Печенья и гвоздики

Еще три года проходят совершенно незаметно. Мирно, весело, ярко и юно. Холодные снежинки сыпятся из дыры в обветшалом потолке, по пустым углам бродит воющая вьюга. Свастоны неполным составом исследуют огромный заброшенный приют в самый канун рождества. — А где остальные? — отплевываясь снежинками, интересуется продрогший Кисаки. — Черт их знает, — с первого этажа отзывается Сенджю, и, судя по звуку, проваливается в погреб, скрытый под слоем снега. — Угх… Ребята, я, кажется, в преисподней! Парни синхронно усмехаются и, пробираясь сквозь завалы сугробов и мусора, идут дальше по темному коридору, вглубь здания. Этот старый приют закрыли два года назад, и теперь он не заставит страдать от одиночества и боли никого, кроме кирпичей в своих унылых стенах. — Баджи и Казутора дома у Чифую зависают, — вылезая из комода с охапкой старых тряпок, Мицуя запоздало отвечает на вопрос об отсутствии остальных. — Коко и Инупи, вроде как, вместе с Шиничиро чинят байк, Изана с Какуче где-то снаружи шатаются. А Майки и Такемичи.. — Знаем, — перебивают его сразу десять уставших голосов. Звук скрипа ботинок по свежему снегу эхом разносится в мертвом здании. Оно будто скрипит и стонет в ответ, по-старчески кряхтя и покачиваясь из стороны в сторону. — Спасибо вам всем еще раз, — вдруг оборачивается Хаккай, обнажая в улыбке стучащие от холода зубы. — Если бы не вы, меня и моей сестры бы здесь не было. — Да брось ты, — хлопает его по плечу Дракен, спокойным голосом, кажется, способный усмирить саму метель. — Лучше скажи спасибо Такемичи, когда увидитесь. Это он первым пришел на помощь. — И уложил гаденыша Тайджу вместе с Майки. И заработал себе клевый шрам на губе, — ловя снежинки ртом, неразборчиво мычит Нахоя. — Наши командиры — настоящие монстры. — Особенно когда сосутся каждые пять минут, — закатывает глаза выбравшаяся из погреба Сенджю, что служит знаком к всеобщему действию. По недавно сложившейся традиции Свастоны одновременно кладут пальцы в рот и симулируют рвотные позывы, пока холодное помещение не наполняется звонкий хохотом. Всякий раз, когда командиры снова прилюдно переходят грань, их огорошивают этим неодобрительно-насмешливым жестом. — А ведь они объединили нас всех своей дурацкой любовью, — задумчиво и немного печально произносит Санзу, останавливаясь посередине комнаты и поднимая голову вверх. — И как у них это получилось? Потолка в заброшенном приюте нет и в помине, поэтому их взорам открывается бескрайнее, матовое, черное небо. Продолжают, искрясь, сыпаться граненые снежинки, мечтая приземлиться кому-нибудь на нос. Приятная тишина обволакивает их замерзшие лица, ввысь поднимается пар от горячего дыхания. Свастоны завороженно смотрят на небо, с детским восхищением млея перед самым настоящим волшебником — зимой.

***

Щеки Изаны горят ярким, здоровым румянцем, когда он с размаху кидает снежок в смеющегося друга. — Получай! — выходя в контратаку, выкрикивает Какуче, скамкивает податливый снег в лепешку и со всей силы замахивается ей. Ледяной комок прилетает прямо Изане в лицо, и он тут же оседает на холодную землю, пытаясь очистить побледневшие щеки и заледеневшие ресницы. Завывание метели прерывает голос мигом подбежавшего Хитто. Он подаёт другу руку и помогает ему встать. Из страшного, стонущего здания позади них доносится мерзлявый хохот Свастонов. Слепленный ими снеговик ехидно поглядывает из-под своих снежных бровей. — Ты скучаешь по приюту? — после непродолжительного молчания спрашивает Какуче, дрожащей рукой потирая шрам. Курокава замкнуто, скупо улыбается, так и не научившись делать это от всей души. Затем в раздумьях переводит взгляд на заброшенный дворик и ржавый забор, который до сих пор кажется ему тюремным и недостижимо высоким по сравнению с ним — маленьким, беспомощным, одиноким сиротой. — Иногда скучаю, — отстраненно отвечает Изана, вновь порозовев от мороза. — Но больше я скучаю по тому моменту, когда они забрали меня отсюда. Он вдруг прикрывает печальные глаза и ложится прямо на снег, настойчиво протягивая Какуче руку. Тот вспыхивает, но по наитию берет ее, с хрустом снежинок приземляясь рядом. Снег под ними скрипит и мнется. Зимняя звенящая тишина возвращает им ощущение рождественского чуда, которого они маленькими детьми ждали с замиранием сердца на территории приюта, зарываясь в сугробы и на ходу придумывая собственное королевство. — Все не решался спросить… Почему Шиничиро отдал Черных драконов Майки? Тебя это разве.. не злит? — несмело подаёт голос Хитто, поворачивая голову в сторону друга. — Ты ведь старше, надежнее и мудрее его. Если бы Шиничиро отдал Драконов тебе.. — Мы бы создали свое Поднебесье? — тут же отзывается Изана, неотрывно наблюдая за окутанными фонарным светом облаками. — Друг мой, ты так и не понял самого главного. Он подползает ближе к собеседнику, загадочно сдувая налипший на пальцы снег. Разноцветные глаза Какуче слезятся от пронизывающего холода. — Поднебесье — это место, где мы с тобой хотим жить. Где не одиноки, важны. Где у нас есть семья, — понижая голос, Изана снова переводит спокойный взор на самый верх. — Разве мы не чувствуем это с Манджиро и Такемичи? — изо всех сил стараясь казаться равнодушным, произносит он, еле двигая замерзшими губами. — Я отдал роль лидера этим дуралеям и ни о чем не жалею. Ведь они.. сильные. Их невозможно сломать, — потирая холодные щеки, Изана все же немного краснеет, прежде чем произнести следующие слова. — Сколько бы отвратительных вещей с ними не случалось, они все еще могут любить. Это невозможно. Я.. я ими восхищаюсь, — окончательно смутившись, он потупляет взгляд, провожая глазами поломанную ветром снежинку. Затем безразлично, чуть холодно добавляет, — но удары Манджиро ногами все еще слабее моих, я проверял. Вчера дрались перед завтраком. А второй, этот чудила неповоротливый, вообще позорит нашу банду. В ответ на такую перемену тона Хитто недоуменно поднимает брови, а в его лице отражается неуверенность. Но когда он отчетливо видит падающие звезды в огромных глазах Изаны, которые всегда передавали его настоящие мысли, то доверчиво откидывает голову и наконец расслабляется. — Значит, навсегда остаемся с дуралеями? Как прикажешь, король, — тихо усмехается парень, расслышав такой же тихий, навсегда поломанный, родной до дрожи смех в ответ. — Король приказывает слуге не швырять снежки в королевское лицо. В следующий раз казню. Ладонь сжата в ладони. Снег кружится и падает на их оживленные лица, все еще помня о трех выстрелах, алой крови на белом полотне, полных одиночества и безысходности фиолетовых глазах, смерти. О двух потерянных сиротах, которые все-таки смогли найти свой дом, хоть и не с самой первой попытки. Снег кружится и падает на их оживленные лица. Снег кружится и падает. Снег.

***

Мультяшные звуки видеоигры чередуются с нервными, азартными покрикиваниями и бульканьем согревающих коктейлей. В неоновом свете комнаты Чифую происходит битва не на жизнь, а на смерть. — Мочи его! Мочи! — ревет Баджи, вскакивая с пола и утыкаясь лбом в пиксельный экран телевизора. — Отойди, дебил! — пылко возмущается Казутора, вдавливая и без того западающие кнопки глубже в горячий джойстик. — Из-за тебя ничего не видно! Через долю секунды на разноцветном экране загорается заветное Вы победили, и парни с облегченным выкриком падают на пол. Чифую, внимательно следивший за ходом игры, одобрительно свистит и хлопает обоих друзей по спинам. — Ты видел, как я их всех уделал? — Кейске машет рукой в сторону приставки и горделиво улыбается, обнажая клыки. — Казутора даже моргнуть не успел. — Вот бы ты экзамены сдавал так же круто, как в стрелялки режешься, — иронично замечает Ханемия, уворачиваясь от кинутого в свою сторону джойстика. — Ну я же прав! Ты сдал зимние только с восьмой попытки, Баджи! Не с третьей и даже не с пятой. С восьмой! Как твоя дурья башка собирается сдавать весенние? Горе-ученик потупляется, мрачно берет коктейль и с бульканьем вытягивает из него сладкую фруктовую смесь. Синий свет гирлянды поливает его раскаянное лицо загадочной магией. — Не волнуйся. Ты не сдашь весенние только через мой труп, — подает голос Чифую, присаживаясь рядом с другом и ободряюще улыбаясь. — Я тоже не хочу расстраивать твою маму. Гирлянда меняет свет на бледно-розовый, и теперь у обоих можно разглядеть туманный румянец на щеках. Новая игра началась автоматом, но на развернувшееся поле боя уже никто не обращает внимания — Баджи с чувством треплет своего самого лучшего, вдобавок бесплатного, репетитора по голове и ласково кивает. — Спасибо тебе, Чифую. Черный кот трется об их ноги, что-то нежное урча на своем замысловатом языке. — Кстати о мамах, — полувздохом тянет Казутора, навалившись плечом на притихшего Мацуно и без сожалений прерывая романтичную сцену. — Моя все никак не может забыть отца. Плачет и плачет, будто не он раньше бил ее каждый день. Не понимаю ее… Я вот только рад, что он наконец-то свалил из нашего дома. Лучше бы мама вообще никогда не встречала этого урода. Баджи почесывает голову в немом сочувствии, Мацуно опускает плечо, чтобы другу было удобнее на нем лежать, и успокаивающе ему улыбается. Казуторе понадобились долгие годы, чтобы научиться без стыда и утайки рассказывать о семейных трудностях, поэтому теперь им можно по-настоящему гордиться. — Но если бы они не встретились, не было бы тебя, — рассудительно произносит Чифую, ища поддержки в лице у горе-ученика. Тот утвердительно кивает и бормочет что-то о том, что мам расстраивать нельзя. — А мы с Баджи бы этого не пережили. Собравшиеся в неоновой комнате лучшие друзья сидят вместе в канун рождества перед ярким экраном, будто в нем можно отыскать ответы на все вопросы юности. Кот сворачивается в клубочек у них в ногах и засыпает, мило сопя, поводя носом и охотясь на кого-то во сне. Зима пишет на окнах завитки изморози, а вьюга пытается пробраться внутрь сквозь щели. Все трое одеты легко — домашние шорты, старые футболки и смешные носки, но никто из них не замерзает. — Хотите почитать новую мангу, которую я купил? — через время невинно бросает Чифую, заранее зная, что в ответ последуют отрицательные возгласы, умоляющие вздохи и ругательства. И они действительно следуют. — Ну же, пацаны! Там про двух самураев, которые растут вместе, клянутся всегда друг друга защищать, а потом вместе становятся сильнее, побеждают зло… Иногда предают, — снисходительным тоном добавляет он, — но потом снова встают на путь истинный! Чтобы жить и побеждать! И без всяких соплей, которые вам так не нравятся. — Точно такую же историю, только с соплями, я вижу собственными глазами на каждом собрании Свастонов, — едко заявляет Казутора и звякает серьгой. — Поэтому прошу, избавь меня от этого хотя бы в манге. А то я сбегу из этой чертовой банды и от ее командиров-педиков. — Вам-то нечего жаловаться, — оживленно подхватывает Баджи, по традиции имитируя рвотные позывы. — Я вообще с пяти лет за этим наблюдаю, не знаю, каким образом живой до сих пор! Так, семнадцать минус пять… Хм… — Двенадцать, — подсказывает Чифую, решив, что подготовка к весенним экзаменам пока может подождать. — Они уже двенадцать лет мозолят тебе глаза. Это ты хотел сказать? — Ага, — расслабляя извилины, облегченно подтверждает Кейске. — Убил бы обоих, если бы не любил до чертиков. Парни понимающе переглядываются, проявляя уважение к командирам, благодаря объединению которых они трое сейчас собрались на уютный вечер видеоигр. Но, конечно, сами командиры об этом уважении никогда не узнают. — Интересно, они занимаются всякими непотребствами? — с ноткой серьезности вопрошает Казутора и тут же получает крепкий подзатыльник. — Эй! Я ведь в шутку спросил! — Наверняка занимаются. Прямо сейчас, — мстительно наступает на него Мацуно, корчась от мерзости. — Представь это, если тебе так хочется. Ну же, представь! — Ах, Майки! Сильнее! — по-злодейски скалясь, подыгрывает подползающий ближе Баджи. — Еще, Майки, еще! Загнанный в угол и красный до самых ушей Казутора возмущенно звенит серьгой и пулей вылетает из комнаты под раскатистый, громкий смех.

***

В квартире Хинаты по-прежнему пахнет пряниками и приторным уютом. Собравшиеся на ночевку девушки, соорудив шалаш из одеял и подушек, шёпотом делятся романтическими успехами за весь прошедший год. — Не расстраивайся, — Эмма приобнимает подругу и кладет голову на ее плечо. Отрастающие шелковистые волосы щекочут ей шею. — Ты обязательно найдешь того, кто тебе нужен. Ни один из этих придурков тебя не заслуживал. Ни Аккун, ни Такуя, ни уж тем более Кисаки. Этот страшила только в пару обезьяне. — Точно сказано. Но как же мне не везет! — вздыхая, грустно тянет Хина. — Если бы на одного хорошего парня разыгрывалась лотерея, то я бы получила утешительный приз в виде зубной щетки. — Может, пора завязывать с хулиганами? — резонно выдвигает Эмма, однако прерывается на самокритичную улыбку. — Понимаю. Это не так-то просто. В попытке прогнать накатившую меланхолию Хина вдруг вскакивает, сваливает Эмму на кровать и душит щекоткой, пытаясь подавить хихиканье. Все домашние давно спят, поэтому они очень стараются быть тише, чтобы никого не разбудить своей возней. — А ты была бы той, кто выиграл лотерею на хорошего парня, — многозначительно подмигивая, шепчет Тачибана, наблюдая за расцветающим смущением на лице Эммы. — Да.. мне повезло. Дракен и правда.. хороший. Он очень, очень любит меня, — перестав смеяться и сменив тон на серьезный, произносит Эмма. — Но он такой глупый иногда. Прям ребёнок малый, — она устало вздыхает. — Если бы Майки и Такемичи его не вдохновили, он бы так и не решился мне признаться. Да и вообще, как мне строить планы на жизнь с человеком, который в свои семнадцать все еще мечтает стать полубайком? — У всех свои недостатки. Подавленный смех струится по комнате, слегка просачиваясь сквозь плотные одеяла. Хина, успев вновь поймать задумчивое настроение, кладет подбородок на согнутые руки и молчит перед высказыванием важной мысли. Девушки подружились на том самом дне рождении Майки всего три года назад, но за это время невероятно сблизились. Поэтому Эмма, понимая значение каждого жеста подруги, затихает и придвигается поближе, чутко вслушиваясь в ее размеренное дыхание. — Я часто думаю, что мне было самой судьбой суждено встретить какого-то человека, — медленно начинает Хината, с трудом подбирая нужные слова. — Будто мы с ним.. как-то связаны. Родственные души, понимаешь? Эмма утвердительно кивает, прося подругу продолжать. — Я чувствую это. И поэтому мне так не везет с парнями, — кисло усмехается девушка, поправляя спутанные волосы. — Они все не для меня. — Если ты действительно так считаешь, то просто подожди, пока не найдешь того самого, — тепло улыбается Эмма, утыкаясь носом в чужое мягкое плечо. — Честное слово, Хина, ты ребёнок не меньше Дракена. — Дело в том, что судьбу мою.. то есть человека, который предначертан мне свыше, — Хина наклоняет потяжелевшую голову, набитую обрывками странных мыслей и несвязных воспоминаний, — этого человека словно кто-то у меня отнял. Еще до того, как я успела что-либо сделать. Эмма округляет глаза и приоткрывает рот, чтобы выразить удивление, но тут же потупляется. В импровизированном шалаше душно, даже жарко. Обе не шевелятся, чтобы не вспугнуть дух таинственности. — Иногда мне снятся сны об этом, — не в силах остановить поток слов, которые она так долго ото всех скрывала, проговаривает девушка. — Как я умираю, а он приходит за мной. Из раза в раз. Спасает, плачет.. любит. А потом.. исчезает. Уходит вслед за кем-то другим. И сверкает своими красивыми глазами, — в носу начинает покалывать, поэтому Хина закидывает голову назад, чтобы не расплакаться. — Я никак не могу запомнить их цвет. И его имя. Как же.. как его зовут? Слезы все-таки собираются на дрожащих ресницах, и тогда Эмма бросается на девушку с объятиями и жарко лепечет ей слова утешения. Шалаш из одеял трясется и звучит их тихими голосами, пока на душе вновь не воцаряется покой. Дрема позднего часа накатывает на них, унося с собой все невзгоды. — Вот бы у меня все было так просто, как у Мичи и Майки, — постепенно успокоившись, мечтательно вздыхает Хина и укладывается на подушку. — Они ведь тоже очень, очень глупые, — при этих словах Эмма усиленно кивает, вспоминая их раздражающе детское поведение, неловкие разговоры о выборе букета, чудовищную тактильность и постоянные жалобы Свастонов на эту надоевшую всем сладкую парочку. — Но при этом они будто.. совсем взрослые. Намного мудрее нас с тобой, — бормочет Хина, сетуя на то, что сонливость мешает ей развить мысль. — Свидания им не нужны, живут вместе с самого детства… Они уже семья, а им всего по семнадцать. Мне кажется, эти балбесы знают друг друга тысячи лет. Иначе я просто не могу объяснить, как у них это получилось. Эмма, уже посапывая в бок подруги, зевает и сквозь сон задаёт невнятный вопрос: — Получилось что? — Абсолютно здоровые отношения, — уже бредя рождественскими грезами, бормочет Хина и наконец закрывает глаза. — С легким намеком на одержимость. Уютный зимний мрак внутри шалаша мягко убаюкивает девушек.

***

Снег залепляет панорамные окна магазина, в котором теплится тусклый домашний свет. Шиничиро в поношенной футболке, измазанной маслом, копошится около потрепанного, но кем-то очень любимого байка. Коко и Инуи увлеченно болтают о чем-то, стоя за кассой. — Все, ребята, — вставая и тыльной стороной ладони протирая лоб, торжественно произносит Сано. — Ваш древний агрегат готов к использованию. — Спасибо вам, — благодарно прикрывает глаза Инуи. Он все еще придерживается вежливого обращения с объектом своего вечного восхищения, наотрез отказываясь от альтернатив. — Не знаю, что мы бы без вас делали. И так уже пропустили осмотр заброшки из-за этой дурацкой поломки… Майки в щепки нас разнесет за отсутствие. — Если, конечно, они с Такемичи сами присутствуют на этой прогулке, в чем я очень сомневаюсь, — высунув язык, шутит Коконой и мимолетно задевает своего парня плечом, прежде чем выйти из-за кассы. — Можно остаться здесь на ночь, Шиничиро? На улице такая метель, что живыми мы домой точно не доберемся. Закуривающий парень делает неопределенный жест сигаретой и в приятной, усталой задумчивости присаживается на подоконник. Его черные, как зимняя ночь, глаза мягким светом отзываются на блеск снежинок. — Ребята, — неожиданно серьезно начинает Шиничиро, прерывая возню парней на фоне. — Как вы смотрите на то, чтобы работать вместе со мной? Официально, с зарплатой. В этом магазине. Вам очень нравится здесь, я вижу, а мне пара рабочих рук не будет лишней. Да и ваша романтика, — он закидывает голову вверх, усмехаясь, — меня очень веселит. Металлические детали, средства полировки, бесконечные запасы масла и манящие к себе байки замирают в ожидании. Инуи искрящимися глазами впивается в Коко, безмолвно умоляя его скорее согласиться. Тот прикладывает пальцы к губам, будто что-то просчитывая в уме, но под горящим взглядом Сейшу сдается слишком быстро. — Конечно! Мы.. согласны. Очень, — запинаясь и намеренно понижая голос, выдавливает из себя Инуи, до глубины души польщенный предложением кумира. — Но с одним условием. Расскажи, что такого интересного в нашей романтике, — усаживаясь за стойку продавца и увлекая Инуи сесть рядом, выдвигает взаимовыгодное условие Хаджиме. Сейшу обращает на него похолодевший взор и с чувством пинает под столом, впрочем, все еще подставляя лоб для легкого прикосновения губами. Хотя ему и не по нраву публичные проявления привязанности, переспорить Коко, обожавшего хвастаться, крайне затруднительно, поэтому Инуи снисходительно позволяет себя касаться. — Что интересного? Ваша история, — нисколько не смутившись, просто отвечает Шиничиро, шумно выдыхая терпкий дым. Легкие дрожат от удовольствия, тело постепенно согревается никотином. — Она очень необычная. Будто вы из киноленты восьмидесятых годов. — Ничего необычного. Однажды Коконой Хаджиме влюбился в чарующую красавицу, но его, страдальца, отшили. А потом он, пораскинув мозгами, снизошел до кандидатуры себе по зубам — ее младшего брата. Сказка стара, как мир, — спокойно возражает Сейшу под недовольное сопение своего парня. — А все потому, что мы с Акане удивительно похожи. — Лучше бы ты сгорел в том пожаре, — обиженно язвит Коко, легонько проводя большим пальцем по его старому шраму. — Никогда так больше не говори. С доброй усмешкой следя за влюбленными, Шиничиро целится сигаретой и попадает точно в пепельницу, как и подобает профессионалу своего дела. Затем глубоко вздыхает и всматривается в занесенную снегом даль. Окно дрожит и стонет, напуганное разыгравшейся метелью, снежинки продолжают танцевать на запотевшем стекле. — Какая бы не была история, она у вас есть, — задумчиво произносит Сано, перебирая в голове воспоминания двенадцатилетней давности. — А у некоторых.. ее как будто и вовсе нет. Но любят они друг друга так же естественно и сильно, словно она есть, — поняв, что запутался в своих же мыслях, парень машет рукой и отшучивается. — Ну и развелось же геев в последнее время. Коконой и Сейшу, чутко прислушиваясь к дыханию старшего, не реагируют на последнюю фразу и ждут продолжение странной речи. Все безоговорочно любили, когда на членов семьи Сано находило философское настроение, и внимательно ловили каждое их слово, будто находясь на церковном служении. Но Шиничиро лишь дымчато выдыхает, заставляя окно запотеть еще больше, и немного тревожно смотрит в зимнюю воющую темноту. Он давно сдался в своих попытках разгадать тайну под названием таинственный синеглазый мальчик и его таинственная связь с моим младшим братом, хотя иногда складывалось ощущение, что он очень, очень близко. — Где их носит в такую погоду, — взволнованные слова случайно соскальзывают с его треснутых губ. В этот момент дверь магазина распахивается настежь, и ледяной ветер со снежными хлопьями врывается в помещение подобно стихийному бедствию. Это до костей замерзший, с сосульками вместо ног и рук Вакаса пришел к старому другу с баночками любимого пива, чтобы всю ночь говорить о работе, семье и жаловаться друг другу на полное отсутствие женского внимания. Магазин наполняется улыбками, приветствиями и неудачными шутками, потом — пьяным балагуром, а затем — дружным посапыванием четверых парней, уснувших прямо на холодном полу. Между пыльных деталей и коробок с полирующими средствами.

***

Звук моторов, скорость, оставляющая в полных дураках всесильную рождественскую метель, размытый свет мигающих фонарей. Жар чужого тела, яркий огонь в обожженных пальцах, сжимающих руль родного байка, и ответная волна тепла в ладонях, сжимающих руль байка-близнеца. Дорога пустынная, беспросветная, заваленная сугробами и израненная рытвинами, но это не мешает им лихо разгоняться и уверенно скользить на поворотах. Человек, закутанный в несколько слоев зимней одежды, объемный пуховик и капюшон с мехом, и человек в легкой белой курточке, с вязаным, пахнущим осенью и добротой шарфом, который был подарен самым дорогим человеком. Они давно победили ветер, снег, вьюгу, бесконечно долгую зиму и самих себя, но все еще не собираются сбавлять скорость. Вперед. Без остановки, сильнее, ярче. Красивее, громче и дольше. — Срежем здесь. Так быстрее. Тридцатью минутами ранее Такемичи с непреклонным видом тренера засекал время, пока Майки, жмурясь от резкого, холодного ветра в лицо, наматывал вокруг него круги и ставил скоростные рекорды на байке. У него все никак не выходило прыгнуть выше собственной головы. — Майки, стой. Уже поздно, давай закругляться, — сквозь вьюгу кричит Ханагаки, смахивая налипшие на ресницы снежинки. — Нас уже, наверное, потеряли дома. Завтра еще приедем сюда и покатаемся. Уставший, злой из-за погоды и плохих результатов, взбудораженный гонщик вскакивает с байка и, вместо того чтобы лучезарно улыбнуться Такемичи, ласково пошутить и попросить термос с тайяки, он с разбегу впивается в его холодные губы. Ханагаки, удивлённо приоткрыв заледенелые глаза, что-то мычит в неожиданно глубокий, агрессивный поцелуй, поначалу пытаясь сопротивляться. Однако посреди метели, темноты и снега дыхание, жаркое и прерывистое, согревает лучше прохладного чая из термоса. Незажившая ранка на губе приятно покалывает и саднит. — Ты чего это? До дома подождать не мог? — на секунду оторвавшись, задушенно спрашивает Такемичи. Выразительный взгляд, пленительные прикосновения и переливающийся блеск в черных глазах вмиг передают чужое настроение и попросту затыкают Ханагаки. — Я не мог сконцентрироваться на скорости, потому что все время отвлекался на тебя. И на твой новый шрам, черти бы его побрали, — водя пальцами по застывшему лицу, серьезно произносит Манджиро, а затем наклоняется ближе и тихо-тихо шепчет: — Это все ты виноват. Теперь я тебя никуда не отпущу. Такемичи после таких речей надолго не хватает. Глаза разгораются искрами, и он уже сам обхватывает замерзшие красные щеки и целует довольного Манджиро. Вязаный шарф, который уже десятилетие покоится на шее Майки, колет пальцы, пар дыхания поднимается ввысь и резонирует с морозным воздухом. Вокруг ни души. — Помнишь.. рождество первой временной линии? — заторможенно разлепляя заснеженные веки, вдруг отсылается на прошлое Такемичи. — Когда мы стояли в парке, одни, в полной тишине… Было холодно. И так же, как и сегодня, шел снег. — Мы были побитыми и уставшими после драки, — мягко усмехается Манджиро, утыкаясь в чужой лоб. — И я был так, так сильно в тебя влюблен, — признается он, бережно обводя очертания шрама сияющего Такемичи. — И хотел целовать тебя так же сильно, как сегодня, — с придыханием произносит Майки в чужие губы, расплываясь во что-то большое и воздушное с каждым новым прикосновением к нему. — Потому что ты был таким же прекрасным, как и сейчас. Раньше Манджиро не имел права нежно трогать эти руки и запястья, зацеловывать пухлые губы и мягкие щеки, так близко и безотрывно смотреть в эти огромные глаза, плавая в них, как в теплом океане. А теперь он может делать это каждый день, каждое мгновение. И он делает. Порывисто оттягивает его волосы, торчащие из-под шапки, затягивает в мокрый, глубокий поцелуй без правил, прикусывает нижнюю губу и язык, обхватывает талию и прижимает ближе к себе, заставляя Такемичи зажмуриваться, краснеть и желать. С лихвой восполняя все то, чего он не мог сделать когда-то очень давно. — Ко мне домой? Родителей нет, как всегда, — осипшим голосом осведомляется Ханагаки. Не дождавшись ответа от зачарованного собственными губами Манджиро, он неохотно разрывает прикосновение, отходит и неуклюже запрыгивает на свой байк. Такемичи пошатывает, как вдребезги пьяного, ведь во рту все еще стоит дурманящий вкус мороза и сладости. — Конечно к тебе. Куда ж еще? Может, прямо здесь разденешься? На морозе? Посреди дороги? Извращенец, — уже срываясь с места, озлобленно рычит в ответ Майки. На самом деле, была бы его воля, он бы навеки остался здесь, на пустынном шоссе, в снегопаде и холоде, лишь бы не на секунду не отрываться от любимого лица. — Я придумал. Кто первым доедет до дома, тот будет сверху. Поэтому не тормози, Манджиро. — Хочу и торможу. У тебя все равно нет ни единого шанса против меня. Желание невидимой плетью подхлестывает обоих, и моторы взревают с большей силой. Манджиро и Такемучи в эту холодную, звездную, рождественскую ночь на скорости света несутся домой.