Pattern Breaker

      Соуп знал, что это была ошибка.       Но неожиданная близость Гоуста, сводила его с ума и путала мысли. Его решимость держаться подальше, чтобы его возможный уход из команды был не таким болезненным, не устояла перед эгоистичной потребностью быть ближе к Гоусту. Касаться его. Слышать низкий, рокочущий всего в нескольких дюймах от его уха, голос. Согреться в его объятиях; ведь ему было так холодно, а Гоуст выглядел таким теплым. Этот жест, - приглашающе приподнятая рука, открывающая грудь, - был для него настолько несвойственным, что он сдался.       Он так долго, черт возьми, сдерживал себя, что в тот момент, когда Гоуст сам предложил физический контакт, Соуп просто не смог сказать ему “нет”. Он почувствовал, как от ощущения тяжелой руки Гоуста на своем плече, его крепких мышц, прижатых к нему, его рот буквально наполняется слюной. Потому что это напомнило ему, каким на самом деле сильным был Гоуст. А еще горячим. Даже обжигающим.       Соуп старался не думать обо всем, связанным с Гоустом с тех самых пор, как они вырвались из лап картеля. Потому что мысли о нем, всегда вели к воспоминаниям: о том, как Гоуст тяжело дышал Соупу в шею, прижимая его тело к стене, как нависал над ним в кровати; и всегда заканчивались одинаково, - тем, что Соупу приходилось снимать напряжение в душе, выкручивая вентиль с холодной водой до максимума.       Ему вдруг стало жаль, что он так долго игнорировал собственные желания, но мысли о других партнерах не вызывали в нем ничего, кроме глубокого чувства тоски. Поэтому сейчас, он так жадно пользовался добротой Гоуста и испытывал за это стыд. Он смотрел на Алехандро и Руди, на то как уютно они устроились в объятиях друг друга и задыхался от понимания того, что жест Гоуста ничего подобного не подразумевал.        Соуп на самом деле испытывал тревогу из-за того, какими нестабильными стали его эмоции. Если еще секунду назад, он тонул в печали, мечтал лишь о глотке виски и о том, чтобы знакомое обжигающее тепло прокатилось по горлу, успокаивая нервы; то, уже в следующую секунду, им овладевала ненасытная потребность напороться на Гоуста как на мину, - позволить ему рту и губам разорвать себя. Он знал, - это сделает ему больно, но, гораздо мучительнее для него было то, что происходило сейчас. Он не знал, что и думать об этом мгновении, о том, что они просто сидели рядом, наслаждаясь моментом и близостью друг друга.       Наслаждался ли этим Гоуст так же сильно, как этим наслаждался Соуп? Хотел ли он общения, разговоров по душам? Представлял ли себе их повседневную жизнь: как бы они вдвоем готовили вместе ужин в крошечной квартирке и смотрели второсортные фильмы?       Соуп знал, что то желание, которое Гоуст испытывает к нему - лишь физическая потребность. Как в дозе адреналина, которую он получал при выполнении миссий. Соуп не имел даже малейшего понятия, как он справляется сейчас, - когда так надолго был ее лишен.       Возможно он нашел себе кого-то. Снова.       Соуп старался об этом не думать.       Было ли его решение, допустить между ними физическую близость, проявлением малодушия? Мог ли он позволить себе даже малейший контакт с человеком, который так жестоко его отверг? Или это было лицемерием? Ведь Соуп и сам, уже дважды, отталкивал Гоуста; сразу же после того, как жадно вбирал в себя ощущения от его прикосновений. Сможет ли он остановить его снова, если Гоуст захочет большего?       Или в очередной раз проявит слабость, прямо как сейчас, прижавшись к Гоусту всем телом, - прикосновения Гоуста делали ему больно во многих смыслах, - и позволит ему взять все, чего бы он не пожелал?       Когда он, наконец, утомленный подобными размышлениями, провалился в спасительное забытье, его сон был спокойным. Его не тревожили кошмары, - только воспоминания. О Гоусте. О Саймоне. О том, как его дыхание касалось кожи на лице и шее. О том, каким твердым ощущалось прижатое к нему тело и каким очевидным из-за этого становилось его возбуждение. О том, с какой жаждой он поглощал Джонни своим ртом, будто не мог им насытиться…       Опасные мысли. Очень опасные, если учесть то, что следующий неверный шаг, мог окончательно сломать его. —       До окончания полета оставалось еще около получаса, когда Гоуст, наконец, очнулся ото сна, - пожалуй, самого долгого и спокойного за последние годы. Это чувство было настолько непривычным и дезориентирующим, что он не сразу вспомнил где находится. Его голова все еще покоилась на макушке Джонни; маска на щеке промокла от пота и прилипла к коже настолько, что на его лице наверняка остались неровные отпечатки от собравшегося складками материала. От долгого нахождения в неудобной позе, все его тело казалось онемевшим, но рука продолжала крепко прижимать к себе Джонни, который уже давно перестал дрожать от холода.       Ладонь Джонни, горячая и тяжелая, лежала на бедре Гоуста, в опасной близости от паха.       Глаза были закрыты, грудь медленно поднималась и опускалась - он все еще спал.       Гоуст медленно поднял голову и взглянул на Джонни сверху вниз, чувствуя переполняющие его эмоции, многим из которых он не мог дать названия. Лицо Джонни было расслаблено. Напряженных морщин, обычно пересекающих его лоб из-за неудачной миссии, мельком брошенного на Гоуста взгляда или слишком усердных размышлений, не было. Его губы были слегка приоткрыты, вместо того, чтобы быть поджатыми в знак неподчинения всему, что Гоуст сделает или скажет в следующую секунду; или прикушенными, как он обычно делал, когда был сосредоточен. Мышцы, обычно жаждущие действия и адреналина, сейчас оставались неподвижными.       Он казался мягким и безобидным. Словно и не был таким смертоносным, каким являлся на самом деле, пока находился в сознании. Гоуст знал, каким его видят другие, - жуткая маска, за которой скрывается не менее жуткая история. Но никто и никогда даже не пытался разглядеть за ней его истинную личность. Было ли с Джонни так же? Видели ли они в нем то же самое, что видел Гоуст?       Заметили ли они страх, с которым на него смотрели враги? - тот самый, который Гоуст раньше ощущал только по отношению к себе. Поняли ли они, что Соуп тверже в своих убеждениях, чем кажется на первый взгляд? Возможно, Прайс сразу рассмотрел в нем это, иначе не взял бы его в команду? И Шепард тоже. Если не брать в расчет его предательство, старый маразматик, похоже, был достаточно проницательным, позаботившись о том, чтобы Джонни и Гоуст работали вместе. Создав, тем самым, лучшую боевую пару.       Что ж. Возможно он уже пожалел об этом. Теперь, когда Гоуст, Соуп и вся “сто сорок первая” вышли на его след, Шепарду не стоит даже надеяться на покой. Грейвзу просто повезло, что он столкнулся лицом к лицу только с Джонни. Шепард же, подобной милости будет лишен.       Хотя, сказать “только Джонни” - означало бы существенно преуменьшить. Потому что даже танковая броня не спасла Грейвза от “только Джонни”. И Шепард знает об этом.       Он, должно быть, в ужасе.       Гоуст точно был бы.       Несокрушимее Джонни, были, пожалуй, только его убеждения. Остановить его, в тот момент когда он полностью сконцентрирован на выполнении задачи, было так же невозможно, как хлипким заборчиком пытаться замедлить несущийся на полной скорости поезд.       И, в то же время, под всем этим, таилась чуткая душа. Не хрупкая, нет. В Джонни не было ничего хрупкого. В нем скрывалась огромная сила, и Гоуст чувствовал ее, даже сквозь слой амуниции, в крепких мышцах; видел в шрамах, которые покрывали открытые участки его кожи. Но, сейчас, прижавшийся к его жилету Джонни, выглядел так мило, что заподозрить в нем сержанта Джона МакТавиша было невозможно.       Это был просто Джонни. Такой, каким его видел Гоуст.       Такой, каким его видел Саймон.          В груди болезненно сжалось. Несмотря на то, что сейчас Гоуст наслаждался видом мирно спящего Джонни, он понимал, - продолжать это было нельзя. Если позволит своим, ничем не контролируемым мыслям, зайти еще дальше, то столкнется с необратимыми последствиями. Справиться с которыми не мог.       Рука, которая обнимала Джонни поперек груди, скользнула вверх к его плечу, осторожно сжимая. Она двигалась с трудом, словно раздираемое внутренними противоречиями тело, больше не желало ему подчиняться.       - Джонни. - шепотом позвал Гоуст, мягко отстраняясь. Джонни издал тихий протестующий звук, его веки дрогнули приоткрываясь. Затем он выпрямился, откидываясь на металлическую стенку позади себя. - Пора просыпаться.       Гоуст убрал свою руку с его плеча, уже скучая по тому теплому ощущению, которое испытывал, пока держал этого мужчину в своих объятиях. Джонни же отодвигаться не спешил: их бедра все еще тесно прижимались друг к другу, ладонь все еще лежала на ноге, в опасной близости от промежности. Пальцы Джонни напряглись, сминая ткань брюк, когда он зевнул, прикрыв рот ладонью другой руки. Гоусту показалось что на том месте останется ожог, - такими горячими они были.       Гоуст напрягся под этим касанием, умоляя себя не шевелиться.       Он ощутил странную смесь облегчения и разочарования, когда Джонни наконец убрал руку. Стиснув зубы он смотрел как Джонни протирает заспанные глаза; снова, не сдержавшись, широко зевает. Смотрел, как мелькает между его губ розовый язык.       - Хорошо спал? - спросил Гоуст, пытаясь сосредоточиться на чем-то, что не было ртом Джонни.       Джонни кинул на него странный взгляд, казавшийся одновременно удивленным и задумчивым. Гоуст желал бы узнать, что означает каждая из этих эмоций.       - Aye. - сказал Джонни, с вопросительной интонацией, словно тоже был озадачен подобным ответом. Он отвел плечи назад, размял шею - Гоуст услышал как тихо захрустели его суставы, вставая на место. Похоже, долгое нахождение в одной позе, доставило ему такой же дискомфорт, как и Гоусту. - Спасибо, элти.       - В любое время. - ответил Гоуст. Слова сорвались с его губ прежде, чем он успел их обдумать. Он отвернулся, избегая встречаться с Джонни взглядом.       Они просидели так, до самого окончания полета - не разговаривая и не глядя друг другу в глаза. Их бедра продолжали соприкасаться, но никто из них не делал попытки отстраниться. Он ощущал как Джонни то и дело бросает на него взгляды. Одни были мимолетными, будто случайными, другие же, бесконечно долгими. Кожа, на тех местах, куда он смотрел, начинала гореть: на его лице, груди, месте их соприкосновения. Везде. Вторая нога Джонни, словно охваченная судорогой, начала выстукивать неровный ритм по металлическому полу; сам же Джонни, крепко скрестил руки на груди, словно пытался отгородиться. Жест был вполне однозначным, и Гоуст смог бы его понять, но то, что Джонни даже не пытался отодвинуться, продолжая прижиматься к нему своим чертовым бедром, настолько сильно, что он чувствовал каждое движение его мышц, сбивало с толку.       Когда самолет начал снижаться, Джонни наконец отвел глаза, уставившись на свои колени. В выражении его лица, которое Гоуст заметил боковым зрением, было что-то до боли знакомое. Он повернул голову, отвлекаясь от точки на противоположной стене, чтобы рассмотреть его получше. Джонни вскинул взгляд, почувствовав на себе его пристальное внимание. Они смотрели друг другу в глаза всего секунду, прежде чем Джонни отвернулся.       Нежный румянец, которым окрасились щеки Джонни, привел Гоуста в состояние растерянности и возбуждения. Что же происходило в его голове, если один лишь взгляд на Гоуста вызывал в нем подобную реакцию?       Он думал, что ему не составит труда вновь притвориться равнодушным к сержанту, сразу же, как только они выйдут из самолета. Но ошибся. Чувство уюта и безопасности которое он ощутил, пока они просто сидели, были рядом, а за иллюминаторами садилось солнце, казалось ему таким настоящим. Словно все, произошедшее с ними до этого исчезнет, как только трап коснется земли. Словно, не будет той пропасти, что росла и ширилась между ними, из-за всех невысказанных чувств.       Но она была, и Гоуст не мог отрицать ее существования. Особенно сейчас, когда он наблюдал за тем, как Джонни поднимается, твердо становясь на ноги и крепко сжимая в руках оружие, будто созданное специально для него; как ярко выделяется его силуэт, будто он сам, а не солнце освещает все вокруг…Наблюдал, каким становится сержант МакТавиш, когда он был в своей стихии, - готовый ко всему.       Правда же была в том, что этот момент в самолете, ничего между ними не менял. Он не мог затмить собой все те ошибки, что Гоуст уже совершил. И это чувство отчаяния, от невозможности что-либо исправить, раздирало его изнутри, словно запертый в клетке зверь.       Гоуст пытался игнорировать его.       Однако, каждый раз когда Джонни оглядывался через плечо, и смотрел прямо на Гоуста, - его глаза, казалось, искрились, а на его щеках, появлялся тот самый румянец - этот зверь становился только сильнее.       Особенно, когда к Гоусту, словно удар под дых, пришло осознание, почему это выражение лица ему так хорошо знакомо.       Бешенство - слишком слабое слово, чтобы описать то, что он почувствовал.       Его выводило из себя то, с какой легкостью, одним своим присутствием Джонни создавал хаос в его мыслях, заставлял сомневаться в своих действиях. Потеря контроля всегда пугала Гоуста, и это было именно то, что он каждый раз испытывал рядом с Джонни; осознавал, какими нестабильными становились его собственные эмоции. И как его разрывали мучительные “что-если”. Он боялся, что если признается в своих чувствах, то может потерять его, но в то же время не мог не думать о том, что мог бы касаться его обнаженной кожи, ощущать ее, скользкую от пота, под своими ладонями и слышать его учащенное от страсти дыхание.       Разумеется, Гоусту нравился секс. Он наслаждался им так же, как и любой другой мужчина, но для него это было просто средством для достижения цели и способом снять напряжение; эмоциональная же составляющая, никогда не имела для него значения. Теперь же, любая попытка отказаться от Джонни, прекратить думать о нем, ни к чему не приводила. Сила его желания была огромной. Ужасающей. Он и не осознавал до этого момента, насколько сложно было держать ее под контролем, особенно в физическом плане.       Он все еще помнил тот момент, когда ему это не удалось, - в тот день в баре. Сколько месяцев уже прошло? Пять? Шесть? - Та женщина, к которой он почувствовал влечение, была красива, и он просто не смог себя остановить, до того как стало слишком поздно. Он помнил, удивительный оттенок ее глаз, кокетливую улыбку и бесстрашие во взгляде. Казалось, она не замечала маски на его лице, будто та не имела значения - весь ее голод был направлен только на его тело... Воспоминания об этом, до сих пор вызывали у него приятное покалывание в затылке.       Точно такое же, но в разы сильнее, охватывающее все его тело, подобно лесному пожару, он чувствовал каждый раз, когда их с Джонни взгляды пересекались.       Гоуст никогда не привязывался к своим одноразовым любовникам, так стоит ли беспокоиться, что в этот раз все будет по-другому? Несмотря на потенциальный риск и опрометчивость, поражение еще никогда не выглядело для него таким соблазнительным, ведь… Джонни был прямо здесь. Готовый к бою. Со смертоносным изяществом разбирающийся с врагами, стоящими на их пути и зачищавший полуразрушенное убежище, в которое они проникли. Гоуст же действовал на чистых инстинктах, - все его внимание было сфокусировано на Джонни. На том, как сокращаются под футболкой его крепкие мышцы. На том, как он двигается, - быстрый, переменчивый как ртуть, и настолько же опасный.       Гоуст осознал, что окончательно тронулся чертовым рассудком, когда увидел осторожный взгляд Роуча, который он бросил на него после завершения миссии. Их команда успешно нейтрализовала все находящиеся на объекте угрозы и теперь обыскивала пустые комнаты. Само здание было старым и обветшалым, с перегоревшими лампочками в пустых коридорах. Окна были заколочены, отчего воздух во всем доме был спертым; от пыли, поднятой в воздух снующими туда-сюда членами команды, было трудно дышать… Гоуст, увидев как Джонни свернул в небольшую комнату, пошел следом. Звуки разом стихли, превратившись в невнятные переговоры в их коммуникаторах и тихий шум за стеной. Остались лишь Гоуст и Джонни…Наедине.       Гоуст просматривал содержимое сломанного картотечного шкафа, копался в ящиках, заполненных бесполезным хламом, и пытался не обращать внимания на Джонни; который выглядел сосредоточенным - его брови были сведены к переносице, глаза прищурены. Время от времени Джонни задумчиво наклонял голову в сторону Гоуста, словно пытаясь вспомнить что-то или подбирая правильные слова.             Несмотря на то, что Гоуст все еще ощущал напряжение от того, как нестерпимо близко был Джонни, он почувствовал, как его тело, привыкшее к ранениям, постепенно абстрагируется от боли. Однако, эта рана была намного глубже, чем все полученные им на поле боя. Единственный способ залечить ее, - это сделать шаг, который мог окончательно разрушить их отношения. И он знал, что никогда не сможет его сделать.       - Должен признаться тебе, элти…- заговорил наконец Джонни, перебирая на столе какие-то грязные бумаги и искоса глядя на него. Гоуст с удивлением смотрел как уголки его губ приподнимаются в легкой улыбке. Казалось, он осторожно подбирает слова, тем не менее голос его звучал беззаботно. Темные круги под его глазами стали менее заметны - было ли это результатом сна в объятиях Гоуста? По-крайней мере, он действительно казался расслабленным в его руках. В прошлом, Гоусту уже приходилось быть свидетелем чужих ночных кошмаров; наблюдать, как члены его команды захлебываются криком и обливаются потом, как дрожат от перенапряжения их мышцы.        Все это было ему хорошо знакомо. Даже слишком хорошо.       Нет. Сон Джонни определенно не был кошмаром. То, как тяжело и гулко он сглотнул, когда Гоуст, прежде чем ответить, ненадолго остановился глазами на его губах, говорило об этом красноречивее всего.        - Продолжай? - помедлив ответил он, заинтригованный тем, что Джонни мог сказать.       - Чай на вкус как дерьмо. Пробовал пару раз, пока ты был… не здесь. Не понимаю, как ты можешь это пить.       Чертов Джонни с его чертовыми тараканами. Это было совсем не то, что он ожидал от него услышать.       - Должно быть, ты сделал что-то неправильно. - рассеянно произнес он, моргая от секундного замешательства.       - Думаю, я знаю как делают чай, Гоуст. - Гоуст с трудом сдержал улыбку, задержав взгляд на Джонни прежде чем ответить.       - Ты добавлял молоко? - спросил Гоуст, слегка склонив голову набок и делая шаг вперед, отходя от шкафчика.       - Молоко?       - Молоко, сержант. Убирает горечь. Раскрывает вкус. Сахар не поможет добиться того же эффекта. Он лишь переслащивает напиток, не давая добиться чего-то удовлетворительного. - С каждым сказанным словом он подходил к Джонни все ближе… все аккуратнее. С каждым сделанным шагом он говорил все тише и медленнее, акцентируя внимание на каждом слоге. Не позволяя Джонни отвести от него взгляд. Такой долгий визуальный контакт был почти невыносим для него, но он не смог бы прервать его, даже если бы попытался. Он дал Джонни шанс сбежать, шанс, которым он не воспользовался…       Что ж. Похоже длинный список его ошибок сегодня пополнится еще одной.       Гоуст никогда не испытывал сомнений. До тех пор, пока дело не касалось Джонни. Последствия его неправильных действий рядом с ним, всегда настигали его. Он был уверен, что и этот раз не будет исключением, что потом придет расплата. Но это “потом” в данный момент не слишком его волновало. Единственное, что сейчас имело значение, - это то, как румянец затапливает щеки Джонни, а в глазах горит нечто большее, чем просто влечение.       Он не понимал, почему Джонни не уходил, почему продолжал смотреть на него так, словно много дней изнывал от жажды, а Гоуст был его долгожданным глотком воды. Хотя, разумеется, ничего против не имел.       Гоуст остановился, только когда носки его ботинок уперлись в ботинки Джонни. Только когда между их лицами осталось лишь несколько наполненных жаром дюймов. Джонни смотрел на него, слегка задрав голову - глаза его были расширены, а кожа, от кончиков ушей до шеи, раскраснелась от прилившей к ней крови. Его румянец уходил еще дальше, за ворот футболки, и Гоуст хотел сдвинуть его пальцами, чтобы увидеть насколько далеко он распространился. Увидеть, насколько ярко он может пылать.  Гоуст обхватил ладонями его плечи, медленно провел ими вниз и вверх, по всей длине рук, ощущая под ладонями рельеф его сильных мышц.       Джонни не шевелился. Не предпринимал ни единой попытки освободиться.          Закончив массировать предплечья, Гоуст скользнул под нагрудную часть жилета Джонни, чувствуя как неистово бьется сердце, прямо в кончики его пальцев. Только из-за того, что Гоуст прикасается к нему.       Он замер на мгновение, прижавшись своим, скрытым маской лбом ко лбу Джонни, прежде чем спуститься к его шее. Тяжелое дыхание раздавалось так близко к уху Гоуста, что казалось оглушительным. Джонни был таким же теплым, каким он был недавно, в самолете. Таким же, каким он был каждый раз, когда они касались друг друга. Гоуст жаждал почувствовать, насколько горячим сейчас было его тело.       Возможно, в этот раз все будет по-другому, - ведь они не ссорились сейчас. Хотя, было наивно так полагать. Все же они умудрялись справляться с этой задачей, даже толком не разговаривая.         Нет. Он не хотел тратить время на эти мысли. Все, чего он хотел в данный момент - это запоминать Джонни. Как чертовски притягательно пахнет его кожа. Как воздух вокруг них дрожит, наполненный напряжением. Как его расширенные, гораздо больше необходимого, зрачки, почти скрывают радужку. Ничего, кроме Джонни, не было важно. Ни тогда, ни сейчас.       Но вот в будущем…       Стоп.       Сжав в кулаках лямки жилета Гоуст подтолкнул сержанта назад, пока Джонни не оказался прижат к ближайшей стене. Затем он слегка отстранился, попытался разжать непослушные пальцы.       Джонни не шевелился. Не предпринимал ни единой чертовой попытки освободиться.          Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Уходи. Прочь. Убирайся. Не дай мне снова…       - Гоуст. - шепнул Джонни едва слышно, на выдохе…с мольбой.       Гоуст вздрогнул от того, как звук его собственного имени электрическим разрядом прошелся по нервам, отключая мозг. Он грубо схватил Джонни за плечо, разворачивая его лицом к стене и притираясь к нему сзади. Лишая его последней возможности двигаться. Между ними не осталось свободного пространства - грудь Гоуста была прижата к спине Джонни, заставляя того слегка склониться вперед, а руки не переставая скользили вверх и вниз по бедрам. Надетое на них тяжелое снаряжение цеплялось друг за друга, мешало, но Гоуст едва ли замечал это, ослепленный своей потребностью коснуться. Ближе. Он хотел еще ближе. Ему было недостаточно.       Ему никогда не было достаточно.       - Скажи мне остановиться. - прошептал Гоуст. Это было не просто еще одной попыткой восстановить контроль, не просто невысказанным вопросом, о том, позволит ли Джонни подобному произойти. Это была мольба.       Скажи мне остановиться, пока не поздно. Пожалуйста. Не позволяй этому зайти слишком далеко. Потому что я не знаю какими могут быть последствия. Для нас обоих.       Но Джонни не слышал той борьбы, что происходила внутри Гоуста и вместо ответа, подался назад, прижимаясь ягодицами к его паху. Это было согласие. Господи. Дыхание перехватило, - то ли от интимности их контакта, то ли от невербального одобрения Джонни. Гоуст с такой силой сжал ладони на бедрах Джонни, что это было, наверное больно. И притянул его еще ближе.       Ему. Не было. Блять. Достаточно.       Он хотел быстрее добраться до желаемого. Остатков его самообладания хватило только на то, чтобы расстегнуть ремень Джонни, прежде чем засунуть руку в его, все еще застегнутые штаны. Это было неудобно. Даже с расстегнутым ремнем, пояс штанов был слишком тугим и стеснял движения, но все неудобства забылись, когда ладонь Гоуста обхватила напряженный член Джонни. Обжигающий, даже через два слоя ткани.       - Блять, Джонни. - прошипел Гоуст. Материал его перчаток и боксеров Джонни все еще мешался, не давал Гоусту прикоснуться к обнаженной коже, но даже так, он смог оценить размер. - И ты скрывал это от меня, сержант?         - Я ничего от тебя не скрывал. - с трудом, сквозь стиснутые зубы произнес Джонни. Его глаза были крепко зажмурены избегая смотреть вниз, - туда где лежала чужая ладонь. Гоуст не был уверен, какие именно чувства он пытался подавить. Стыд? Или что-то другое?       Так не должно быть. У Джонни нет причин стыдиться. По крайней мере сейчас.       Но раз так, то Гоуст даст ему причину. Заставит его сгорать от желания, которое он не желает признавать. Позволит ему услышать собственные стоны, неконтролируемо срывающиеся с его губ.       - Неужели? - выдохнул Гоуст, вытаскивая руку. Джонни заскулил от потери контакта, прежде чем этот звук сменился резким вздохом, когда Гоуст схватил его за штаны и грубо дернул их вниз – совсем немного, – а следом за ними и боксеры Джонни.       Рот Гоуста наполнился слюной от одного только вида обнаженного члена Джонни, - набухшего, покрасневшего и уже влажного. Сквозь пелену чистого желания, которая теперь, казалось, руководила всеми его действиями, и требовала “Джонни, Джонни, Джонни”, просочилась одна единственная деталь, выбившая воздух из его легких эффективнее, чем кулак в солнечное сплетение.       Твою ж мать. У него больше чем у меня.        Все связные мысли исчезли из его головы, как по щелчку. Внутренности пронзила горячая судорога, вызванная чем-то вроде трепета. Гоуст и сам был немаленьким, его размер вполне соответствовал его росту. И он уже чувствовал возбуждение Джонни раньше, во все те разы, когда они оказывались близко друг к другу. Но одно дело - чувствовать…       И совсем другое, - видеть…       Он ощутил как зверь, которого он так долго сдерживал, в клетке из собственных ребер, вырвался. Чтобы уничтожить все, что делало Гоуста похожим на человека.       Одной рукой он медленно водил вверх и вниз по скрытому футболкой торсу Джонни – везде, куда мог дотянуться под жилетом. Вдоль мышц живота, сокращающихся под его прикосновениями. И ниже, по красным следам, оставшимся из-за слишком туго затянутого пояса штанов.       Он хотел бы провести по ним языком, чтобы успокоить раздраженную кожу.       Джонни уже не контролировал свое тело, - оно дрожало и выгибалось под пальцами Гоуста. Желало получить больше. Гоуст протянул вторую руку вверх, нежно провел по шее Джонни до головы, а затем запустил пальцы в его волосы и откинул голову назад, обнажая горло. Его тоже ощутимо трясло, но он изо всех сил старался это скрыть.       - Кажется, я уже говорил тебе, что твои волосы сводят меня с ума. - хрипло сказал Гоуст низко склонившись к уху Джонни. Жесткая часть маски цеплялась за его плечо, когда Гоуст медленно и тягуче потерся об него лицом. Сдерживать свою инстинктивную реакцию на Джонни, - очевидно, такую же как и у Джонни на него, - было больно, но сейчас это не имело значения. Значение имел только Джонни. Он хотел доставить ему удовольствие. Если он не мог попросить прощения с помощью слов, то, по крайней мере, мог попытаться выразить своими действиями.       - Да? Так ты это имел ввиду? - съязвил Джонни, но голос его дрогнул. Словно он боялся, что эти слова заставят Гоуста остановиться.        Но на это не было ни единого шанса. Остальные члены сто-сорок-первой могли бы прямо сейчас ворваться в эту комнату, застать их в столь очевидной ситуации, но даже в этом случае, Гоуст не был уверен, что смог бы отстраниться.  Он дернул кулаком. Резко, почти жестоко.       - Я разрешал вам говорить, сержант? - угрожающе зарычал Гоуст, прижимаясь скрытыми тканью маски губами к местечку прямо за ухом Джонни и наблюдая за тем, как он лихорадочно скользит взглядом по стене перед ними, но, вероятно, даже не видит ее.        Было слышно как заскрипели его зубы, словно Джонни физически пытался заставить себя промолчать. Гоуст мучительно медленно скользнул ладонью вниз, принуждая его ответить.       - Нет, сэр. - с трудом произнес он, прикрывая глаза. Подчиняясь. Волна нестерпимого жара накрыла Гоуста целиком, заставляя цепляться за Джонни еще сильнее. Оттого лишь, как именно прозвучало это “сэр”.       Он жаждал услышать это снова. И снова. И снова.        - Хороший мальчик, - похвалил Гоуст, обхватывая наконец член Джонни своей, все еще облаченной в перчатку, ладонью. Джонни задохнулся, выгибаясь дугой в его объятиях. Гоуст не был удивлен, - он уже знал какое у Джонни чувствительное тело. Он хотел бы исследовать на нем каждую точку, наслаждаться издаваемыми им звуками, а потому испытывал острое сожаление из-за того, что все происходит так, - грязно и быстро. Джонни делал подобное не впервые, - легкомысленно доводил Гоуста до предела, проверял его самообладание на прочность, словно и не осознавал, какому риску себя подвергает.       Потому что каждый раз, когда Гоуст терял над собой контроль, его охватывало желание наказать Джонни. Причинить ему боль. Уничтожить его. За то, что начисто игнорировал Гоуста, даже когда они находились в одной комнате? За то, что носил такие абсурдно узкие штаны, которые обтягивали его ноги так, что кто угодно мог видеть крепкий изгиб его бедер и ягодиц? Или за тот взгляд, который Гоуст почувствовал на себе во время миссии? Тот самый, которым он смотрел на него, когда они впервые поцеловались. Тот самый, который иногда полностью не соответствовал его действиям.       Или за то, что он был единственным, кто постоянно занимал его мысли, как бы сильно Гоуст не старался отвлечься?        Или за то, что проник Саймону под кожу, так глубоко, что казалось, оставил след в его ДНК? За то, что каждая, даже самая мельчайшая деталь его облика, была выжжена в сознании? Его сверкающие серые глаза, бронзовый загар, покрывающий все его сильное тело и нелепая, но искренняя улыбка, которую он уже давно ему не дарил. За то, как легко ему удавалось вытащить все чувства Гоуста наружу? Словно все стены, которые Гоуст выстроил вокруг себя, не были для него препятствием. Словно их для него не существовало.       Гоуст сильнее оттянул голову Джонни, практически укладывая его затылком на свое плечо, чтобы дать себе лучший обзор на происходящее внизу, когда увидел блеснувшую на шее цепочку. Отпустив волосы Джонни, он потянулся к ней, медленно вытаскивая ее наружу, из-под защиты бронежилета.       Это были жетоны Гоуста.       Из горла Гоуста вырвался полузадушенный скулеж. Он помнил, как оставил их Джонни. Как пробрался в его комнату рано утром, перед тем как отправиться на миссию. Как положил их на прикроватную тумбочку, - туда, где он точно их увидит. Как сбежал, словно напуганный ребенок. Он не знал, что произошло с ними потом и что он хотел этим сказать. Знал лишь, что вес жетонов Джонни на его шее, всегда приносил ему чувство покоя. Это не изменилось даже теперь, когда на его груди, ровно посередине, был шрам, оставленным ими. Словно теперь на его теле было место, предназначенное только для Джонни. И это не изменится, даже если он когда-нибудь снимет их.       Но он никогда не сделает этого.       Нежно растирая подушечкой большого пальца выступившую на головке капельку смазки, Гоуст жалел лишь о том, что этому моменту суждено закончиться слишком быстро. Он хотел бы часами ласкать тело Джонни. Бесконечно долго доводить его до экстаза, дразнить до тех пор, пока он не начнет умолять о разрядке.       В другой раз.       Гоуст вытащил руку из штанов Джонни, когда услышал как он еле слышно шипит сквозь зубы. Материал перчатки слишком хорошо впитывал естественную смазку, которой был покрыт член Джонни, отчего скольжение выходило сухим и вряд ли приятным. Оставался только один вариант. Гоуст легко провел ладонью по его груди, затем по его горлу вверх, подцепив подбородок и задирая его так, чтобы их глаза встретились.       - Открой. - приказал он, надавив пальцами на приоткрытые от тяжелого дыхания губы Джонни. Тот подчинился без возражений, позволяя Гоусту скользнуть внутрь. На самом деле, он собирался лишь слегка смочить перчатку слюной, но Джонни не дал ему отстраниться, втягивая его пальцы глубже в свой рот.       Они не соприкасались обнаженной кожей. Тем не менее Гоуст чувствовал, что уже на грани. От влажного и горячего прикосновения языка. От обжигающего трения ягодиц об его пульсирующий член. Слои ткани, находящиеся между ними, были ненадежной защитой, но не будь их…И все могло бы быть по-другому.       Гоуст гладил его язык двумя пальцами, медленно двигал ими внутри его рта. Материал его перчатки был уже насквозь мокрым, как и кожа под ним, но Гоуст не желал останавливать Джонни. Он выглядел сейчас таким красивым, - из уголка его рта стекала слюна, полуприкрытые веки скрывали расфокусированные зрачки, но глаза его смотрели прямо на Гоуста, не отпускали его взгляд. Гоуст вглядывался в его лицо, - в каждую морщинку и веснушку, в неровные следы шрамов на подбородке и над бровью, - боясь упустить любую, даже малейшую деталь. Понимая, что никогда еще не видел его так близко. И в этот момент, будто все разрозненные детали сложились в единую картину. Он наконец увидел то, что Джонни скрывал от него долгое время. Впервые видел так ясно и отчетливо.       Он тоже желает Гоуста. В этом не было сомнений.       Потрясенный, Гоуст надавил большим пальцем на подбородок Джонни, вынуждая его открыть рот. Тонкая ниточка слюны протянулась между губами Джонни и кончиками пальцев Гоуста, когда он вытащил их из его рта. Джонни облизнул опухшие губы и Гоуст быстро опустил глаза, потянувшись, теперь уже достаточно увлажненной ладонью, обратно к члену Джонни. Он обхватил его аккуратно, даже нежно; движения были медленными и размеренными. Хотя, Гоуст знал, долго сдерживаться у него не получится, - сам он предпочитал быстрый и рваный темп, жесткую, почти мучительную хватку, но с Джонни он не хотел быть грубым. Не мог. Но, тот, похоже, и сам уже был на пределе. Надолго их не хватит.       И он был прав.        Спустя несколько мгновений, Джонни сам начал подаваться навстречу его движениям. Одной ладонью он уперся в стену перед ними, другой же вцепился в запястье Гоуста - сильно, почти до боли. Но не для того, чтобы остановить - чтобы не дать остановиться. Задница Джонни начала тереться об пах Гоуста и ему пришлось опустить руку, все еще лежавшую поверх жетонов, крепче перехватывая его поперек груди и не позволяя шевелиться. Дело было не в том, что он не желал этой стимуляции, а в том, что ему нравилось контролировать каждое движение Джонни. А еще в том, что его удовольствие сейчас не имело никакого значения. Значение имел только Джонни. Только Джонни и те низкие, сдавленные стоны, что он издавал, пытаясь быть как можно тише. Иногда Гоусту казалось, что он слышит слова, - ругань на шотландском или первые слоги своего имени, - но воздуха, чтобы произнести хоть одно из них до конца, у Джонни не хватало.        Даже если бы в этот момент, воскресла королева и чудесным образом появилась посреди этой комнаты, он все равно не заметил бы этого.       Единственным, что Гоуст видел сейчас, было лицо Джонни. Он смотрел на него сверху вниз, впитывая взглядом каждую реакцию, каждую черточку на его лице, пытаясь отпечатать их у себя в голове, чтобы потом, когда Джонни вновь начнет избегать его, у него, по крайней мере, остались бы эти воспоминания.       Вдох замер в груди Джонни. Его рот открылся, словно в мучительном крике.       Веки дрогнули закрываясь, когда Гоуст накрыл его губы ладонью. Заглушая единственный звук, который неконтролируемо вырвался из его горла.       Тихий, едва слышный всхлип.       Чувствовать, как Джонни кончает в его объятиях было для Гоуста, пожалуй, самым жестоким наказанием. И самой желанной наградой. Ощущать, как содрогается его тело, как напрягается каждая его мышца, как пульсирует его член, пачкая семенем ткань перчатки. Слышать его сдавленные стоны. Все это было самым потрясающим, что Гоуст когда-либо испытывал.          И это было тем, что ему не стоило делать. Это была ошибка. Чертова ошибка.       Потому что теперь, Гоуст не сможет его отпустить. Он становился жадным, хоть это никогда раньше не было ему свойственно, когда речь шла о Джонни.       Пусть он не мог получить сердце Джонни, без риска разрушить их и без того хрупкие взаимоотношения, но он мог получить его тело. Его прикосновения. Его желание, направленное на Гоуста. Это было бы справедливо.       - Приведи себя в порядок, сержант. - хрипло, на грани рычания прошептал он, склоняясь к уху Джонни. Приказ и угроза одновременно. - Нельзя чтобы кто-то увидел тебя в таком состоянии.       Ладонями он провел вниз по бедрам Джонни, чувствуя как дрожат под его прикосновениями перенапряженные мышцы, и подцепив пальцами шлевки упавших брюк, натянул их обратно; застегнул его ремень, скрывая тем самым все следы произошедшего от посторонних. Но не от Джонни. Ему придется оставаться в таком состоянии до конца их миссии, - весь путь от Лас-Альмас, а затем до их базы, - все это гребанное время он будет ощущать, как на его коже остывают эти следы. Гоуст наслаждался этой мыслью.         Сжав руки на поясе Джонни, он с силой притянул его к себе, коротко и резко проведя своим, скрытым несколькими слоями ткани членом, по ложбинке между ягодиц Джонни, чтобы потом отпустить, - почти оттолкнуть его от себя. Это не было попыткой утолить свое собственное желание.       Это было обещание.       Потому что они еще не закончили. Пока нет.       Они больше не соприкасались телами, только взглядами. Продолжая смотреть Джонни в глаза, Гоуст потянулся к своему лицу, задирая маску до носа. Провел пальцами, теми, что до этого сжимали член Джонни, по своим губам. Слизал с них белесые капли.         Выражение, которое Гоуст успел заметить на лице Джонни, прежде чем развернуться и уйти, оставив сержанта одного, еще долго стояло у него перед глазами.