Стрипы

В кабинете психиатра всегда было холодно. Иногда Юле казалось, что она совсем не закрывает окно, однако, всегда на сеансах оно было закрыто. Возможно, холод был и внутри Чикиной, это не так важно. А еще здесь всегда стоял отвратительный запах приторных цветов. Это был парфюм врача, но ощущение, что запах уже въелся в эти стены, и даже если она перестанет здесь работать, то он никуда не уйдет. Голубые глаза всегда осматривали помещение, подмечая что-то новое, но такое появлялось редко. Она делала это все, лишь бы не смотреть в спокойные глаза психиатра напротив. — Твоя сестра сказала, что ты делаешь большие шаги! Что судороги стали реже. Как ты сейчас можешь оценить их боль по десятибалльной шкале? — произносит, стараясь вывести пациента на разговор. Юля не хотела разговаривать. Она буквально не хотела ничего, ведь единственное биологическое желание было спать. Ее поднимала с постели Лиза. Просила какую-то знакомую с работы их отвозить и привозить обратно. Это худшие дни месяца, когда Чикину поднимали к врачу. Было тяжело даже подняться с кровати, не то что выслушивать попытки Лизы заговорить, а после и абсолютно тупые попытки врача добиться хотя бы слова. Казалось, что даже разговор забирал силы. Будто к ней на постоянной основе присосался монстрик, что выкачивал все до остатка, совершенно не оставляя ни капельки энергии, никакой возможности на какие-либо действия. От всего было тяжело, даже от мысли, что нужно что-то сделать, хотелось реветь. Юля считала себя ничтожеством. В этом положении ей было больше всего жаль не себя, а Лизу, что из последних сил тащила их обеих по глупости самой блондинки. Она слышала плач старшей, как и слышала голос Киры, что исправно звучал в прихожей раз в несколько дней, а может недель? Не было возможности узнать, каждая минута была для Чикиной сродни вечности. Тонкие пальцы, облаченные в вязаные варежки, с трудом открывают входную дверь, позволяя девочке наконец оказаться дома. Румяные щеки и красный нос свидетельствуют о долгом нахождении на улице, пока вторая рука, со снятой варежкой, заметно трясётся, но держит крепко маленького медвежонка. Не понимает, за что хвататься: за теплые ботиночки на ногах, что нужно снять, чтобы не запачкать полы, или же за медвежонка, которого нужно куда-то деть, чтобы тот не запачкался и не запятнался. Первым по важности девушка все же выбирает игрушку, проходя широкими шагами в комнату, дабы опустить пушистого на кровать. — Юля, ну куда ты в ботинках по квартире?! — звучит возмущенный голос женщины, после которого сразу же следует кашель. — Прости, мам, — проговаривает так же громко с оттенком вины и возвращается в прихожую, чтобы снять уличную обувь, — Я все вытру сейчас! Зеленые глаза старшей наблюдают за румяной после холода девушкой, что улыбается так ярко. От улыбки Юли и у самой Лизы появляется улыбка на лице. Что-то точно произошло, а может быть и кто-то. Светловолосая вся сияет даже тогда, когда хватается за швабру дабы помыть полы, что удивляет Лизу не меньше: в обычной жизни Юльку просто не заставить взять швабру в руки. В дверном проходе появляется темноволосая женщина, глядя на младшую дочь с таким же искренним удивлением. Действительно не понимает, что это с ней, что повлияло на изменения. — Неужто жених появился? Сияешь вон, как новогодняя елка, — с улыбкой проговаривает, пока Чикина валится на кровать, подхватывая новую вещь. Взгляд голубых глаз переводится на Лизу, помогая той всё осознать. Жених, как же. В ориентации младшей сестры уже никто и не сомневался, кроме их матери. Доброй и великодушной женщины, да и никто не сомневался в том, что она скорее всего отнеслась бы к выбору дочерей прекрасно, но тревожить больное сердце не было никакого желания. — Мне подарили медвежонка и пригласили на выходных погулять, — сообщает женщине, вновь переводя взгляд на сестру. — Ишь, сплетницы какие, а с матерью делиться не хотят. Вырастила на свою голову, — с несерьёзностью произносит, улыбаясь, да вздыхает, вновь заходясь в кашле. Улыбки на лице сестер пропадают, остается лишь волнение в глазах. — Уберите вы эту бледность с лиц, будто бы я умру послезавтра, ей богу. Ладно, вы тут сплетничайте, я дальше пойду смотреть, там такой детектив показывают, ой девчонки. Моя молодость. Голубые глаза прожигают угол подоконника, где раньше стоял телевизор. Кажется, Лиза его продала одним из первых. Поначалу она еще не могла решиться на ту работу, где была сейчас. Продавала дорогие вещи, брала кредиты. Делала все, чтобы вытащить Юлю из этой ямы. Тонкая рука зарывается в светлый ежик волос, слегка ероша его. Так всегда делала мама, когда Юлька приходила ей плакаться, будь то разбитая коленка от падения с велосипеда или же первое расставание. Младшая подмечала, что Лиза стала перенимать привычки мамы, стараясь хоть как-то восполнить ее отсутствие. Небесные глаза непроизвольно наполняются пеленой слез, выходя в результат из первой мокрой дорожки на щеке. Чувство вины сжирало девочку изнутри. Это она виновата… Виновата в том, что все вещи проданы, виновата в том, что старшая работает стриптизершей и зашивается лишь бы вытащить Чикину. Юля считала, что она виновата в смерти матери. — Помнишь ту блондинку? Американо без сахара и кокосовое печенье, — проговаривает голубоглазая. Обе сестры подрабатывали в одной и той же кофейне, отчего такое объяснение должно было быть вполне понятно для старшей. Дожидаясь неопределённого кивка, Юля может продолжить. — Сегодня все тот же американо без сахара и кокосовое печенье, но… Она спросила мои социальные сети и через час вернулась с этим медведем, предложив погулять в выходные. Представляешь, мне предложила! Я до последнего думала что она же на тебя засматривается, но оказывается-то на меня. Я просто в таком шоке, ты себе не представляешь. — Я рада, что ты так ярко улыбаешься благодаря ей, — на лице старшей также играет улыбка. — Но будь осторожной, ладно? Счастье мелкой всегда стояло для темноволосой на первом месте. Она видела, как маме все тяжелее справляться с ними двумя. Лиза старалась по максимуму заменять внимание мамы своим. Понимала, что это не то, но другого выхода у них просто напросто не было. Здоровье становилось все слабее, отчего даже любое волнение сказывалось болью в сердце. Андрющенко пришлось взять на себя роль родителя. Совершить перемену ролей, уже заботясь о матери, нежели получая заботу сама. По-хорошему, в 23 года она уже должна была съехать из родительского дома и жить в свое удовольствие, но бросить Юльку и маму просто не могла. Что же касалось Юли - она была лишь рада. Рада тому, что Лиза рядом. Что она поддерживает и является опорой. Для младшей еще было непонятно, что так не должно было происходить. Что не должна была темноволосая тащить их на своем горбу, ей бы своей жизнью занятся. — Да брось, Лиз, что может произойти? — смеется, смотря на старшую. Сама со своей кровати слезает, падая на чужую. Смеется, подбиваясь под бок брюнетки. — Я не говорила, что может что-то произойти, я сказала, что тебе просто нужно быть чуть-чуть осторожнее. Не бросаться в омут с головой, как ты любишь делать, — произносит Андрющенко и по чужому носу щёлкает, вызывая смех младшей. Возвращаться каждый раз в постель было по-настоящему тяжело, но при этом это и было спасением. В кровати Юля чувствовала себя в безопасности. Тревога уменьшалась с небесно-высокой, на просто высокую, а тело наконец расслаблялось. Но каждый раз укладываясь на мягкий матрас, Чикина понимала, что все дальше от выздоровления. Иногда Юля сама себя спрашивала, хотела ли она выздороветь? С одной стороны вина, что сжирала её каждый раз, когда Лиза возвращалась домой, была мотивацией скорее поправиться. С другой стороны кажется, что легче всё закончить. Закончить постоянную боль и страдания, закончить свое существование. Это было как нечто, засасывающее все глубже и глубже в болото. Ты будто бы не видишь будущего, не видишь другого выхода, кроме смерти. В голове всегда был ворох мыслей, когда Юля не спала. Чикина задумывалась о том, как бы все было, если бы она прислушалась к Лизе. Была осторожнее и не поддавалась на все предложения. Возможно, они бы тогда не оказались в этом дерьме. Она винила себя во всем этом, ведь если бы она не согласилась на первое «развлечение», то не оказалась бы в больнице. Не было бы долгов и мама была бы жива. Чикина слышала каждое обсуждение на кухне. Слышала, как старшая говорила про борьбу с коллекторами. Слышала и про предложения чего-то большего в ее профессии, отчего на голубые глаза младшей в очередной раз выступают слезы. Она виновата. Тонкие руки умело обращаются с газовой плитой, устанавливая чайник, параллельно вытаскивая из холодильника продукты. Благодаря Медведевой им включили свет, что было хоть чем-то хорошим в этом всем. — Окей, если ты не хочешь приваты, почему ты не воспользуешься тем, что уже делаешь за чертой? — пытается понять Захарова, удобнее устраиваясь на маленьком диванчике в углу. Всё таком же потрепанном, как и вся квартира. — Бери с Кирюхи деньги, а то че она расслабилась-то? — Чего? — взгляд каре-зеленых глаз скользит по Шуме, будто бы Лиза действительно не понимает о чем она. — Лиз, не строй дурочку. Все же знают, что вы с Кирой тра… — тонкая рука резко затыкает чужой рот, пока брюнетка смотрит на знакомую с некоторой агрессией. — Не смей произносить это в этом доме, ты меня поняла?! — шипит и руку убирает, не обращая внимание на шокированный взгляд Крис. — Она итак делает слишком много для нас. Учитывая, что в ситуации, про которую ты говоришь, я должна ей платить, а не она мне. — Так, значит, это Медведева проститутка? — произносит шёпотом, не сдерживаясь от этой шутки. — Туше, Крис, — вздыхает Андрющенко, разливая в кружки закипевшую воду. Одну ставит прямо перед Захаровой вместе с быстрыми бутербродами. Тонкие пальцы сжимают ткань подушки, пока Юля старается успокоиться. Для нее не было новостью то, что между Кирой и Лизой что-то есть. Она знала, что Медведева никогда не станет помогать просто так. Оттого и боль за старшую сестру становилась намного тяжелее. Лиза буквально уничтожала себя и растрачивала жизнь на то, чтобы тащить ее из ямы. Мысли вновь спускались огромным снежным комом на девушку, буквально убивая ее. Морально и физически. Какое же ты ничтожество, Юля.