Печенья и гвоздики

День выдался теплым и солнечным. В гудящем, несущемся на огромной скорости метро они едут из детского приюта прямиком к Сано домой, на торжественный обед со званым гостем, имя которому — Такемичи Ханагаки. — Как думаешь, Изана уже нашел моих динозавров? — уплетая заранее взятые в дорогу тайяки, с задумчивой улыбкой спрашивает Майки. — Я бы, конечно, хотел отдать их ему в руки, но подбрасывать мне тоже понравилось. Как бы больно ни было обоим, они решили не менять железобетонные основы временной линии, как, например, пребывание Курокавы в детском приюте. В конце концов, там он познакомился с Какуче, придумал Поднебесье и обрел свой уникальный характер. Позже они обязательно вытащат его оттуда, а пока пусть его одинокие дни с деревянными кубиками разбавляют диплодок, птеродактиль и трицератопс. — Думаю, что я не понравлюсь твоей маме, — пропустив вопрос мимо ушей, в нервном волнении мямлит Такемичи, сильнее сжимая лямки рюкзачка. — И зачем вообще Шиничиро позвал меня? Я же ни с кем из вас не знаком толком… Ну точно все испорчу… — Такемучи, тише. Посмотри на меня. Детская фигурка послушно разворачивается в его сторону. Сегодня на дрожащем Ханагаки снова надета фирменная футболка с кислотной надписью, короткие шорты и гольфы с милыми щеночками, так как чужие вещи вызвали бы очень много неловких вопросов. Колеса скрипят и страшно визжат, соприкасаясь с рельсами, вагон качается из стороны в сторону. Засмотревшись на человека напротив, Манджиро теряет равновесие, роняет лакомство на пол и рефлекторно опирается на хрупкие плечи Такемичи, чтобы не упасть. — Упс… Плакало мое тайяки. Ничуть не расстроившись, он с нарастающей внимательностью оглядывает встревоженное лицо друга, не убирая руки с его плеч. Ханагаки в тот же миг угадывает его настроение, и все волнение смывает мягкой волной теплоты. С того момента, как они перенеслись в прошлое, во всем мире лишь вдвоем помня свою долгую историю, падения и взлеты, смерти и встречи, слезы, кровь и отчаянные попытки на счастье и не имея возможности рассказать об этому никому, кроме как друг другу, с того самого момента между ними часто начали происходить минуты молчаливой нежности. Это настигает их внезапно, в любом случайном месте, будь то додзё, ворота дома Сано, крыша небоскреба, дворы или метро, и тогда все окружающее словно перестает существовать, растворяясь в тех самых чувствах, у которых нет названия. В такие минуты единственное, чего хочет Майки — это лечь к нему на колени, неотрывно смотреть в дорогое до сумасшествия лицо и без умолку говорить о том, сколько всего прекрасного сошлось в одном человеке с очаровательным, ценным каждой буквой именем Такемучи. А Такемучи хочется с головой нырнуть в его объятия и вечно молчать, дыша сладким запахом печенья, юности и жаркого лета. В полной темноте перебирать пряди его волос аккуратно, плавно и осторожно, пальцами расчесывая спутанности. А затем случайно уснуть и видеть один сон на двоих, где оба уже взрослые, нашедшие свой путь люди, которые никогда друг друга не забудут. Но сейчас они просто держатся за руки. Всегда. И этого пока достаточно. — Ты понравишься маме, — вытекая из приятной тишины, уверенно произносит Манджиро, сильнее обхватывая чужую ладонь на уровне запястья. — Особенно с этими гольфами. Ты такой миленький, что она просто не сможет устоять. Такемичи картинно закатывает глаза и направляется к дверям, не разрывая прикосновения. Им выходить уже на следующей станции. — Постарайся вести себя естественно, — вдруг вспомнив важную мысль, наставляет перед боем Ханагаки. — Так, будто мы действительно познакомились месяц назад. А не так, будто мы женатая пара, которая скоро отпразднует золотую свадьбу. — Кто бы говорил, — фыркает в ответ Манджиро, вспоминая новую дразнилку Эммы, которая возникла как раз-таки из-за Такемичи. — Статус невесты, кстати, тебе очень идет. Шумящий вагон метро тоскливо опустевает, лелея воспоминание о минутах мелодичного, красивого молчания двоих странных детей.

***

Когда вся дружная и шумная семья Сано собирается за столом, сомнения и тревоги Такемичи превращаются в пыль. Его приняли так, будто он их двоюродный брат или еще один непоседливый сын, присутствие которого гармонично вписалось в повседневную жизнь дома. Сакурако оказалась чуткой, заботливой женщиной неземной красоты, которой она щедро поделилась с Шиничиро и Манджиро. Весь смысл ее жизни заключался в детях, родных или приемных — это совершенно неважно. В каждом ее движении было столько ласки, терпения и огромной любви к ним, что Такемичи, родители которого никогда не уделяли должного внимания ребенку, с восхищением таращится на само воплощение слова «Мама». Его тарелка стоит нетронутой. — Тебе не угодил мой суп? Хочешь чего-нибудь другого, Такемучи? — осекшись, Сакурако неловко наклоняет голову. — Можно я буду звать тебя так? Манджиро все время употребляет это прозвище вместо имени, вот я и привыкла.. — Нет! — вылизывая до дна свою тарелку, резко протестует Майки. — Такемучи только мой! Заметно покраснев, Ханагаки выразительно пинает друга под столом, напоминая о просьбе вести себя естественно. Майки жмурится, давясь подлитым в тарелку бульоном, и артистично закашливается, а его мама тихо смеется и с любопытством разглядывает лицо гостя, которое сразу же ей понравилось. Сакурако внимательным материнским взглядом замечает, как он ни на секунду не отходит от Манджиро и постоянно обводит его с ног до головы своим взрослым, глубоким взглядом, а тот отзывается на любой его жест и вздох, смеясь самым лучезарным светом. Это доносит до ее сердца одно бесповоротное заключение. Такемичи — очень хороший ребёнок. — Жених и невеста, — робко дразнится Эмма, все еще слишком смущаясь в присутствии мальчика с огромными синими глазами. — Шин, передай джем, пожалуйста. — Никакого джема! Ты еще не доела свой суп, — с комичной точностью копируя строгий тон дедушки, отчитывает сестру Шиничиро. — Бери пример с Манджиро. Он — гений супов! Пока Мансаку хмурится и сердито молчит, раскатистый смех сотрясает низкий потолок маленькой кухни. Весело дребезжит старый чайный сервиз, стучат по дну тарелок резные ложки. Вдоволь насмотревшись на сказочное семейное благополучие, Такемичи воодушевленно приступает к своей порции. Крем-суп с плавленым сыром в прикуску с гренками, освежающим лимонадом и печеньями доставляют ему истинное наслаждение. Как же давно он не ел домашнюю еду! — Очень вкусно, — громко чавкая, делится впечатлениями он, подавляя желание вылизать тарелку по примеру Майки. — Спасибо, Такемичи, — мягко улыбается Сакурако, поправляя иссиня-черные волосы в низком хвостике. — Приходи к нам почаще. После каждой тренировки, например. — Не позволю! — сидящий во главе стола Мансаку с шумом встает и ударяет кулаком по столу. — После каждой тренировки они обязаны несколько часов медитировать в одиночестве! Что это еще такое? Никаких совместных обедов! Сакурако, разливающая чай по глиняным чашкам, для видимости снисходительно сдает позиции, одновременно подмигивая детям. Те радостно переглядываются и подмигивают ей в ответ, бессознательно переплетая пальцы под столом. — А как вы с Манджиро познакомились? — поставив дымящийся чайник на место, с интересом спрашивает она. — Во дворе? — Ага. Во дворе. Оба мальчика так и прыскают со смеху, обрызгивая друг друга горячими каплями чая. Знали бы все собравшиеся, какая длинная, фантастичная и душераздирающая история скрывается за этим уютным, коротким «во дворе». Сакурако и Шиничиро бросают друг на друга улыбчивые взгляды, без труда определив их наивный обман. Но допытываться они не видят никакого смысла, продолжая с невнятным удовлетворением наблюдать за двумя новоиспеченными друзьями. Сладкий, душистый чай вновь хлещет по глиняным кружкам. Шумный семейный обед продолжается.

***

С этого дня Такемичи, завоевав сердце каждого из семьи Сано в той или иной степени, становится неотъемлемой ее частью. В течение всего следующего года он каждое воскресенье обедает горячим крем-супом, чувствуя себя все свободнее в присутствии взрослых и невероятно сблизившись с младшими. Никто из них теперь не представляет свою жизнь без очаровательного, честного, не по годам мудрого мальчика со смешными надписями на футболках. Такемичи приносит Эмме шоколадную пасту из дома и тайком протягивает ей баночку под столом, когда у нее опять забирают любимый джем. В свободное время понарошку учит ее боевым приемам, позволяя девочке бегать по дому в своем кимоно. Скуксившись, высиживает долгое чаепитие с куклами и мягкими игрушками, мысленно умоляя Майки быстрее возвратиться из школы. — Я назвала этого мишку в честь тебя, Такемичи, — горделиво подняв головку, рассказывает Эмма. Потрепанное нечто с заплатками и с пуговицами вместо глаз уныло покоится на детском стульчике. — А динозавра Майки я назвала… Она вытаскивает из подола летнего платья огромного, страшного тираннозавра, хвост которого кажется длиннее ее собственного роста. Такемичи, сгорбившись на стуле и давясь восьмой кружкой воображаемого чая, подозревает, к чему ведет девочка. — Динозавра Майки я назвала «Майки»! — восторженно докладывает она, садя динозавра рядом с мишкой. — Так вот, Майки и Такемичи всегда вместе! Они любят друг друга, живут вместе в одном додзё… А еще у них четверо детей! — Брать чужие игрушки нехорошо, Эмма, — сгорая и от стыда, и от смеха, выдавливает пунцовый Такемичи. — Майки разозлится, если узнает. — А ты не говори ему, — склонившись над столиком, заговорчески шепчет Эмма. — Это будет наш с тобой секрет. Растроганный абсолютным доверием маленькой девочки, Ханагаки залпом допивает воздушный чай и важно кивает. — Я — могила. Сакурако, приняв Такемичи со свойственным ей материнским чувством, умиляется общению детей и часто балует мальчика домашними печеньями, которые всей душой обожают ее дети. Настаивает на знакомстве с его родителями и, узнав о постоянных командировках, начинает любить ненужного своей матери ребенка еще больше. Внимательно слушает его воодушевленную болтовню о тренировках, достоинствах крем-супа и, конечно же, о Манджиро, искренне удивляясь, почему Такемичи не говорит о динозаврах, супергероях и космосе, как делают все обычные мальчики его возраста. — Сегодня я нарушил правило и все-таки подрался с Майки, — уплетая печенье за обе щеки, заявляет Такемичи. — Я, конечно, проиграл, но теперь все уважают меня еще больше. — Господи! Он тебя не искалечил? — беря в свои руки испачканное крошками лицо, встревоженно спрашивает Сакурако. — Он бы не смог, — уверенно отвечает Ханагаки, многозначительно улыбаясь и запихивая в рот остатки печенья. — Я для него.. ну… — он ненадолго задумывается, — неприкасаемый. Поэтому Майки просто повалил меня на землю. Вот и все. — Неприкасаемый, говоришь? Гладя мальчика по растрепанной голове, женщина вдруг замолкает и погружается в глубокие размышления. Она уже долгое время пытается понять, что так крепко связывает ее сына с этим ребенком, и почему для Манджиро он стал настолько особенным за короткое время. А дедушка Мансаку громко, с чувством ругает Такемичи за тщетную попытку победить своего маленького гения. Две недели запрещает ему посещать занятия и, как следствие, успевает изрядно соскучиться по своему самому слабому ученику. Все остальные тоже приунывают и на глазах теряют энтузиазм, целых два воскресенья подряд не видя неправильную стойку и до смешного неловкие движения провинившегося ребенка. Особенно скучают Баджи и Майки, хотя последний каждый день зовет Такемичи в гости и по нескольку часов делает с ним сложнейшую домашку первоклассника. — Два плюс два? — нарочито задумчиво спрашивает совета Манджиро, лежа на полу своей комнаты и болтая босыми ногами. — Даже не зна-аю, — тянет Такемичи, склоняясь над клетчатой тетрадью и слегка задевая друга плечом. — Попробуй посчитать на пальцах. Или на динозаврах. Но несмотря на каждодневные встречи, когда синеглазый мальчишка наконец переступает порог додзё, спотыкаясь о свои длинные штанины, Майки набрасывается на него с таким восторгом, будто они не виделись тысячу лет. — Ты вернулся! — Я вернулся, — подтягивая сваливающееся с плеч кимоно, радостно, чуть смущенно отражает Такемичи. Все-таки маленькому Манджиро очень идет эта форма, этот пояс, эта беззаботная улыбка до самых ушей. — Даже не пытайся снова драться с Майки, — протягивая ладонь, угрожающе сужает глаза Баджи. — Или я тебя побью. Ханагаки крепко пожимает его руку и по привычке подмигивает всем ученикам, ловя на себе их восхищенные взгляды. Троица друзей привлекает всеобщее внимание как своей силой, так и совсем недетской харизмой, а слишком близкая, странная связь между ними ставит многих в тупик. Ведь с агрессивным и упертым Баджи тоже в конце концов получилось наладить контакт, и теперь они становятся как не разлей вода, хотя угрозы избиения по привычке срываются с уст мальчика. Они много времени за пределами додзё проводят втроем: шатаются по пустым дворам, задорно устраивая перепалки, играют с мячом или до самой ночи продолжают изнуряющие тренировки. Сано объединяется в дьявольский союз с Кейске в своем твердом решении сделать Такемичи сильнее. — Тридцать один, — механически отсчитывает Майки, сидя на самой верхушке шведской стенки, пока вздутый от напряжения Такемичи отжимается внизу. — Тридцать два… — Не отлынивай! — орет во все горло Баджи, склонившись над вспотевшим, теряющим сознание Ханагаки. — Слышал, что сказал Майки? Тридцать два! Позже, когда мальчики под самый вечер затевают страстную игру в футбол, ноги и руки Такемичи в последний раз вздрагивают, делают предсмертный вздох и насовсем отказывают. — Пацаны.. я больше.. не могу… Он с изнеможденным стоном валится на песок прямо перед футбольными воротами. Плавно наступающая летняя темнота навлекает на него спасительную дрему. — Он что.. заснул? — стоящий на воротах Баджи растерянно оглядывает торчащий кверху зад, обтянутый короткими шортами, и впечатанное в землю лицо. Закат уступает место синей прохладе ночи, вытягиваются причудливые тени домов и редких прохожих. Становится уже совсем поздно. Что-то мурлыча себе под нос, Манджиро неторопливо идет с другого конца площадки, пиная попадающиеся под ноги камешки, а затем наклоняется и аккуратно берет уснувшего Такемичи на руки. Подхватывает безвольное тело под коленями и развевает дыханием чужие взмокшие волосы. Тяжелая голова покоится на его груди, а в ключицы упирается мокрый, как у котёнка, нос. — Т-шшш. Кряхтя от тяжести и стараясь не разбудить мирно сопящего Такемичи, он коротко кивает Баджи вместо прощания. Лишь след длинных лунных теней напоминает об их присутствии, когда силуэты скрываются в тихом переулке. Кейске, так и оставшись стоять на воротах, протирает глаза тыльной стороной ладони и выразительно выругивается. Он еще долго пытается постичь увиденное своим семилетним умом, но все попытки оказываются тщетны.

***

Баночки пива с приглушенным звоном стукаются друг об друга, шипучая влага плещется через металлический край. Шиничиро, скрестив ноги, сидит на деревянном полу старой веранды и вдумчиво вдыхает душный воздух позднего мая. — Что ты собираешься делать с Черными драконами? — водя пальцем по крышке, пропитанной алкоголем, как бы невзначай интересуется Вакаса. Его серьга блестит под лунным светом, который с трудом пробивается сквозь дымчатые, сизые облака. Силуэт, облокотившийся на ветхие перила, сокрыт в синей темноте ночи. — Отдам их Манджиро, — просто отвечает Шиничиро после минутного молчания, сделав маленький глоток. — Когда подрастет. Я уже давно это решил. — Как знаешь, — смиренный вздох разносится по залитой тенями веранде. — Но сколько не спорь, это непосильная ноша для него, — устало добавляет парень, и по его тону слышно, что он пытался донести до друга эту мысль уже множество раз. — А уж для эгоцентричного, горделивого и капризного ребенка, который думает только о себе — тем более. Смотри не пожалей о своем решении. Если что — я тебя предупреждал. В этот момент у ворот появляется сгорбленная фигура, тяжело дышащая и аккуратно несущая в руках кого-то тяжелее собственного веса. Черные глаза приветственно мелькают из темноты, а блики в них сияют ярче новой луны. — Вот и наш эгоцентричный и горделивый ребенок, — поднимаясь с пола и выбрасывая в урну пустую банку пива, улыбчиво сообщает Шиничиро, — который думает только о себе. Пока хрипящий от напряжения Манджиро с человечком в руках ковыляет до веранды, Вакаса стойко выдерживает насмешливые взгляды старшего Сано. Пиво он не допивает, оставляя банку опасно балансировать на перилах. — Это еще ничего не доказывает, — упирается он, однако одобрительная ухмылка уже скользит по мокрым губам. — Сам же говорил, что у них какие-то особенные отношения. — Еще как доказывает, — спокойно возражает Шиничиро, прежде чем спуститься по ступенькам и помочь брату внести спящего Такемичи в дом. — Привет, Шин, — выдавливает задыхающийся Майки, вытирая пот со лба. — И тебе привет, Вакаса. Опять спаиваешь моего брата? Не успев поиздеваться над раздраженным, но несвойственно дружелюбным Имауши, он краем глаза замечает возмутительное действо в дверях дома. Шиничиро неловко перекидывает фыркающего Ханагаки через плечо, как какую-нибудь цирковую обезьянку, и бодро шагает внутрь. — Осторожно, не буди его! — подавив голос, злобно шипит Майки, стуча кулачками по широкой спине брата. — Я всю дорогу от самой площадки с ним промучился! Чуть не помер, а ты!.. — Кто же для тебя этот мальчишка? — внезапно вопрошает Шиничиро, плавно развернувшись и пытливо всматриваясь в сконфуженное лицо Манджиро. Легкий смешок Вакасы доносится из темноты. Старший сын семьи Сано остаётся единственным, кто все еще пытается разгадать тайну синеглазого Такемичи Ханагаки и не поддается его обворожительно-детскому, по-милому простому поведению. У братьев с незапамятных времен сложилась традиция ничего друг от друга не скрывать и всегда быть предельно честными, особенно если вопрос задается прямо в лицо. Но на этот раз Манджиро, потирая руки, обескураживает Шиничиро загадочной улыбкой и взглядом, который так и говорит: «Вот же глупенький старший братец, совсем ничего не понимает». — Он останется на ночевку, — без шанса на возражения констатирует Майки, вприпрыжку забегая в дом. — Неси его в мою комнату. Парень обреченно вздыхает и послушно выполняет приказ, извиняюще шепнув Вакасе что-то вроде: «Дети». Тот понимающе кивает и треплет друга по плечу на прощание, чтобы в следующий миг бесследно исчезнуть в густых тенях мая.

***

Разбуженный суетливой возней вокруг себя, сонный Такемичи долго соображает, как он оказался на незнакомой мягкой постели в чужой поношенной пижаме. И лишь когда свет потухает, дверь в детскую тихонько прикрывается, а кто-то залезает на кровать, неловко переступая через его ноги, он окончательно просыпается. — Майки, — с легким удивлением произносит он, еле различия в темноте смеющиеся черные глаза. — Как.. как мы здесь?.. — Т-шшш, — Сано подносит палец к его губам и зарывается глубже в одеяло. — Мама услышит. Когда все уснут, я тебе кое-что покажу. Только ты сам не засыпай, ладно? — Ладно, — чуть помедлив, беззвучно отвечает Такемичи, ни на секунду не разрывая близкий зрительный контакт. Чужое дыхание мягким эхом доносится до его кожи, вызывая румянец и золотые искры в глазах. Приятная истома разливается по телу, весь организм сладко ноет после тяжелого дня. Что-то в лежащем рядом Манджиро, игриво треплющем его пухлые щеки, ощущается очень тепло и правильно. А когда он лезет к Такемичи с щекоткой, детская наполняется смешливым повизгиванием и коварным кряхтением. — Ты всегда так мило сопишь во сне? Я будто котенка на руках нес, а не тебя. — А ты всегда не чистишь зубы перед сном? Майки, отвянь, от тебя воняет! Оба хотят прильнуть друг к другу и разговаривать робкими вздохами до самого рассвета, с головой укутавшись в чужие волосы. Но детская неловкость и какая-то невидимая, шероховатая, невнятная грань удерживает их на расстоянии узкой кровати. Время ночи тянется медленно. Майки, отводя взгляд под потолок, сильнее стискивает чужую горячую руку, что-то лепеча слипшимися губами и надеясь, что Такемичи его поймет. Но тот не понимает. Чем больше темнеет за окном и чем позднее становится ночь, тем сильнее на него хлещет привычное чувство страха. В маленькой голове постепенно всплывают кровавые образы, а виски сковывает огромная, камнем сдавливающая его израненное тело ответственность. Близость чужого тела на тесной кровати напоминает о том, как часто Такемичи терял это тепло и как сильно он плакал когда-то, обнимая его холодный труп. Темнота всегда приносила с собой мучительные картины из прошлого, которые Ханагаки предпочел бы забыть. Чувство угасающей жизни, отчаяния и бессмысленности попыток вновь возвращаются. Он не в безопасности. Его друзья не в безопасности. Сможет ли он всех защитить? Имеет ли он право на беззаботную жизнь, пока все еще существует огромный шанс смерти любимых людей? Жив он.. или мертв? — Ты слушаешь меня? Такемучи.. все хорошо? Ханагаки не отвечает, часто, прерывисто дыша через рот и закрывая лицо ладонями. Черные тени скрывают и румянец бледных щек, и застывшие в них слезы. Майки без слов понимает, что тот сейчас видит и ощущает. — И часто.. с тобой такое? — растерянно, сочувствующе интересуется Манджиро, осторожно прикасаясь к чужим холодным ладоням. — Тебе правду? — не своим голосом выдавливает Ханагаки, все глубже погружаясь в воспоминания. Увидев чужой серьезный кивок, он тихо бросает, — каждую ночь. Сумбурные мысли съедают его заживо. Боль от собственных смертей приходит с наступлением темноты, старые, еще не существующие раны кровоточат, как настоящие — шрам на верхней стороне ладони, оборванная свинцовыми пулями плоть, сквозная дыра от острой, холодной катаны. Такемичи бился в предсмертной агонии так много, много раз, что его душа навечно обречена дрожать ледяным дыханием последнего вздоха. — Пошли, — вдруг решительно тянет его за руку Манджиро, энергично вскакивая с кровати. Солнечные блики в его глазах ослепляют и постепенно будят Такемичи. Он с большим трудом открывает глаза, рефлекторно отзываясь на знакомый голос, готовый преодолеть абсолютно все, лишь бы вовремя подоспеть на помощь к его обладателю. К Майки. Ему все еще страшно и больно, но тепло чужой ладони успокаивающе согревает его собственную, как бы убеждая, что прошлое осталось в прошлом, а теперь же все будет хорошо. И Такемичи больше никогда его не потеряет. Обеспокоенная, туманная улыбка гуляет на устах Манджиро, сея в уставшей душе Ханагаки цветы хрупкой жизни. Он заторможенно думает о том, что хочет пережидать темные ночи только рядом с ним. — Куда пошли? — вылезая из-под одеяла, слабым голосом спрашивает он, незаметно вытирая влагу со щек. — На веранду.

***

Звезды. Бесконечные, мудрые, вечные звезды, чистыми кристалликами сверкающие на темно-синем небе. Шепот ночного ветра, таинственная, неуловимая трель птиц и неясное шуршание влажной листвы. Серебряная роса скапливается в большие капли на самом кончике травы и с водянистым звоном падает на сырую землю. — Как красиво, — выдыхает Такемичи, застыв у ступенек и завороженно прислушиваясь к потаенному говору неспящих деревьев. — Когда был маленьким, каждый день ждал трех часов ночи и тихонько приходил сюда, — довольный произведенным впечатлением, тихо рассказывает Манджиро. — Я не большой ценитель этой вашей природы, но Шин как-то раз сказал мне, что глубокой ночью здесь водят хороводы маленькие духи. И я упорно хотел их поймать. Так бы и ходил сюда до самой старости, но потом.. умерла мама. И духи остались не пойманными. Роса разбивается об песок, дрожание звезд в вышине медленно сводит с ума. Майки, притихнув, бесшумно садится на ступеньку, стараясь не думать о грядущем и лелея в сознании запах ее волос, дома и чистоты. Сейчас она спокойно спит в большой комнате с желтыми, старыми обоями, но через год эта комната навсегда опустеет. — Майки, ты же понимаешь, что.. — осторожно начинает Ханагаки, но его тут же перебивает глухой голос. — Я знаю. Мама. Единственный человек, которого они не смогут спасти. Они встретились вновь, только чтобы вновь расстаться. Майки отчаянно отгоняет мысли о предстоящем горе, не зная, справится ли с ним во второй раз. Пока мама здорова, он будет с ней так ласков и внимателен, будет проводить с ней так много времени и целовать так крепко, будто это их самая последняя встреча. Такемичи садится рядом, кладя голову на чужое плечо, мерно выдыхая и постепенно возвращая поникшего Манджиро в майскую звездную ночь. Они долго молчат, думая об одном и том же, пока небо плавно перетекает из мрака в розовый рассвет. — Время знакомиться с Хиной, — пугает тишину хриплый голос Майки, который решился поднять еще одну неудобную тему. Такемичи меняется в лице. Он знал, что этот разговор, каким бы бессмысленным он не казался обоим, рано или поздно должен был произойти. — Наденешь свой длинный красный плащ и футболку.. с надписью «Герой», — смеясь смехом настоящей детской трагедии, продолжает врать самому себе Майки. — Защитишь от хулиганов, которых всегда пруд пруди, и она снова в тебя влюбится. Можешь даже не сомневаться. Вдруг его макушку обхватывают две теплые руки, а чужой подбородок доверительно упирается в плечо. Такемичи крепкими объятиями заставляет его замолчать. — Перестань, — тихо останавливает он и чувствует, как простые, красивые слова невольно возникают в голове и просятся наружу. — Если я для кого и нацеплю свой геройский плащ.. — серьезная, честная улыбка мелькает на лице, — ..то это будешь ты, дурачина. Манджиро, задержав дыхание, несмело прижимает мальчика к себе. Звезды одна за другой гаснут, их пламя заливает влагой рассветная роса. Почему-то очень хочется плакать. — Не надо ничего нацеплять. И от хулиганов меня спасать не нужно. Я ведь и так.. — Молчи. Я прошу тебя, Манджиро, помолчи, — смутившись своих же собственных слов, бормочет Такемичи в чужую шею. Обоим кажется, что эта майская ночь уже никогда не закончится.

***

Наутро дедушка Мансаку, который всегда имел здоровую привычку просыпаться с первыми лучами солнца, находит на ступеньках веранды двух продрогших детей, уснувших прямо друг на друге.