Червоточина

Солнце восходило в девятый раз. Ветви наверху загораются зеленью, подрагивают на ветру, и кажется, это не листья, а целое облако поджигателей. И тихо, не слышно взрывов и пальбы, так тихо, что снизу доносится, как Зоря напевает, наверняка причесываясь перед своим треснутым, но бесценным настоящим зеркалом. Досмотрев до сорок девятой секунды, Экко отмотал назад еще разок, потом спрыгнул с ветки обратно в начавшийся день. — Оберег, что ли? — в шутку бросил Скар, когда он, собравшись, перекинул за спину Z-драйв. — Зачем ты его с собой таскаешь? Экко дернул плечами. — Вдруг для чего-нибудь пригодится. Он никому не рассказал про Z-драйв, пока. Все равно управляется с ним только он, да и не хотелось объяснять, что вернуться так далеко, как им бы хотелось, не выйдет. Запускать устройство можно было не прячась — любой увидевший все равно забудет, как только время вернется назад — так что для всех это была просто недоделка с кристаллом пилтошек. Расстрелянная миротворцами гавань быстро затянула раны: когда надо выживать, всем не до боли и страха, и хоть народу здесь было меньше, чем обычно, а среди тех полно бесстрашной от мерцания химбароновской швали, Экко все равно ощутил непонятную гордость от этого зрелища. Даже скалы в трещинах и руинах — а люди все равно живы и здесь. Все утро они со Скаром и Кай помогали худо-бедно восстановить разнесенные взрывами мосты между скальными стенками. Руки после этого еле двигались, но оставалось еще одно дело. — Вы возвращайтесь, — крикнул Экко Скару. — Я догоню. Скар кивнул, но глянул на него как будто с подозрением, хотя, может, Экко было просто стыдно. Он сказал профессору, что всем здесь доверяет, и не соврал, но узнай кто-то из парней про заброшенный культиватор... Не хотелось проверять, что тогда бы случилось. Свернув в расщелину под взорванной улицей на краю Антресолей, Экко срезал путь между Линиями и направился в заброшенную химбаронскую усадьбу. На этот раз в культиваторе было темно. Он не успел решить, хороший это признак или нет, когда взгляд поймал внизу движение: кто-то лазил в развалинах дома, в густой тени полуобвалившейся крыши. Спустившись пониже, Экко разглядел рыжую пленницу Джинкс. Она как будто искала что-то среди камней, то и дело кашляя в грязную ладонь. Звук такой же неотъемлемый от Зауна, как фабричный гул. Джинкс было не видно, а девочка выглядела вполне спокойной, не пыталась спрятаться или уйти отсюда, как будто и правда просто гуляла возле собственного дома и никуда отсюда не собиралась. Она его заметила, вскрикнула, но узнала, вспомнив скорее не его самого, а ховерборд. — Привет. — Экко старался говорить помягче, хотя сам понимал, что любой местный ребенок бы от такого только больше насторожится. — Здравствуй, — вежливо ответила девочка. Ее взгляд так и бегал от него к затухающей зелени двигателя. Двигатель, похоже, выигрывал битву за ее интерес. Экко тем временем смотрел на нее: глаза обычные, жилы не проступают почерневшими от мерцания контурами — ну хоть ее Джинкс на это не подсадила. Да и вообще она выглядела… нормально, даже меньше побитая и грязная, чем большинство местной ребятни. Он собирался спросить про Джинкс, когда девочка выпалила с трогательным вопросительным восторгом: — Он летает!.. Экко покосился на свой ховерборд. — Типа того. Она переступила с ноги на ногу. — А можно мне попробовать? — Он не подойдет тебе по росту, управлять будет неудобно. Но когда вырастешь, я тебя научу. — Спасибо, — снова очень мило и вежливо. — Как тебя зовут? — Рен. Экко тоже назвался и наконец перешел к делу: — Где твоя… подруга? — Ушла за едой. Ушла и не заперла девочку в культиваторе, не… Он давно убедился, что Рен тут силой не держат, но это все равно не укладывалось в голове. — Вам нужно что-нибудь? — спросил он. — Еда, лекарства? Рен помотала головой, но смотрела на него не как человек, которому ничего не надо. — А как ее зовут? — вдруг спросила она. — В смысле?.. — Я думала, Вайолет. Но она сказала, что нет… — И как ты ее зовешь, когда надо? Рен потупилась. — Все равно Вайолет. Как кролика. Экко открыл рот, а потом закрыл его, не ответив. Он и сам не знал, как ее зовут. Вернее… Нет, бездна забери, это какая-то психлечебница. — Какого кролика? — спросил он как смог по-доброму. — Игрушку. Она мне подарила, когда я жила в приюте. У него на ухе написано имя. Хоть какая-то толковая информация. — Ты сирота? — спросил Экко сочувственно. — Больше никого нет? — И не надо! — выдала Рен вдруг так громко и дерзко, что Экко вздрогнул. — Не спорю, — согласился он и оглядел развалины дома. — А сюда ты зачем полезла? Рен разом виновато и гордо вскинула на него здоровенные глаза. — Мне нельзя выходить, потому что опасно, но раз везде опасно, то бояться как раз и нельзя!.. — Она кашлянула, но закончила почти торжественно: — Нужно быть осторожным, а не испуганным. Так папа говорил. Экко грустно улыбнулся этой мудрости. — Здраво! — Он взглянул на узел у нее в руках. — А это что? — Ягоды, вот там растут, — Рен взглянула на трещину в остатках стены. — Я хотела тоже принести еду, но вдруг они несъедобные… И она показала Экко горку черно-лиловой пустеники. Внизу все умели всё: слепить съедобное из любой дряни, сшить из двадцать раз перешитого, сообразить что нужно из того, что есть, и уж чего в окружающем мире съедобное, знали чуть не с рождения. Про эти ягоды, растущие здесь в каждой щели, знали уж точно. — Ты из верхних, — понял Экко. Значит, дышать ей тяжело не из-за пожженных химией легких, а с непривычки, потому она и сидит всегда в культиваторе. — Ну да… — растерянно сказала Рен. — Они съедобные. — Девочка с сомнением взглянула на ягоды, и, жестом спросив разрешение, Экко взял у нее одну. Не верить на слово внизу умеют с рождения. Видимо, Рен тоже уже научилась. Она последовала его примеру и съела ягоду, а потом еще парочку, сунула их в рот быстрым, жадно-вороватым движением. Голодная. Хреново «Вайолет» делает свою работу. — Можешь посадить у вас в теплице, — Экко кивнул на косточки, которые девочка выплюнула в ладонь, благовоспитанно отвернувшись. — Наверняка вырастет больше, чем в трещинах, и ягоды будут не такие кислые. Рен с интересом взглянула на косточки, а Экко чуть не вскрикнул, когда тень рядом вдруг отделилась от стены и оказалась живой. Бей или беги. Третьего у нее не бывает. Но сегодня придется. Усилием воли разжав стиснувшиеся кулаки, Экко пошел ей навстречу. — Надо поговорить. Взгляд противоестественно немигающих розовых глаз метался между ним и Рен. Рен побеждала. — Иди, — сказала Джинкс девочке, удивительно мягким кивком указав на культиватор, и, когда Рен послушно убежала туда, навела взгляд на Экко, как пулемет. — Зачем ты ее забрала? — Голос у него сначала застрял в горле, а потом слов хлынуло даже слишком много: — Месть верхним? Пускай сами поживут, как мы? Лицо Джинкс застыло на еле уловимую долю секунды, а потом она залилась своим бешеным хохотом. Экко не стал дожидаться, чем она ответит, и крутанул время назад. — Зачем ты ее забрала? — спросил он и в этот раз оставил при себе все остальное. — Она сама захотела. — Экко молча и мрачно ждал продолжения, и она выпалила совершенно по-детски: — Потому что там было плохо! — А здесь лучше? — фыркнул он. — Лучше! Здесь ее никто не трогает. И не тронет! — В этой стекляшке, посреди войны, с мерцанием? Она злобно смотрела на него из темной глубины под челкой. — Тут нет мерцания! — Да? Может, еще и в тебе его нет? Глаза у нее полыхали ядовитым пурпуром, и Экко поневоле снова сжал кулаки, но тут она вдруг как-то сдулась и пробормотала: — Я его не пробовала. Почти. Он запретил. Силко. От этого имени во рту стало кисло и мерзко, и Экко выплюнул: — Ну значит плохо ты его слушала, раз глаза такие! Джинкс резко, хрипло хихикнула. — Это не я, это доктор. После кусаки человека без мерцания не склеишь. Она сказала это с какой-то пугающе детской ужимкой, и сквозь ее ухмылку и дикие глаза проступила другая девчонка, неугомонно-грустная со своими никогда не работавшими толком смертоубийствами. Жанна, они все тогда не понимали, что делали... Экко отвел глаза, а когда снова их поднял, ее уже не было рядом, быстрый силуэт скользнул за стеклянной стеной культиватора. Делать нечего: Рен оставалась тут по доброй воле, ее возвращения никто не ждал. Какие у него права в это вмешиваться? Несколько секунд посмотрев на тускло светящиеся стекла культиватора, Экко отправился домой. Он срезал путь вдоль реки, прячась от кордонов и караульных за поломанными стенами прибрежных домов, и уже почти спустился к выходу световой шахты, когда заметил непривычное: ближайший мост стоял пустой. Никакой стрельбы, даже патрульных не видно — отошли на свою сторону. На фоне этой пустоты Экко ухватил взглядом единственное движение: смутно различимая в тумане высокая фигура исчезает за колоннами. Вроде не в форме, но этот силуэт за плечом ни с чем не спутаешь — миротворческое ружье. А ведь тут, внизу, тайный вход в систему стоков, откуда можно попасть в убежище Поджигателей. Какого миротворцы шарятся поблизости?.. Остаток пути Экко соображал, что с этим делать, но миротворцы вылетели у него из головы, стоило ему спрыгнуть с ховерборда: прямо под деревом сгрудились несколько ребят, а на земле между ними полулежал Ларк, капая кровью на траву и стискивая одной рукой другую, прижатую к груди. — Терпи, терпи, потом перевяжем! — бормотал Шоми, сам чуть не жмурясь от страха, но упрямо прижимая к ране пахнущую спиртом тряпицу. Он лучше всех знал про лечение, потому как проработал два года на фармфабрике Гласков. Экко подбежал к ним, сел подле Ларка. — Что случилось? — Какая-то зверюга… Я даже не понял… А-а! — взвыл Ларк, когда Шоми слишком крепко прижал свою тряпку. — В меня пальнул кто-то из местных бандюганов, пробил двигатель, а потом… Оно бросилось откуда-то, я даже не… Оно порвало его н-на лоскуты! Бугая с двух меня ростом. Меня хватанул за руку, но борд все-таки завелся и я… А-а-а! Экко на секунду зажмурился, как будто слова Ларка брызнули ему в лицо чем-то физически ощутимым. Как кровь брызжет из раны. Это было слишком давно, назад не отмотаешь, чтобы успеть ему на помощь. Ни Ларку, ни Бензо. И что еще за новую тварь слепили химбароны, что это за зверь? На всякий случай они перекрыли проход в убежище через стоки. Без ховербордов все равно нечего делать снаружи, всем нужное приносили те, кто летал, а им трубы были толком без надобности. Непонятный зверь вряд ли явился бы по следу Шоми сюда, а вот миротворцы могли бы. Размышляя об этом, Экко чуть не всю ночь просидел на лестнице снаружи. Со стены памяти еле различимая Вай следила за ним из-под слоя свежей краски, как привидение. Про ход знала она и та ее подружка. Вай не предала бы, никогда, а пилтошка? И где сама Вай? Жива или зря они так радовались, убирая с мурала родное лицо, а не наоборот, не как обычно?.. Бояться того и сего было некогда, хватало других дел. Профессор здорово рассчитал плотность и углы, подправленные с его помощью лопасти пропеллера неплохо работали, и в гавани Экко с Аджуной удалось слетать до кораблей и обратно, не теряя скорость и высоту. Кораблей этих было меньше на порядок, и платить за все пришлось на порядок же больше. — Три? — вскипел Экко, пересчитав содержимое свертка с рыбой. — В тот раз за такую же штуку ты дал мне десять! — В тот раз у меня не было этого, — моряк постучал пальцем по обгоревшему виску. — Будем мериться, кто тут больше огребает? Восемь хотя бы. — Пять. И вон, накину сверху, — и пират плюхнул поверх рыбы какой-то мягкий желтый фрукт. — Из самого Ишталя. Только жуй пошустрее, пока не загнил. Делать было нечего. Экко зло тряхнул протянутую ему руку и со своей небогатой добычей двинулся дальше. То ли раздолбанная обстрелом пилтошек скала перестала мешать ветру, то ли просто день был такой, но сегодня солнце доставало до самых Стоков, слепило глаза, и город внизу горел бликами стекла и воды, а не пожаров. Даже Дом надежды и правда выглядел на свое имя, искрясь побитыми, но цветными окнами на этом небывалом свету. Экко передал Рое половину небогатых припасов и уже липкий от сока сверток с иштальским фруктом. — Это же каласа? — благоговейно выдохнула Роя. — Я читала про них!.. Экко неловко пожал плечами, почему-то смущенный этой радостью, которую вроде как сам же надеялся вызвать. Роя завороженно рассмотрела фрукт, буквально отражавшийся у нее в глазах спелыми рыже-солнечными боками, а потом мучительно решительным рывком закрыла его тряпкой. — Потом попробую. — Съешь при мне, — велел Экко, отлично знавший, что иначе ничего она не попробует, не оставит себе ни куска. — Остальным я потом еще принесу. Она покраснела, как будто есть у кого-то на глазах было неприлично, но все-таки отломила дольку. — А ты пробовал? Экко поморщился, изображая полное отсутствие интереса, но она смотрела с таким всеведением в своих золотистых глазах, что Экко усмехнулся и тоже взял ломтик. Бездна, это было вкусно на все деньги. Они молча ели фрукт, глядя на небывалое золото солнца вокруг, и Роя опиралась на хлипкие перила, запрокинув голову к свету с танцующим изяществом, красивым при всей ее угловатой худобе. Перед домом двое детей осколком стекла пускали цветные зайчики на мостовую и смеялись, глядя, как на них охотится ушастый лысый кот. Ничего не случалось и не говорилось, и Экко сам не знал, от солнца, фрукта или кота взялось это чувство, но его хотелось жить и жить, вцепиться зубами, как в эту каласу, до брызг. Они с Роей переглянулись с растерянно счастливыми улыбками, и Экко отмотал все назад, еще на разок. Или на два. По пути домой он прикидывал, на сколько удастся растянуть оставшиеся у Поджигателей припасы, когда воспоминание об услышанном от Рен приставуче забилось в виски, как муха об лампу. “Она ушла за едой”. Джинкс в порту он не видел ни разу, это было бы невообразимое зрелище: чтобы она цивилизованно ходила вдоль причала и, как все, расплачивалась за товар. Раз она не покупает еду, значит ворует. А значит, либо у верхних, и тогда рано или поздно ее пристрелят и Рен останется выживать в их парнике одна, либо у контрабандистов, что чуть ли не более опасно, либо у других жителей тут внизу. Может, заодно убивая хозяев, если те вдруг окажутся не в настроении расстаться с собственным последним куском хлеба. Экко посмотрел на сверток у себя в руках. И так-то небогатая добыча, но… Бездна, потом все равно же ему придется разгребать, лучше уж сразу! Когда он спрыгнул с ховерборда в развалинах возле культиватора, его уже ждали: Джинкс стояла, прислоняясь к стеклянной стене, за плечом у нее скалилась какая-то нарисованная внутри драконья морда. Экко протянул ей сверток, и она склонила голову к плечу, приподняв брови и улыбнувшись, как какая-нибудь красотка из верхов, к которой явились с цветами и подарками. — Еда, — от напряжения Экко сказал это чуть не как ругательство. — Бери, не отравлено. Она прищурилась, долго изображала равнодушие, но все-таки взяла, смерила его насмешливым взглядом, упрямо ничего не говоря и всем своим видом спрашивая, что еще ему тут надо. Раз уж пришел, надо было говорить, и Экко выпалил: — Она может жить в Доме надежды! Рен. С другими детьми, никто ее там не тронет. Или… — он не успел договорить, когда понял, что сказал неправильное и такое же опасное, как попытка отнять кусок еды у обхимиченного нищего из Стоков. Сорок шесть, сорок пять… Рука уже тянулась к Z-драйву, но Экко остановился, упрямо не желая брать назад эти слова. — Она человек! Не плюшевый заяц! Тридцать три, тридцать два… Джинкс как-то странно дернулась, мотнула головой, как будто прогоняя мошек, усмехнулась чему-то и вдруг покачнулась, припав на правую ногу. Экко заметил на штанине у нее над коленом темные мокрые пятна. Она перехватила его взгляд и засмеялась, отбросив с поцарапанной щеки волосы, чуть не кокетничая собственной жутью. — Расслабься. Это моя кровь. Он громко вдохнул пахнущий разом гарью и сыростью воздух. — И что с тобой? — Боевая рана. Крови было много. Больше, чем оставил бы несерьезный порез. Экко поднял взгляд от бурых пятен и с вызовом спросил: — Девчонке ты раны тоже не бинтуешь толком? Она помотала головой и фыркнула растроганно и презрительно разом: — Да кто ты, инспектор из верхов? Может, еще измеришь, чистый ли у нас тут воздух? — Нет. Это хорошая идея — поселить ее там. В теплице. Джинкс посмотрела на него как-то неискренне хмуро, закусила губу, и Экко договорил: — Но раз она выходит, пусть носит маску. — Она не вых… — Выходит. Рано или поздно все равно бы пришлось. Так есть маска? Джинкс кивнула. Все, что у него самого было кроме «бей или беги», закончилось. Экко попятился, не отводя от нее взгляд, и только у самого края крыши рискнул отвернуться и прыгнул на полыхнувший зеленью ховерборд. Поздно тем вечером, когда они с Хеймердингером возились с чертежами, Экко спросил: — Профессор, вы изучали мерцание? Уши Хеймердингера виновато дрогнули. — Я много о нем слышал, конечно, но Академия не одобряет подобные изыскания. — Да чем вообще ваш Совет занимался? — со смешком изумился Экко. — Оно же тут разве что по улицам не текло! — Мы полагали, это… — Тут Хеймердингер оборвал сам себя и грустно покачал головой. — Нет, нам было просто удобно. Мы разучились отличать людей от граффити на стенах: можно просто не смотреть, если неприятно. Наверное, нужно было что-то ответить, но Экко не смог, уставился на разложенные между ними шестеренки и звякнул отверткой, покрепче затянув винт. Хеймердингер встряхнулся, поднял голову. — Почему ты спрашиваешь? — Да просто… Можно с него слезть, если принимал не потому что хотел? Если им лечился. — Боюсь, я не смогу тебе ответить. Механика наших зависимостей не исчерпывается химией, нутро каждого по-особенному реагирует с миром, и кто знает, какая из всех этих реакций снимет боль. В этом ведь смысл? Ради этого пьют, вкалывают мерцание… Экко слабо улыбнулся тому, что профессор даже не знает, что именно с мерцанием делают. — А вы никогда так не делали? — спросил он не без дерзости. — Не увлекались каким-нибудь обезболивающим? Хеймердингер беззлобно улыбнулся. — Чаще всего боль приносит прошлое или будущее, а когда оба они бесконечны, взгляд в эти бездны может пугать. Поэтому я просто стараюсь жить сейчас, мой мальчик. Стараюсь крепко стоять на ногах там, где я есть. Это спасает. — Экко в ответ вежливо, но разочарованно промолчал, и Хеймердингер погладил ус и добавил: — Но вишневая наливка, признаюсь, тоже бывает весьма хороша. Они засмеялись. — Главное не переусердствовать, — профессор нравоучительно поднял палец. — Во всем необходим баланс, как говорят ионийцы. Остаток вечера они проговорили об ионийских чудесах, что-то такое Экко даже приснилось, но следующим утром эту блажь вышибли у него из головы новости про очередные взрывы внизу. — Говорят, разнесли фабрику на западном краю, — сказал Аджуна. — Полыхает как мазут, верхние спалили там целую прорву мерцания. Экко мрачно усмехнулся. — Хоть что-то хорошее сделали. Тут вдруг вскинулась Зоря. — А точно хорошее? — буркнула она. Все повернулись к ней, и она, нервно дергая грязный бинт на предплечье, заговорила: — Верхние до сих пор не разнесли тут все только из-за баронов. Химтанки хоть могут дать им отпор. Без мерцания им нечего будет выставить против пилтошек и Ноксуса. — Без мерцания им нечем будет травить людей! — воскликнул Экко. — Ты слышала Ларка, хочешь, чтобы таких монстров было на каждой улице по сотне? — Ты используешь кристаллы верхних! — это прозвучало с вызовом и как будто с обидой. — Может, мерцание тоже можно применять с толком! Экко толкнул Z-драйв подальше за спину. — Кристалл — просто батарейка! — сказал он. — А мерцание — это дурь! Разницу видишь? — Бароны сражаются против верхних, дают отпор, а мы? — Ты убивать хочешь? Это для тебя будет стоящим делом? Зоря все-таки опустила глаза и дернула плечами, зашипев от боли в простреленном правом. — Руку побереги, — сказал Экко и забрал у нее мешок с деталями линемёта для знакомого капитана. — Я сам отнесу. Он смотался в гавань, на обратном пути привычно срезал дорогу над средней Линией, когда внизу по одной из серых крыш под фабричным дымом мазнуло вдруг синим. Заложив крутой финт, чтобы убраться с линии выстрела, Экко завернул за фабричную трубу и оттуда выглянул вниз. Джинкс его не заметила, так и сидела на краю крыши и смотрела на раскрашенные стены, на свой парник далеко внизу, как будто слушала воображаемую музыку или, может, наслаждалась видом. Это было странно. По-своему даже более пугающе, чем если бы она выцеливала с крыши прохожих. У Экко было только одно объяснение: она кого-то тут ждет. И этот кто-то — явно ничего хорошего. Силковы недобитки, какой-нибудь химделец со свежей дозой… Он так и знал, что все она врет про мерцание! Но прошла уйма времени, а к ней так никто и не пришел, она просто сидела и смотрела на город, а потом спрыгнула куда-то вниз и пропала, Экко не уследил куда.