Pattern Breaker

      Возвращение Гоуста в строй, было долгожданным для всех событием. В его отсутствие, внутри команды 1-4-1 возникла брешь, слишком явная, чтобы ее не заметить. Конечно, они выполняли задания, пока Гоуст проходил реабилитацию, но без его надёжной и бдительной защиты, было как-то не по себе. Он был той самой непоколебимой силой, присутствие которой вселяло странное спокойствие, даже в самых критических ситуациях. Его действия всегда были продиктованы холодным расчетом и логикой, - именно это и делало его лучшим в своей работе.       Соуп своими глазами видел, как изменился лейтенант с момента их первой встречи. Гоуст больше не был тем, кто не заботясь о возможных потерях, сосредотачивался только на выполнении задания и цели, на которую наводил перекрестье своей винтовки. Не был собой прежним. Разумеется, он по-прежнему оставался смертоносным и наводящим ужас. По-прежнему, делал все, ради успешного завершения миссии. Но теперь, в том, как он взаимодействовал командой, не было безразличия. Эти, едва заметные проявления приязни, легко можно было пропустить, если не знать куда смотреть. То, как при общении с ними, линия его плеч теряла всякую напряженность. То, каким очевидным для них образом он проявлял свою заботу и привязанность, хоть и пытался ее скрыть.       Все это придавало Гоусту человеческие черты.        И еще больше укрепляло Соупа в решении, держаться от лейтенанта как можно дальше. Так будет легче его покинуть, когда придет день его увольнения из 1-4-1. Правда, он не знал когда именно он наступит. Через неделю или через год. Соуп собирался оставить команду сразу после того, как будут улажены все дела с участием Гассана и мексиканского картеля.       Прайс, когда услышал его оправдание: “С меня хватит, капитан, я, знаете ли, соскучился по старым денькам, собираюсь выйти на пенсию. Я свое отпахал.”, выглядел не очень довольным. Он знал что это ложь. Это было очевидно для них обоих. Тем не менее, он не отговаривал его, лишь отрывисто кивнул, благодаря за службу. И, поджав губы, будто с них рвались совсем другие слова, сказал, что его всегда будут рады принять обратно, если он вдруг передумает.       Кивая на слова капитана, Джонни думал о том, что будь у него возможность вернуться в прошлое, он бы отказался от предложения вступить в 1-4-1. Если бы он знал тогда, к чему это все приведет. Дело было даже не в постоянном ощущении опасности. Не в чертовски реалистичных кошмарах. И не в изматывающих миссиях, из-за которых он, едва устроившись в кресле самолета, даже не засыпал, а скорее терял сознание от перенапряжения.        Дело было в Гоусте. Всегда было. И будет.       Сейчас, из-за своего больничного, Гоуст отсутствовал не только на миссиях, но и рядом с ним. И Джонни едва ли мог сказать, что чувствовал по этому поводу. С одной стороны, он скучал по нему. Скучал по тому ощущению защищенности, которое дарил Гоуст, просто стоя за его плечом. С другой же, он испытывал облегчение. Потому что, присутствие Гоуста, точно пошатнуло бы его уверенность в собственном решении; в приговоре, который он вынес самому себе.        Потому что, ему наконец-то не нужно было контролировать каждое свое движение, чтобы, даже случайно, не соприкоснуться с ним руками. Не нужно было думать о жаре его кожи, скрытой за слоями ткани. Тембре его голоса, который словно прицельно бил в каждую чувствительную точку в теле Джонни. Взгляде его глаз. Казалось, чем сильнее Джонни избегал его, тем более испепеляющим он становился. Теперь, он точно мог сказать, что чувствуют те, на кого Гоуст наводил свой прицел.       Хотя, он мог только догадываться о причинах такого пристального внимания. Мимолетные взгляды, которые он иногда позволял себе бросить на Гоуста, ничего не проясняли, а порождали только больше вопросов. Он был зол на него? Из-за слов что сказал Соуп, всего несколько месяцев назад, но будто бы в другой жизни? Или из-за того, что он, в отчаянной попытке спасти, чуть не убил Гоуста? Смерть от рук врага, - это одно, но совсем другое, когда тебя едва не угробил твой же сокомандник, тот кому ты безоговорочно должен доверять свою спину.       Было ли его намеренное уклонение от разговора простым ребячеством? Или разумно установленными границами? Размышляя над этим, Соуп так и не пришел к однозначному ответу. Он всегда считал, что твои эмоции, какими бы они не были, принадлежат только тебе, и никто не имеет права заставлять тебя их стыдиться. Или оправдываться за них. И сейчас, Соуп знал, - Гоуст обязательно спросит его о причинах такого поведения. Однако, пока вопрос не задан, Соуп считал, что подобная тактика оправдана тем, что у него было время подобрать правильные слова, а значит, ему нет смысла сейчас беспокоиться о неизбежных последствиях.       Чего он точно не ожидал, так это того, как этот выбор скажется на нем. Ему было больно.         Оказалось, что Джонни физически не может обходиться без общества Гоуста. Без его близости. Это было почти смешно, учитывая какими напряжёнными, после всего случившегося, стали их отношения. Токсичными. И все же, его непреодолимо тянуло переступить через все доводы “против” и через себя, если это означало что они с Гоустом смогли бы общаться, как ни в чем не бывало. Словно Соуп никогда не был распят под тяжелым телом Гоуста, никогда не ощущал какие на вкус его поцелуи. Позволить себе забыть, как они, ведомые отчаянием, обменялись жетонами, будто это было нечто большее, чем простой кусочек металла. Не дать тому факту, что они до сих пор носили их, надежно пряча от чужих глаз, оформиться во что-то значимое. Если бы у Соупа было достаточно сил для этого, они уже давно вернулись к привычному для них обоих взаимодействию. Недовольным стонам и проклятиям Гоуста в ответ на очередные дерьмовые шутки Соупа.       Но он был слаб. А потому, у него оставалось лишь два выхода.       Остаться, пока эта неопределенность не уничтожит его изнутри.       Или же уйти, - позволить мирному течению жизни подхватить его, и до конца своих дней захлебываться от воспоминаний и отчаянных мыслей о том, что все могло бы быть по-другому.       Хотя, нет, конечно же не могло. В глубине души он понимал это. И не имело значения с каким яростным желанием Гоуст облизывал его губы и оставлял укусы на шее. Как его язык скользил по его чувствительной коже.       Потому что это было обычным физическим влечением. Вызванным, скорее всего, долгим воздержанием. Подобное напряжение, свело бы с ума любого мужчину и утолялось только с заинтересованным партнером. Но с эмоциями оно не имело ничего общего.       Гоуст ясно дал понять, что в подобном не заинтересован.       Соуп не принимал на свой счет, то признание в любви. Очевидно, что в тот момент Гоуст был слишком измучен и едва ли отдавал себе отчет о своих словах или действиях. Он сказал бы эти слова любому, кто спас его от смерти.       Соупу просто “повезло” оказаться не в то время и не в том месте.       Это был его особый талант.       Оставшиеся до нового задания дни, прошли мучительно. Прайс не сказал команде о том, что Соуп пристрастился к дешевому виски. Не сказал, что досадная привычка Соупа переросла в настоящую проблему. Соуп пообещал ему не употреблять до тех пор, пока не почувствует что готов наслаждаться выпивкой, а не просто пить. Контролировать переполняющие его эмоции, вместо того чтобы заливать их алкоголем.       И Соуп смог бы сдержать это обещание, но, после того как ему стало известно о скором возвращении Гоуста на поле боя, - его желание выпить только усилилось; а вместе с ним вернулись и панические атаки, лихорадочное биение сердца и чувство неминуемой беды. Дошло до того, что во время очередного приступа, он, с трудом дыша и не имея другого способа успокоиться, расцарапывал ногтями собственные предплечья и тыльную сторону рук до крови. Поэтому теперь он каждую неделю состригал их, чтобы они были как можно короче. То, что он наносил себе увечья, в попытках справиться с тревогой, беспокоило его, как и то, насколько эффективно это помогало.         Конечно, подобное решение не было идеальным, потому что теперь, его пальцы с силой впивались в плоть, оставляя после себя вместо поверхностных царапин, синеющие отпечатки ладоней.         Каждое утро, задумчиво глядя на свое отражение в грязном зеркале, он видел как расцветают под кожей свежие кровоподтеки. Иногда они были практически не заметны или легко скрывались под одеждой. Но чаще, ему приходилось страдать от жары в рубашке с длинными рукавами.       Чтож. Во всяком случае, это было лучше чем разрушать алкоголем свою печень и мозг. Разумеется, он не причинял себе вред намеренно. Это просто…происходило. Обжигающая боль будто возвращала ему ясность рассудка, если от него, конечно, еще что-то осталось.       Таким способом его психика пыталась адаптироваться. Он уже чувствовал подобное, - когда только поступил на военную службу и впервые столкнулся со смертью и разрушением; но тогда ему хватило силы воли чтобы абстрагироваться и сделать вид что происходящее его не волнует. Отчасти это объяснялось тем, что он еще в раннем возрасте твердо принял решение стать солдатом. “Ты сам это выбрал, и только тебе разгребать последствия.” - повторял он себе. Конечно, все было не так плохо, потому что взамен армия дала ему цель и возможность начать все с чистого листа. Несмотря на то, что он находился в подчинении, он наконец-то чувствовал себя свободным. До сих пор, он ни разу не жалел о том, что посвятил свою жизнь службе в железной хватке Британских вооруженных сил.       Нет… Он не жалел и сейчас. Потому что все выборы, которые он делал, были осознанными. Обдуманными. Ну, в большинстве случаев.       Он выбрал следовать своим чувствам и действовать так, как велит ему сердце, не считаясь с возможными последствиями. Чего он точно не ожидал, так это того, что это приведет к безнадежной влюбленности в собственного командира.       Подарки, мольбы и откровенный флирт, - все это его выбор, который он сделал, не задумываясь. Независимо от того, был ли он осознанным или подсознательным, он выбрал любить своего командира.       То, что это именно любовь, он понял, лишь когда стало слишком поздно. Он должен был это предвидеть.         Но как? Он попросту оказался застигнут этими чувствами врасплох. Последний раз он был в романтических отношениях с мужчиной еще в подростковом возрасте, примерно за десять лет до того, как услышал о "Гоусте". Он привлек его интерес еще тогда, - полгода назад, когда они только познакомились. Абсолютно невинный. Потому что тем, как Гоуст будто создав вокруг себя непроницаемый барьер, излучал угрозу, стойкость и хладнокровие, просто невозможно было не восхититься. Именно тогда Соуп решил что хочет быть похожим на него.       Сейчас, он чертовски хорошо понимал, что ничего “абсолютно невинного” в том интересе не было. В нем было не до конца осознанное, но тщательно подавляемое притяжение.       До этого момента, он и не догадывался, каким пустым, на самом деле, было его существование. Нецельным, будто мозаика, в которой не хватало последней, самой важной детали. Бесполезным, словно мокрая спичка.       И как эта пустота, наполненная однажды, будет жечь его изнутри. Будто из его тела вырвали кусок плоти, оставив после себя кровоточащую рану. Которая никогда не заживет. _____       Тем вечером, Соуп был решительно настроен лечь спать пораньше. День, который он, по большей части, провел в офисе капитана за обсуждением предстоящей миссии с Прайсом, Роучем и, разумеется, Гоустом, полностью измотал его. Эта миссия, особенно учитывая уже выполненные ими задания, обещала быть простой. Едва Гоуст встал на ноги, они с Прайсом сразу же взялись за разработку плана. С информацией, которую успел собрать Гоуст, до того как его схватили, оказалось не сложно обнаружить потенциальную конспиративную квартиру картеля, расположенную в южной части Мексики. А это означало, что им предстоит пятичасовой перелет в крошечном самолете. Конечно, “конспиративная квартира” было слишком громким словом для описания их цели. По предоставленным чертежам и снимкам со спутника, это было небольшое, плохо защищенное и наполовину разрушенное здание; поэтому, скорее всего, жесткого сопротивления их там не ждет. Было сомнительно, что эта операция принесет им хоть какие-то результаты, но проверить все же стоило. Но прежде, им необходимо было сделать крюк и вернуть Алехандро и Руди, которые не принимали участия в этой операции, на их базу в Лас-Альмас, активной реконструкцией которой они сейчас занимались.       Мысль о возвращении в Лас-Альмас, хоть он и являлся всего лишь небольшой остановкой по пути, ожидаемо не вызывала в Соупе восторга. Только страх и смутную тревогу.       Тихий стук в дверь отвлек его от подготовки своего тактического жилета. Он занимался этим уже какое-то время, раз за разом укомплектовывая и разбирая его. Это здорово отвлекало. Он обернулся на звук, чувствуя как волоски на его предплечьях встали дыбом. В голове мелькнула и исчезла мысль что это мог быть… Но разумеется не мог. Если Гоуст решал привлечь к себе внимание, то проигнорировать его было просто невозможно.       Соуп открыл дверь и удивленно моргнул, увидев за ней Роуча.       - Хэй, Соуп. Извини что побеспокоил. - сказал Роуч, со смущенной улыбкой. В одной руке, опущенной вдоль тела, он сжимал какой-то предмет, пока другая, не переставая, ерошила волосы на затылке.       - Не побеспокоил. Все в порядке?       - Да, да. Я просто…- он замолчал, оборвав себя на полуслове. - Могу я войти?       Соуп кивнул, открывая дверь пошире и отступил, давая ему пройти. Он не мог сказать, что появление Роуча на его пороге не было подозрительным. Несмотря на то, что за последние несколько месяцев они стали друзьями, он знал что с Гоустом, Роуча связывали отношения, куда более близкие. Поверить в его искренние намерения было сложно еще и потому, что он пытался вытянуть из Соупа информацию о Гоусте, пока тот находился в госпитале.         - Слушай, надеюсь ты не подумаешь что я лезу не в свое дело, - начал он, едва за ним, с тихим щелчком, закрылась дверь. - Но я, эм, принес тебе кое-что? - Последние слова прозвучали как вопрос, и они все ещё висели между ними, когда он поколебавшись, протянул Соупу то, что до этого держал в руке. Соуп взял, с опаской глядя на подарок.       - Это…дневник? - спросил он, склонив голову к плечу. Блокнот был затянут в кожаный переплет и закрывался с помощью длинной тонкой ленты коричневой кожи. Он выглядел совсем новым, - пустые страницы хрустели, а их края были неровными, словно бумага была сделана вручную.       - Ага. Знаю, это может показаться, ну знаешь… Ребячеством. Но, я веду дневник с самого детства. - забормотал Роуч, - Мне это помогает. Не люблю мозгоправов. Так что, вот. Обычно, я делаю парочку таких и беру с собой на миссии. У меня остался лишний, и я подумал, может, он тебе пригодится. Ты видел много дерьма. Тебе не помешает выкинуть его из головы.       - Погоди. Так это ты его сделал?       Роуч усмехнулся, явно довольный собой:       - Ну да. Знаешь, мне никогда не нравилось то заурядное дерьмо, что продают в магазинах. Казалось неправильным излагать свои мысли на этой бумаге. Поэтому отец научил меня делать свою; для меня это стало своего рода хобби.       - Роуч, я… Даже не знаю что сказать.       - Тогда не говори мне. Расскажи дневнику. Напиши. Нарисуй. Вырви и сожги все страницы, если захочешь. Сделай все, от чего тебе станет легче. - еще секунду Соуп безмолвно смотрел на Роуча, прежде чем броситься к нему, сжимая в крепком объятии. Роуч смеясь похлопал Соупа по спине. - Все будет хорошо, приятель. Если захочешь чтобы тебя кто-то выслушал, то ты знаешь где меня найти.       Затем Роуч ушел, оставив Соупа с наедине со своими мыслями и дневником, который он осторожно держал в ладонях.       Ведение дневника не было ребячеством. Вовсе нет. Находить с сослуживцами что-то общее, кроме убийств, было необычно, но тот факт, что Роуч точно знал, что ему это поможет - просто поражал.       Он давно не делал набросков и, казалось, за долгое время должен был потерять весь свой навык. Но, когда он, покопавшись в ящиках, наконец, нашел остро заточенный карандаш, это оказалось неважным. Он рисовал. И писал. Будто рваные раны, на страницах вспухали разрывы, оставшиеся от сильного нажима грифеля. Наспех написанные слова и рисунки расплывались, от попадающих на них слез.              К тому моменту, как Соуп отключился на своей постели, так и не выпустив из пальцев карандаш, половина листов уже была исписана. Впервые за несколько долгих месяцев, его не тревожили кошмары. ___       Утро, когда Гоуст, после длительного отсутствия, загрузился в самолет вместе с другими членами команды, было не по сезону холодным. В такой ранний час, солнце на горизонте еще даже не виднелось. Прайс хотел не теряя лишнего времени, зайти в самолет, выйти из него и вернуться обратно, тем более что им предстояла небольшая задержка в Лас-Альмас, чтобы оставить там Алехандро и Руди. Гоусту не очень нравилась мысль о том, что эти двое останутся сами по себе, без поддержки со стороны 1-4-1. Однако сейчас, пока “Тени” Грейвза исчезли, а картель разобщен внутренней грызней, они могли восстановить то, что утратили из-за предательства. А с поддержкой мексиканской армии - наконец вернуть себе дом и потушить пламя, бушующее в Лас-Альмас; в городе, который, к сожалению, стал слишком оправдывать свое название.       Действительно, Город Душ.       Из-за раннего подъема, в салоне самолета витала сонная атмосфера. Алехандро и Руди, тихо переговаривающиеся на родном языке, вскоре тоже уснули, привалившись друг к другу. Гоуст понимал их. Впереди им предстояли долгие и напряженные месяцы.       Прошло около получаса с момента взлета, когда Гоуст позволил себе мельком посмотреть на Джонни. Тот, с каким-то ожесточенным вниманием, разглядывал что-то в другой части самолета. Проследив за направлением его взгляда, он понял что Соуп наблюдает за отдыхающими Алехандро и Рудольфо. Те спали, соприкасаясь плечами и скрестив руки на груди, в попытке защититься от холода. Голова Руди склонилась в сторону Алехандро, уткнувшись тому в висок.       Соуп смотрел на эту идиллистическую картину так, словно она причиняла ему боль. Его губы были изогнуты в легкой улыбке, одинокая слеза, скатившись по его щеке, оставила после себя мокрый след, блестящий, как открытая рана.       При виде нее, все внутренности Гоуста свело мучительной судорогой.       Он замер на несколько минут, пережидая пока она пройдет и неотрывно глядя на Джонни. Даже когда тот наконец отвернулся от двух спящих людей, прислонив голову к боковой стенке самолета и закрывая глаза. Даже когда обняв себя руками, проводил ладонями по предплечьям, пытаясь согреть кожу. Гоуст не отводил от него взгляда.          В последнее время он часто это делал. При каждой их встрече он жадно впитывал в себя его черты. Сильный изгиб шеи, темную щетину на подбородке и челюсти. Ирокез, уже выбритый по бокам, но ставший длиннее на макушке; всем своим видом будто умоляющий Гоуста запустить в него пальцы, сжать в кулаке пряди и с силой оттянуть. Очертания губ и их вкус, - слабый, но все еще ощущаемый на кончике его языка. Все еще сводящий его с ума.       Хмурая морщинка между бровей, которой раньше не было. Теперь же, после того как Гоуста выписали из госпиталя, она не покидала его лица.       Вопреки здравому смыслу, Гоуст обнаружил что встаёт, делает несколько неслышных шагов и садится рядом. Тихий шорох одежды выдает его присутствие и Джонни снова открывает глаза, уставившись на него.       - Тебе холодно. - невозмутимо говорит он, стараясь не опускать взгляд ниже верхней части лица Джонни.       - А тебе нет? - спрашивает он, подняв бровь. Его глаза были темными и настороженными.       Гоуст равнодушно качает головой, на секунду отводя взгляд, прежде чем снова встретиться с Джонни глазами:       - Мне всегда холодно, сержант. Почему еще по-твоему я ношу балаклаву?       - А ты хитрый сукин сын, знаешь об этом? - усмехнулся тот, закатывая глаза, на миг став прежним Джонни. Гоуст закусил губу изнутри, стараясь сдержать улыбку, несмотря на то, что маска скрывала любые проблески эмоций на его лице. Но с Джонни она никогда не работала. Он всегда мог видеть сквозь нее.       Гоуст чуть сдвинулся, поднимая руку лежащую рядом с Джонни и раскрыл ее. Приглашая.       Ему не стоило этого делать. Но остановить себя сейчас оказалось чертовски сложно. Невозможно.       - Элти? - неуверенно спросил Джонни. На его лбу опять появилась эта хмурая морщинка. Гоуст хотел бы провести по ней губами, целовать ее, пока она не исчезнет.       - Здесь холодно, а тебе нужно отдохнуть. И, ради твоего же блага, я воздержусь от вопроса, почему ты не взял с собой куртку.       - Ты мог бы просто отдать мне свою, знаешь ли.       - Конечно. Если бы хотел закоченеть здесь до смерти.       Джонни насмешливо фыркнул, затем бросил взгляд на все еще скрытое маской лицо Гоуста.       Недоверчиво.       Не делай этого. Не делай. Не…       Джонни выдохнул, как перед прыжком в ледяную воду. Затем скользнул ближе, плотно прижимаясь боком к телу Гоуста.       Твою ж мать.       Сердце с такой силой забилось в груди, словно пыталось азбукой Морзе передать ему какое-то сообщение. Гоусту оставалось лишь надеяться, что Джонни этого не почувствует. Ладонь в перчатке аккуратно легла на плечо Джонни, заключая того в полуобъятие. Несмотря на мелкую дрожь, которая периодически пробегала по его телу, Джонни был горячим как печка – его тепло согревало Гоуста даже сквозь одежду. Если бы кожа Гоуста в самом деле не была бы холоднее, то он бы подумал что Джонни горит в лихорадке.       - Соберись, лейтенант. - пробормотал Джонни.       - Что?       В ответ Джонни лишь зевнул, покачав головой.          - Спи, сержант. Я разбужу тебя, когда мы прибудем на место. - тихо сказал Гоуст, склонившись к лицу Джонни, возможно чуть ближе, чем было необходимо.       - Ага. Спасибо. - прошептал он, напряженно замирая рядом и, казалось, даже не дыша. Но постепенно его тело расслабилось, все сильнее прижимаясь к Гоусту. Вскоре Джонни уже крепко спал, тихо посапывая в его объятиях.       Рука сама потянулась к его ирокезу, и Гоуст завороженно смотрел как скользят между его пальцев длинные пряди. Нежные прикосновения еще больше расслабили Джонни и его голова сползла с плеча на грудь, утыкаясь в верхнюю часть жилета Гоуста. Скорее всего, это не было удобным положением, и шея Джонни не скажет ему за это “спасибо”, но он, похоже, не испытывал никакого дискомфорта.       Не чувствуй. Не чувствуй. Не. Блять. Чувствуй.       Он ощутил как его накрыло внезапной и необъяснимой тревогой. Инстинкты никогда его не обманывали, - за ним кто-то следил.       Гоуст поднял голову, сразу же встречаясь глазами с Роучем, сидящим рядом с Прайсом, в противоположном от него конце самолета. Взгляд, которым он сверлил его был недобрым, даже свирепым. Гоуст ответил ему точно таким же, вызывающе вскинув подбородок.       Как это, мать его, понимать? Роуч всегда был из тех, кто так же как и Гоуст, не очень хорошо управлялся со словами. Но то, как Роуч продолжая смотреть ему в глаза, слегка склонил голову, мигом остудило начавший закипать в нем гнев. Да, они оба носили маски, но, только Гоуст использовал ее чтобы скрыть свое лицо, Роуч же своих эмоций не скрывал, все его чувства всегда можно было прочитать как открытую книгу. И этот наклон головы, сказал ему гораздо больше, чем любые слова.       Будь осторожен, - говорил этот жест. Не делай глупостей. В нем не было ничего от ревности, зависти или чего-то подобного. Только забота.        Но разве мог он послушаться Роуча сейчас, когда он игнорировал даже собственный внутренний голос? Склоняясь к голове Джонни и зарываясь носом в его волосы, вдыхая его запах через маску и слыша как он тихо посапывает во сне - он точно знал ответ. Логичные и правильные решения не имели для него никакого значения, когда дело касалось Джонни.       Все внутри него кричало что это неправильно. Роуч прав. Он не должен был этого делать. Не должен был ощутить каким мягким, несмотря на крепкие мускулы и тяжелое снаряжение, становился Джонни в его объятиях. Не должен был терять все свое самообладание, из-за их первого, за долгое время, позитивного взаимодействия. Чувствовать умиротворение от того, как идеально Джонни умещался в его объятиях, будто был для этого создан.       Он просто делал то, что должен. То, что обязан делать каждый командующий офицер, по отношению к своим подчинённым. Обеспечивать им максимальный комфорт и безопасность. Нельзя допустить чтобы Джонни на миссии был уставшим и потерявшим бдительность, даже если эта миссия - простая рутина для них. Все его действия, даже то, как он повернулся к Джонни, чтобы его шея не изгибалась под неправильным углом, были направлены только на поддержание эффективности команды. В том, как он проведя ладонью по лицу Джонни, ощутил под пальцами тонкий росчерк старого шрама на подбородке, не было никакого скрытого мотива. И то, что он позволил себе закрыть глаза, все так же прижимаясь лицом к макушке своего сержанта, объяснялось лишь усталостью и ранним подъемом, но никак не убаюкивающей вибрацией двигателей и охватившим все его существо чувством безопасности и завершенности. Это чувство, по большей части, даже не имело отношения к Джону МакТавишу. Потому что, даже без всех тех противоречивых эмоций, которые вызывал в нем Джонни, это было самое безболезненное и эйфорическое чувство, которое он испытывал за последние годы. Словно самый безопасный наркотик, который усмирял всю его боль, не затуманивая сознание и не угрожая стереть этот момент из его памяти.       Только так он мог объяснить свои поступки.         Одной рукой он крепче обхватил Джонни за плечо, надежно перехватывая его поперек груди, и не давая даже малейшего шанса соскользнуть.       И когда он заснул, - несмотря на свое отчаянное сопротивление, намерение оставаться бодрым, чтобы пережить каждую секунду, этого нового для него чувства, - Гоуст исчез; рассеялся, словно тень, от озарившего ее Солнца. Остался только Саймон.