Слово художника

– Вы любите благовония? – Да, а Вы? Парень кивает с лёгкой улыбкой на лице. Сейчас время для него — самая нелепая в мире вещь. Секунды, минуты, часы — сколько бы он их ни считал, результат будет прежним. Он не готов отпускать. Не хочет прощаться с ним. Но неприятная горечь опускается на язык. Блондин сглатывает слюну, проталкивает её в горло с усердием, которое никогда не прикладывал в учёбе. Отличник он или троечник, воспитан или груб — какая разница. Вздор. Думать о таком нет нужды. В моментах их близости были все необходимые ответы. В коридорах института обязательно будут слышны перешёптывания. Однажды кто-то схватит его за руку и захочет показать его истинное место. Выбить дурь из головы. «С преподавателем решил? Бесстыдник» Громкая пощёчина. Недовольное выражение лица матери, скатывающиеся по щекам слёзы и стоящий на полке в прихожей портрет отца. Его осуждающий взгляд. Осуждающий и полный ненависти. Но так было не всегда. Хёнджин об Австралии ничего не знал. Только то, что главе семьи предложили хорошую должность, и то, что он незамедлительно собрал свои вещи, покинув родной дом. Любимой жене и сыну оставил записку: «воспитай его как надо». – Что это ещё за «как надо»? Неужели я мало в тебя вложила? – женщина повернулась к юноше, сжимая листок в своей руке, – ты опять огорчил отца? Вот почему он уехал? Он сглотнул. 23 года подряд он слышал одно и то же. «Ты огорчил отца». «Ты позоришь нас». «Ты не станешь художником, я так сказала». «Мы так решили». – Ты никогда не задавала этот вопрос себе? Может он вечно уезжает из-за тебя. Впервые нагрубил матери. Она обязательно запомнит эти слова. И ещё не раз скажет о них в будущем, в самый неподходящий момент. – Сынок, это нечестно по отношению ко мне, – женщина устало опустилась на диван, всматриваясь в заплаканный листок бумаги. Хёнджин почувствовал укол совести. Но лишь на мгновение. Разлетевшаяся на осколки ваза и звон около уха привели его в чувства. – Убирайся за своим отцом, неблагодарный! Видеть тебя не желаю. Хван ненавидел свою фамилию, но всё равно продолжал любить отца. Даже больше матери, хотя, наверное, это действительно было нечестно. Она делала все, а внимания хотелось именно его. У парня были невероятные успехи на творческом поприще: хвалили все, кроме тех людей, ради которых он изначально старался. Потом понял, что это пустая трата времени. Его отношения с семьёй как расстроенный рояль. Он продолжает играть мелодии, только теперь они всех раздражают. А когда Хёнджин запирался в комнате, включая радио, мать из кухни всегда кричала одно и то же. Словно проговаривала мантру. – Ничего полезного ты там не услышишь. Лучше бы занялся делом. Может, она пыталась таким образом убедить себя? Что всё делает правильно, что вкладывается в семью, даже если муж никогда её не хвалил? Может быть, если она постарается чуть лучше, услышит долгожданные слова? Теперь уж точно вряд ли. Австралия. Что такого в этой Австралии?

Три месяца спустя

Диктор хриплым голосом с чётким акцентом раз за разом повторял: «объявляется посадка на рейс…». Хёнджин смахнул пыль со старого чемодана, не понимая, что он здесь делает. Чужая страна, материк, совсем чужой язык, на котором он может лишь проявить банальную вежливость — поздороваться. Абсолютно разные мысли врезались в голову, нещадно разрывая на части. Они так быстро тараторили, что невозможно было уловить основное. Но почему-то не было страшно. Впервые за столько лет не было страшно. А ведь он совсем один здесь. И не по такой уж приятной причине. Его выгнали из дома, исключили из института из-за неуплаты, мать втайне продала все его художественные принадлежности, объяснив после, что у неё совсем не осталось денег. Конечно, именно тех денег, которые она тратила на пару шотов текилы в своём любимом баре неподалёку. Хёнджину было безразлично, потому что к тому времени он потерял всё, чем когда-либо дорожил. На выходе из аэропорта его встретило яркое, австралийское солнце. Оно было тёплым, дружелюбным, ласковым и носило имя Кристофер. Правда тогда Хван прошёл мимо, потому что они не были знакомы, а мужчина улыбнулся какой-то высокой девушке и крепко обнял её, будто не видел всё лето. Возможно, так и было. Приехать в Сидней на осенние каникулы? Хван усмехнулся самому себе. Гениальная же идея. Не имея с собой абсолютно ничего, что пригодилось бы для жизни в другой стране. Да и каникулы у него теперь круглый год, грех не расплакаться посреди спешившей по делам толпы. Он уже и забыл, когда плакал по-настоящему сильно, так, чтобы слёзы обжигали кожу. Сейчас было больно и, наконец, страшно. Юноша опустил голову, прикрываясь козырьком бейсболки. «Не существует таких проблем, которые нельзя решить. Пожалуйста, помни об этом» Внезапно в голове зазвучали слова какого-то анонимного поклонника, который оставил эту записку на столе парня в художественном классе. В тот день они рисовали портреты, и на шершавом листе как раз был изображён Хёнджин. Сосредоточенный, весь погружённый в процесс и невероятно привлекательный. Глаза забегали по бумаге в попытке найти отправителя, но ничего не было. Кроме этих слов. Хван портрет потерял. Точнее, на эмоциях пальцы сами потянулись к нему, чтобы порвать. – Не желаете на такси, молодой человек? Речь на незнакомом языке заставила Хёнджина поднять заплаканные глаза и по инерции мотнуть головой. Мужчина указывал на свой автомобиль — парень интуитивно догадался, что ему предлагали помощь. После с ним попыталось завязать разговор ещё несколько человек, но Хван всем своим видом показывал, что языка не знает. А после поджал губы, чтобы не расплакаться снова. Шептал что-то на корейском себе под нос, потому что родные слова, пусть и сказанные собственными губами, успокаивали его. Ему бы сейчас хоть один единственный намёк на то, что он тут не один. Что кто-то боится так же, как боится он. Что кому-то хочется обратно домой, но нельзя. Незнакомые улицы напугают его — в этом нет сомнений, и пока он стоит здесь, в толпе всё тех же незнакомых людей, сменяющих друг друга, ничего не поменяется. Австралия не станет ближе, если Хёнджин не предпримет хоть что-то. Ему было немного стыдно, что он не мог собраться с мыслями только лишь из-за волнения. Слишком много думал о том, что будет делать дальше. И будет ли делать вообще, ведь сейчас всё казалось бессмысленным. Ведомый импульсом и детскими обидами он оставил прошлое в Корее, вместе со своей матерью, которой уже было не до него. Хотел как отец: бросить всё, не думая о последствиях и избегая лишней ответственности, приехать в чужую страну и пригодиться. Но не вышло. Здесь он тем более никому не нужен. Художник без оконченного высшего образования. Смешно и горько одновременно. Что-то заставило Хвана прийти в себя и обратить внимание на людей вокруг. В своей голове он не стал описывать каждое их действие, но особо важные детали всё же подмечал: брендовые вещи, манеру разговора, жесты при нарастающей панике, кажется, незнакомец потерял ключи или документы. Но взгляд зацепился за мужчину, что был подобен действительному произведению искусства. Кто-то недавно мазнул кисточкой по холсту в последний раз: тёмной и в то же время броской синей краской. Её невозможно было не заметить. И надо же, какое противоречивое и жестокое сочетание для общества: классический костюм и яркие волосы. Наверняка, над ним много подшучивают. Хотя с таким телосложением… «Вряд ли бы кто-то рискнул» Хёнджин выдохнул, заканчивая мысль. Он откровенно изучал мужчину несколько минут, пока не ощутил на себе ответный взгляд. С таким же неподдельным интересом. Девушка рядом оказалась сестрой, которая приехала домой на пару недель. Сама училась за границей по обмену и, кажется, мечтала стать айдолом. Хёнджин плохо помнил эту историю, как и всё, что было до более близкого знакомства с Кристофером Баном. Этот загадочный человек открылся с новой стороны, когда заявил, что преподаёт историю искусств в местном институте с очень узкой специализацией. До того узкой, что там обучались только те, кому были такие курсы по карману. Один факультет и куча желающих. У Хвана не было ни единого шанса. А потом он увидел своё имя в списках и, боясь завтра проснуться без уверенности в увиденном, сфотографировал всё на телефон. Юноша поправил лямку, которой уже натёр след на плече, и сделал шаг вперёд, постучав в дверь. Невысокий мужчина средних лет быстро открыл её, словно поджидал. Хёнджина это насторожило совсем чуть-чуть, но он пообещал себе не стать параноиком, как его мать. Чтобы не подозревать всех и вся. – Здравствуйте. Моё имя — Хван Хёнджин, я из… – Южной Кореи, да-да, проходите, что же Вы стоите, – мужчина захлопотал вокруг парня, приглашая его сесть в кресло, – будете чай? Есть ещё бельгийский шоколад. Если желаете, я могу… Говорил он сбивчиво, торопливо, временами вытирая пот со своего лба, но в целом Хёнджину он показался приятным. К тому же, он выбрал корейский для коммуникации с иностранным студентом, а не проявил принципиальность. Слушать его, конечно, было практически невозможно, тем не менее, из всех реальных проблем эта была меньшей. – Очень жаль, что в родной стране Вас не оценили по достоинству. Я вижу талант и усердие. А Ваши работы, – мужчина сделал паузу, и Хёнджин почувствовал, как его плечи напряглись, – я просмотрел каждую. Абсолютно разные настроения, но какие цвета, какая задумка! Больше всего меня зацепила эта картина, – Хван изменился в лице. «Пейзаж ночного моря». Масло. Парень написал её, когда его приступы участились из-за ругани родителей. Рвать бумагу и вести дневник эмоций надоело, перестало помогать, и Хёнджин взялся за краски. Часами стоял, нервно касаясь холста самыми тёмными оттенками, что у него были. А затем пятно — одно, белое, сформировавшее впоследствии луну. Ни теней, ни каких-либо других элементов, добавляющих картине реализма. Она просто была, и Хван её просто ненавидел. – Вас что-то беспокоит? Можете рассказать мне, я ценю каждого своего студента. Хёнджин опустил взгляд на край стола и заметил табличку. «Чарльз Престон. Ректор современного института искусств при…» Дальше прочитать не удалось. – Правда мистер Бан и так многое мне о Вас рассказал. Разумеется, лишь то, чем Вы делились сами. Скажите, мистер Хван, Вы самоучка или всё же предыдущие преподаватели в Вас вкладывались? – По большей части… я всё делал сам. У моей семьи не было денег на индивидуальные занятия. А я… – Какая удача, ведь мистер Бан — лучший преподаватель в институте. И он с огромным удовольствием согласился Вас учить. Вы можете оставаться здесь, а можете заниматься в его личной студии. Хёнджин ущипнул себя сквозь ткань рубашки и поёжился, ощущая реальность. Быть не может. Что ещё за фокусы у этого мужчины? Какие индивидуальные занятия, Хвану они не нужны. – Не поймите меня неправильно, мистер Престон, но на данный момент мои навыки не нуждаются в доработке кого-то более… компетентного. Я и сам прекрасно справляюсь. – Это всё отлично, юноша. Я очень рад, что Вы в себе уверены. К тому же, мистеру Бану было бы приятно услышать такую похвалу. Но я настаиваю на Вашем обучении. У нашего института довольно высокий рейтинг, Вам же он о чем-то говорит? Парень выдохнул, посмотрев немного в сторону. Намёк был прозрачнее некуда: либо примешь условия, либо вылетишь отсюда в считанные минуты. Так вот как выглядит «тихий омут». Кристофер на его фоне больше не казался подозрительным. – Я Вас понял. Мне нужно обговорить это с преподавателем, верно? – Да. У мистера Бана перерыв через 10 минут, можете подождать его на первом этаже. Я передам ему. Хёнджин кивнул, встав с кресла, и направился в коридор. Напоследок он услышал что-то вроде «Вы — настоящий самородок» и красочную благодарность за то, что выбрал их институт. Даже если он ничего не выбирал. Спустившись на первый этаж, парень ощутил усталость. Наверное, она уже давно пыталась достучаться до него, только происходящее вокруг знатно её глушило. И сейчас, наконец, добравшись до мышц рук и ног, она была более чем своевременной. Хотелось уйти, вернуться домой и лечь спать. Хван постепенно привыкал к жизни в Австралии, даже если прошло всего две недели со дня его приезда. Знакомство в аэропорту было далеко не случайностью. Подобные встречи люди называют судьбоносными и пророчат им счастливый конец. У Хёнджина на этот счёт были свои мысли, но озвучивать их не хотелось. Первым делом разговор с Кристофером Баном, а потом… – Потом я перекрашусь. В тёмный. – Смелое решение, – мужчина испугал юношу своим неожиданным появлением, заставив дёрнуться, – ой, извини. У меня не было дурной мысли, честное слово. Давно ждёшь? – Вовсе нет. Ректор сказал дождаться Вас, чтобы… Кристофер поднёс указательный палец к чужим, мягким губам. – Все деловые разговоры позже. Сначала чашечка чая.