Стрипы

Взгляд голубых глаз смотрит равнодушно в стену, пока тонкие пальцы крепко сжимают ткань спортивных штанов на ногах. Она все еще чувствует чужие татуированные руки, что обнимают ее тонкое тело, желая поддержать. Нужно было бы оттолкнуть. Прогнать, накричать. Сделать хоть что-то, чтобы Кира ушла, но все, что сейчас может Андрющенко, это смотреть в пустую стену, переваривая происходящее. Да как вообще можно осознать, что в один миг потеряла мать, которой были обещаны еще долгие годы? Осознать, что младшую сестру вытащили с того света на последних минутах, а теперь неизвестно, что будет с ее организмом в принципе? Как можно прийти в себя, сидя в больнице и ожидая, когда тебе на руки принесут вещи покойной матери. Взгляд столь тяжелый переводится наконец на блондинку. Она осматривает чужое лицо, слегка хмурится и едва-едва касается тонкими пальцами разбитой брови. Чувствует алую кровь на подушечках пальцев, пытаясь осознать, что произошло. — Я, когда мне соседка сказала, что Юльку забрали, погнала не глядя и машину из-за угла не заметила. По тормозам, но без последствий не обошлось, — поясняет, осознавая немой вопрос в каре-зеленых глазах. — Лучше бы ты разбилась насмерть, — голос спокойный до жути. Он заставляет кожу татуированную мурашками покрыться. Медведевой бы возразить, сказать, что Лиза слишком жестока, но Кира понимает: она не имеет на это права. Понимает, что виновата и то, что произошло, она уже не исправит никак. Она сама все разрушила, создала то, что к последствиям непоправимым привело. — Елизавета Андреевна, нужно будет проверить, все ли на месте и расписаться, — произносит женщина, вкладывая в руки тонкие пакет с вещами. Ноша эта тяжелая. Даже слишком, учитывая, что Андрющенко даже не представляла, что будет дальше. Не представляла, как справиться со всем этим и как будет жить. Как жить, зная, что мама, которой еще обещали долгие годы, в один момент просто умерла? Покинула их, оставив все на плечи Лизы. Теперь уж точно. Тонкие пальцы сжимают пакет с ее одеждой, а по щекам текут первые слезы. Первые слезы, что позволяют почувствовать это. Почувствовать ту сжирающую пустоту внутри, то ощущение, что она больше никогда не посмотрит со всей любовью, что Лиза больше никогда не ощутит ее нежные руки в волосах и поддержку. Ее больше нет. Хотелось руки татуированные, что так тепло обнимали, скинуть. Хотелось закричать и заставить уйти. Уйти навсегда из ее жизни. Хотелось, но Андрющенко не могла. Не могла никак с этим бороться и жить. Жить… а нужно ли? Проснется ли Юля и если да, то что с ней будет? Девушка лицом утыкается в чужое плечо, стараясь хоть как-то подавить истерику. Это начало конца. Тонкие пальцы сжимали под, пока пухлые губы сжимали, позволяя блондинке вдыхать спасительный дым. Она выдыхала его строго в открытое окно, куда пролезла несколькими часами ранее. В этот раз Гаджиева совсем никуда не бежала. Наоборот. Осталась здесь, вместе с Юлькой, стараясь разговорить ту. После ссоры со старшей сестрой, она вновь поникла. Слова, хоть и тихие, стали срываться с губ еще реже, а взгляд голубых глаз совсем потускнел в постоянной вине. В основном говорила Мишель. Говорила почти обо всем, начиная от последних новостей и заканчивая любимым сериалом. Говорила, пока Юлька ее слушала с упоением сердца. Осматривала нежные черты лица, улыбку яркую. Слышала и запоминала каждую деталь. — Сегодня погода такая хорошая. Вроде как снег, но тепло на улице. — произносит Гаджиева, взгляд свой устремляя в окно. Юля же прислушивается и плечами пожимает. Взгляд карих глаз блондинки прожигает подругу, пока в голове осознание проскальзывает. — Когда ты в последний раз выходила на улицу? Так чтобы погулять, а не до машины и обратно? От вопроса этого Чикиной некомфортно становится. Вся ее жизнь за пределами квартиры была лишь в поездках к психиатру и обратно. Иногда переменялась на открытое окно, чтобы вдохнуть свежий воздух. Да что там говорить о прогулках, если не так давно Юле было тяжело даже просто с кровати встать, не то что что-то большее. Девушка тушуется, думает как на вопрос ответить. — Наверное, до проишествия если только… — произносит совсем тихо. «Проишествие». Они с Мишель не говорили о том, что произошло. Юля не хотела это все вспоминать, а Гаджиева и не лезла в чужую душу. Пока что. Она брови густые хмурит и проходится по фигуре Чикиной. — Значит сегодня будем начинать новую жизнь! Давай, собирайся! — слишком активно, так, что младшая блондинка пугается, начинает голубоглазая, спрыгивая с подоконника. — Что? Н-нет, я не могу, Миш… — девочка головой мотает, даже думать об этом совсем не хочет. На улице холодно, страшно и людей много. Улица не является зоной комфорта, да и в принципе, Юля не хотела. — Мне… мне Лиза не разрешит! — Тебе, взрослой девятнадцатилетней девочке, не разрешит старшая сестра сходить погулять? — понимает чужую отговорку сразу. Бровь выгибает и осознанно начинает давить. — Что тебе скажет Лиза, а? Вот именно, что она будет только рада, что ты наконец выбралась! Давай, Юля! Никто не умрет, вселенная не разрушится! Голубоглазая губы поджимает и смотрит на Гаджиеву весьма виновато. В мысли собственнные погружается, пытаясь понять, что ей делать в данной ситуации. Не знает, так же как и Андрющенко, что с кухни не выходит уже несколько дней. Она впервые диван на кухне расправила. Впервые со смерти мамы. Там и ночевала, там проводила все время. В какой то момент могло показаться, что Лиза слегла в депрессию вслед за Юлей. В принципе это было недалеко от правды. Внутри все чувства разрывают, заставляют кричать без звука и в истерике биться ночами. Какого это любить палача? Ужасно. Тяжело, ведь чувства эти слишком сильные, чтобы их игнорировать. Они убивают ее и заставляют каждый раз одно и то же переживать. Одну и ту же вину, за то что она любит ту, к которой должна лишь ненависть испытывать. Что влюбленность эту деть совсем никуда не может, при этом ненавидит за каждый ее проступок. За каждый проданный грамм и постоянное вранье. Лизе казалось, что если закрыться от проблемы, то ее не будет. Ей действительно так казалось. Оттого она и выбрала систему отторжения. Отторжения людей, общества… Мира за пределом кухни и маминой кровати. Иногда Андрющенко начинало казаться, что подушки до сих пор пахнут ею. — Лиз… — тихий голос младшей выводит из собственных страданий. Заставляет приподняться на локтях, глядя на блондинку. Темноволосая старается выдавить из себя приободряющую улыбку, лишь бы Юля не волновалась. Не боялась ее. — Могу я… я хочу сходить на улицу. Погулять может быть… От чужих слов девушка действительно в шок впадает. Она смотрит на Юлю глазами огромными и губы поджимает. Младшей становится постепенно лучше и от этого Андрющенко легче на душе. Она улыбается и кивает девочке, сама переворачиваясь и к сумке тянется. Выуживает кошелек в желании дать сестре денег на прогулку, но почти сразу же осекается. В кошельке лежала последняя пятисотенная купюра, что должна была хоть как-то их спасти, но… Юля же впервые за столь долгое время решилась выйти из квартиры. Сама… Тонкие пальцы вытаскивают последние деньги из кошелька, оставляя его совершенно пустым, после протягивая Юле. — Отдохни, хорошо? — тихо проговаривает и улыбается устало, прежде чем улечься обратно. Взгляд голубых глаз Чикиной в последний раз скользит по фигуре сестры, прежде чем развернуться обратно в комнату. — Юля… прости меня. Голос совсем тихий, но пропитан виной и сожалением. Оно пропитывает не только Андрющенко, но и переходит на младшую, заставляя глаза прикрыть в попытках успокоить эмоции. Она не смеет ничего ответить, лишь исчезает в общей комнате, собираясь под внимательный взгляд Мишель.

***

Это все было странным до жути. Было странно ощущать, как легкие наполняются свежим воздухом, странно чувствовать на носу только что выпавшие снежинки и странно было сплетать собственные тонкие пальцы с чужими. Юля старалась смотреть строго под ноги, не поднимать взгляд на окружение и уж тем более не поднимать взгляд на Мишель. Эмоций было и без того слишком много от этой прогулки. Слишком много забытых ощущений и слишком много людей. Они уже достаточно отошли от дома, чтобы ноги начали уставать, а в груди тряслась тревожность. Ноги путаются, даже несмотря на четкое наблюдение, - Юля спотыкается о собственный ботинок да стремительно летит на мокрый асфальт, едва успевая разорвать руки, дабы не утащить за собой Гаджиеву. Судорога пробивает икру моментально, заставляет девочку в немом крике рот раскрыть да глаза зажмурить. Она не успевает ничего понять, лишь боль адову чувствует, что ногу сводит. Пошевелиться больно, не то чтобы встать, да и за пеленой шока Юля уже не слышит ничего. Ей казалось, что сейчас, на этом самом мокром асфальте она и умрет. Уже не было мыслей, что нужно только подождать, что все будет хорошо. Нет, только то, что больно до смерти и Чикина хочет, чтобы это как можно скорее закончилось. И ведь оно заканчивается. Заканчивается, когда мягкие пальцы осторожно массируют икру, стараясь снять напряжение мышц. Осторожно все делают, чтобы большей боли не причинить, а Юля лишь взгляд голубых глаз распахивает и смотрит. Смотрит на блондинку, что взволнованно глядит и ногу массировать не перестает, только бы лучше стало. Лучше становиться, но далеко не из-за обычного массажа, а от того, что этот массаж сделала Мишель…

***

Кулак упрямо стучит по двери, пока сама блондинка чуть ли не бьется в агрессии в перемешку с истерикой. Она в действительности не понимала что сделала не так. Не понимала, почему контакт ее заблокирован в чужом телефоне, и не понимала, почему Лиза на работе не появлялась. Кира определенно волновалась. Волновалась даже не за их отношения, ни за то, что Андрющенко вновь на что-то обиделась, она волновалась за то, что та могла с собой сделать. Беспокоилась, что темноволосая опускается все ниже в бездну безысходности. Что уж говорить, Кира боялась, что Лиза что-то с собой сделает. Все ее срывы, все, что в последнее время происходило… Медведева буквально видела, по фарфорой коже проходятся трещины слома, оставляя ее совершенно беззащитной. — Лиза, прошу тебя, открой… — девушка лбом утыкается в дверь, не перестает по ней кулаком долбить, лишь бы достучаться. — Я знаю, что ты дома, Лиза… пожалуйста… По щекам бледным слезы текут, пока тонкое тело сворачивается в позе эмбриона, прячась под толстым слоем одеяла. Она не хочет ее слышать и тем более видеть. От каждого «пожалуйста» сердце разрывается на мелкие кусочки. Хотелось открыть эту чертову дверь, хотелось вновь ощутить ее руки на собственнной коже, но все, что Лиза могла, это лишь крепче сжимать собственные колени, прижимая их к груди, да лить тихие слезы, ожидая, когда блондинка уйдет. Ожидая, когда по двери бить перестанут и отпустят ее наконец. Тело блондинки медленно по двери опускается на пол бетонный. Тихие, отчаянные удары затылком по преграде между ней и Андрющенко и одна лишь слеза отчаянья, что скатывается по щеке. — Прошу тебя, Лиза… — проговаривает уже тише, не может сдержать дрожь в голосе и всю ту боль, что в собственной груди бьется. Кира устала. Кира жутко устала быть сильной, устала биться в закрытые ворота и постоянно себя винить в том, что ей не открывают. — Я брошу, слышишь?… — продолжает говорить, однако понимает, что нет стопроцентной гарантии что ее слушают. — Я брошу, я найду другой вид заработка. Я готова, если… если тебе будет легче…Если это поможет тебе не испытывать столько ненависти… Если бы не грубая дверь квартиры, то их спины соприкасались бы. Андрющенко уже не помнит, как переместилась ближе. Она лишь чужие слова слушает и в горе собственном утопает. Причиняет боль им двоим, понимая, что только так правильно.

***

Тонкие пальцы осторожно в чужие руки горячий шоколад передают, пока взгляд карих глаз смотрит на младшую с заботой. Она улыбается нежно и по волосам белоснежным Юлю треплет, пока та натягивает на себя улыбку усталую. Уже изрядно замерзла и устала, но была рядом, пока Мишель не скажет. Пока Мишель не захочет. Горячий напиток проливается по гортани прямо в желудок, позволяя постепенно отогреться, пока Гаджиева рядом на скамейке усаживается и собственную сладость пьет. Только сейчас им удается спокойно осмотреть парк. Заметить непоседливых детей, что бегают чуть дальше, не позволяя родителям за ними поспеть. Заметить белочек в далеке, что резво перепрыгивают по деревьям, а дальше… взгляд голубых глаз за каток цепляется, заставляя вздогнуть от воспоминаний, что наваливаются будто снежный ком. Они вновь тревогу в груди поднимают, заставляют заново все пережить. Тонкие пальцы плотно обхватывают чужие руки, пока младшая старается удержать равновесие. Она уже и сама не помнит, кто именно первый предложил идею с катком, но очень нетвердо стояли на коньках обе. С губ Киры срывались забавные комментарии вместе с шутками, а все, что могла Юля - так это заразительно смеяться, удерживаясь за руки блондинки. Голубые глаза смотрели на Медведеву с бесконечным восторгом и некоторым счастьем. В зрачках буквально можно было увидеть яркие огоньки, что отражали весь внутренний мир девушки. Кира могла бы это заметить, если бы смотрела… Постепенно, когда ноги стояли на льду увереннее, а сама Юля поудобнее ухватилась за предплечье Медведевой, чтобы не разделяться на льду, она смогла хотя бы немного отдохнуть от смеха, искренне интересуясь жизнью старшей. Ее работой, семьей и увлечениями. — Юль, что-то не так? — спрашивает тихо Гаджиева, а Чикина вздрагивает, будто бы выходя из транса. — Пообещай, что мы никогда не пойдем на каток. — выпаливает глупость, а у самой в глазах слезы стоят. Она вновь чувствует все то, что старалась упрятать. Вновь чувствует ту боль, что раздирает ее изнутри. — Я просто хотела, чтобы меня хоть кто-нибудь полюбил. Просто хотела, чтобы она меня любила.. меня, а не Лизу… Девочка носом шмыгает и успокоится пытается, пока Гаджиева на нее смотрит с сочувствием жутким и непониманием искренним. Она не знала всей ситуации, но видела ее последствия. Сама старалась вытащить эту девочку из той пучины ада, в которой она находилась, осознавая, что чувствует нечто большее, чем желание спасти. — Любовь не для того люди наделили такой силой, чтобы она губительной была. Ты достойна лишь самой искренней и спасающей любви, Юль… — Мишель проговаривает это совсем тихо и некоторое время еще осматривает чужое лицо, на собственный поступок решаясь. Она осторожно губами прикасается к чужой щеке, заставляя Чикину застыть на месте, будто бы совсем не веруя в свой разум. — Пойдем-ка домой, ты уже замерзла. Тонкие пальцы сжимают ее собственные и блондинка понимает, что ее никогда не любили. Не любили до этого момента.

***

Ботинки останавливаются за лестничным пролетом от двери собственной квартиры. Взгляд голубых глаз скользит по фигуре бармена, пока сердце биться начинает с силой невозможной. Тонкие пальцы Гаджиевой крепче сжимают ладонь Юли, пытаясь оказать поддержку, пока сама Чикина понимает, что рано или поздно это должно было произойти. Рано или поздно они должны были поговорить. — Все хорошо… — тихо проговаривает, взглядом обводя взволнованную Мишель, хотя скорее себя пытается убедить. — Сможешь домой попасть через дверь? Блондинка не хочет оставлять младшую, не хочет уходить, однако понимает, что так нужно. Им нужно поговорить и Мишель определенно не должна быть этому свидетелем. Чикина усаживается на тот же бетон недалеко от старшей. Она спиной опирается о стену холодную и вздыхает тяжело. Осматривает Киру так, будто бы видит впервые, да осознает, что это правда. Такая Юля видит такую Киру впервые…