я хочу так же, набок, саса ке?   Она протянула рисунок — ручного терминала у Наоми еще не было, поэтому пришлось так, по старинке. Это был не просто вежливый разговор, а самая что ни настоящая часть процесса: всё, что она рассказывала, должно найти отражение в узоре, который оставшуюся жизнь будет обвивать ее шею.   — Ты знаешь, почему именно здесь? — спросил астер, когда девочка отвернула воротник и задрала голову. Луч коснулся ее кожи, вжигая краску, но она крепко сжала челюсти и терпела.   — На шее татуйинг проще разглядеть, чтобы узнать, чьих и откуда белта перед тобой, — процедила она, морщась от боли. — И еще пампа говорит, это напоминание о том, как к нам относятся внутряки. Поэтому нужно терпеть боль. А на шее больнее всего.   Луч, медленно продвигавшийся к правому уху, вдруг остановился. Наоми едва слышно вздохнула: пусть короткая, но передышка.   — Посмотри сюда, сесата. Видишь это? — астер оттянул вырез своей футболки: татуировки у него не было, зато под кадыком удавкой стянулся некрасивый, жирный рубец. Наоми кивнула:   — У пампа такой же.   — У многих пампа такой же, — назидательно произнес астер, снова склоняясь над ней. — А ты знаешь, откуда?   — На, — нехотя созналась девочка.   — Раньше сут фо кухаку были еще хуже, чем теперь у вас, — пояснил он, продолжая мучительную работу. — Они были настолько плохими, что здесь вот, где шлем присоединялся к остальному сут, сильно перегревалось. Так сильно, что прожигало кожу до мяса. Вот, что эти сабакавала нам поставляют в Белт, пока мы горбатимся на них, добываем им породу и мрем за это. Вот, почему те, кто прыгают, делают татуйинги вокруг шеи: в уважение к белталода прошлого. А не просто потому, что это больно. Помни это. Саса ке?    …И Наоми помнила. Выступающие черные линии — сами на грани ожога — всегда были с ней, носила ли она старые скафандры или новые, на колониальном «Кентербери» или на украденной марсианской «Роси». Она помнила это, когда отдавала Фреду Джонсону образец протомолекулы, чтобы астеры не остались в который раз под пятой внутряков. И когда покорно относила Камине предложение землянки Авасаралы — тоже помнила.   Наоми всегда была на стороне астеров. Просто она оставалась на той ее стороне, на которой белталода наконец-то мирно сосуществуют с внутряками. Вместе. Наравне.   Иногда для этого нужно не сбрасывать камни с неба на головы миллионов землян. Иногда нужно переступить через гордость и увидеть в них своих друзей. Своих копенг.