Холода обжигают сильнее

С утра в день аукциона я уже был на иголках. Официальные мероприятия не страшили меня, потому как были довольно частыми в моей жизни, и всё-таки побороться с тревожностью я так до конца и не смог. Как бы я не старался, я всё равно чувствовал, что это не просто очередное мероприятие. К сожалению и Хосок не мог мне здесь помочь. Занимаясь организацией, он скорее всего даже не взял бы сейчас трубку. Но я не винил его, а только был рад. Благо, сам того не замечая, он подкинул мне идею в нашем последнем разговоре. Творческий характер аукциона позволял расширить рамки дресс-кода, поэтому для своего появления я выбрал серую нейтральную рубашку, ярко-голубой костюм, а вместо галстука предпочёл голубой шёлковый шарф. Так, за час до начала я был уже там. Когда я в десятый раз решил повторить свою речь, Хосок наконец-то навестил меня. — Невероятный. — Громко и восторженно произнёс он, входя в пустой зал из служебного помещения. — Сегодня, ты будто создан, чтобы на тебя смотрели. Мы коротко обнялись. — Надеюсь, это действительно так. — Скромно ответил я и оглядел брата в ярко-жёлтом свободном костюме, с пиджком на голое тело. — Ты сияешь. Всё идёт отлично? — Ох, более чем. — Махнул он рукой. — Хотя мне и кажется что вот-вот из холла нагрянет Хён Шик и объявит о какой-то неурядице. Надеюсь, моя интуиция меня обманывает, хаха. Лучше скажи мне, как ты? Я, сомневаясь, покачал головой. — Волнуюсь. — Сорвалось с выдохом. — Значит чувствуешь и живёшь. — улыбнулся мне Хосок. — К слову, я пришёл забрать тебя. Через 15 минут вход будет открыт и тебе как особому гостю не стоит сидеть здесь в пустом зале. — Хорошо. — Кивнул я и мы поднялись на сцену, а затем скрылись за кулисами. Накладки всё-таки произошли. Брат заверил, что быстро их решит и вернётся, но этого не произошло. Я мельком наблюдал за залом, его неспешным заполнением, пока в соседних помещениях велись какие-то споры, судя по тону разговора не очень приятные. Вдруг я нахмурился; сейчас стоя на пороге того, что мы затеяли, идея стала казаться такой наивной. В моём положении о таком нельзя было думать, но шанс на удачу и вправду был низок. Глаза мои внезапно стали влажными. Одна из дверей резко распахнулась, чуть не слетев с петель. — Это как минимум грубо. — Крайне недовольно сказал Хосок, выходя из неё. — Я понимаю срочность данного вопроса, но неужели господин не мог заранее побеспокоиться о своём присутствии здесь? — На том конце линии ему что-то ответили. — Сколько посадочных мест мне нужно предоставить вам? — короткий ответ. — Хорошо, может быть два я сумею найти. На кого я могу их зарегистрировать? Его лицо внезапно потеряло то возмущение, которое, казалось, могло выливаться из ушей, и ещё большее недоумение отразилось на нём. Он стал поворачивать голову то в одну, то в другую сторону, и я, почему-то решив, что он ищет именно меня, поднялся со своего места и сделал несколько шагов к нему. Его взгляд поймал меня и Хосок подозвал меня ближе. — Да, конечно, — уже совершенно другим тоном ответил он кому-то. — Будем рады вас видеть. До свидания. Я не мог понять в чём дело. Но спросить я не успел. — Чонгук, — серьёзно обратился ко мне брат. — По классике жанра, у меня для тебя хорошая и плохая новость. С какой мне следует начать? — С х-хорошей. — прерывисто ответил я. — Только что было зарегистрированы места на имя господина Мина. — Что? — Широко раскрыл я глаза. — Ты уверен, что это именно он? — Нет, но вероятность высока, потому что все инициалы совпадают. Я напряжённо свёл брови и не сразу спросил о второй новости. — Плохая заключается в том, что места два и второе может быть предназначено для кого-угодно. Возможно, — уточнил он деликатнее, — для кого-то из ближайшего сопровождения… Хосок внимательно наблюдал за мной, пока я и вовсе не смотрел никуда. Всё шло лучшим образом и было странно, что у такого расклада вещей не будет последствий. И всё-таки мы ещё ничего не знали, о чём брат мне и напомнил: — Мы не можем быть уверены, для кого оно. — Он положил руку мне на плечо. — Но твоей анонимности больше нет, и авторство не самой обычной картины может спровоцировать скандал. — В ней нет ничего провокационного. — С обидным возмущением заметил я. — Я знаю. — Улыбнулся мне снова Хосок, пытаясь снять возникшее напряжение. — Поэтому решать тебе. — Решать что? — Ликвидируем ли мы её из списка лотов или оставим. Я в удивлении приоткрыл рот. Хотя доля правды и разумности в его словах была. Я также знал, что времени у нас не остается на принятия этого решения. — Думаешь, он здесь из-за неё? — почти шёпотом спросил я. — Не исключаю. — Поддержав тишину тона, ответил брат. — Это вполне вероятно. Я сделал резкий шаг и начал расхаживать по небольшому закулисью, чувствуя, как сердце моё бьётся чаще, а руки цепенеют. Одной ладонью я начал разминать другую. — Нет. — вдруг остановился я. — Я не буду прятаться и если такая проблема возникнет, я буду рад с ней разобраться. Может быть я и полезу на рожон, но, будь я на месте… господина Мина, — прозвучало с особым трепетом, — я бы ожидал от себя, как от достойного альфы, и смелости и рисков. Полотно лишь искусство для него, для меня это мои чувства. Не думаю, что мужчина, который стесняется своих чувств может назваться зрелым. Оставим это ребячество в прошлом. Хосок посмотрел на меня с удивлением, а потом улыбнулся так, как обычно отцы улыбаться первым серьёзным шагам в жизни своих сыновей. Да, он был моим младший братом, но он всегда был смелее меня и никогда не кичился этим, позволяя мне ощущать себя правильно именно таким какой я есть — чувственным и ранимым. Наверное поэтому мой настрой сейчас потрясал его. — Хорошо. — Кивнул он и, проходя мимо меня, чтобы удалиться, коротко шепнул. — Я горжусь тобой. Вскоре начался аукцион. Я оставался в холле и продолжал ломать пальцы, пытаясь сконцентрироваться на том, о чём мне предстояло говорить. Заглядывать в зал больше смелости не хватало. Но тем ни менее, когда один из организаторов объявил о моём скором выходе, я ощутил прилив энергии. Видимо в кровь выбросило львиную долю адреналина, на которой я надеялся просуществовать весь этот день. Через минуту на сцене раздалось: — Честь открывать ежегодный апрельский благотворительный аукцион Neon Soul мы предоставляем нашему почётному гостю, активному деятелю культуры, композитору, автору книг и художнику уже небезызвестной на нашем аукционе картины «Blue & Gray», Чон ЧонГуку. Зал зааплодировал и я не торопясь вышел на сцену, заняв своё место у кафедры. На моём лице отразилась приветственная улыбка и вспышки тут же начали ослеплять меня. Журналисты, в основном располагались на первых рядах, поэтому, чтобы поддержать их работу, я стал оглядывать их,дабы уделить внимание каждому изданию, которое появилось здесь. И это пожалуй стало моей роковой ошибкой. Ближе к середине, самым краешком я смог уловить знакомую фигуру, которую с нетерпением ждал и которую, заметив единожды и мельком уже не мог игнорировать. Это был он — объект моих воздыханий, причина моего страдания и моего исцеления. Сидя в самом центре зала в белоснежном свободном костюме, он был как всегда безупречен и сиял ярче сотни вспышек, что ежесекундно резали мне глаза. Благородные осанка, расслабленные черты лица, выражающие уверенность и доброжелательность и взгляд тёмно-синих глаз — такой хищный, такой холодный и обжигающе коварный. Этот взгляд был направлен точно в мой; я видел это, но больше, конечно, чувствовал острым покалыванием в области груди. Место рядом с ним, к слову, пустовало. Подавать вида мне не подобало, поэтому сделал несколько поклонов и когда щелчки стихли, начал свою речь: — Добрый день дорогие дамы и господа, дорогие коллеги и деятели искусства. Я благодарен вам за то, что сегодня вы удостоили нас своим присутствием на ежегодном, апрельском, благотворительном аукционе Neon Soul, который каждый год дарит сотням и сотням людей, шанс на получение качественного образования в области гуманитарных и творческих наук. Я уверен, это мероприятие является важным для всех нас, ведь все мы когда-либо так или иначе проходили этот путь усердной работы ради своих мечт, ради своего представления будущего. Уверен, для каждого это было не просто. В современном обществе, наблюдается некоторая тенденция порицания творческих специальностей из-за большой конкуренции и нестабильного успеха в индустрии искусства, поэтому поддержка молодого поколения, которое стремится освоить эти профессии крайне важна. Но кроме этого, мне бы хотелось предостеречь многих, чья судьба решается прямо сейчас от поспешных, импульсивных решений. Быть режиссёром, писателем, художником, композитором — это борьба. Постоянная, ежечасная борьба, прежде всего с самим собой. Здесь, вас, к сожалению, не ждёт лёгкий путь, здесь вас не всегда ожидает попутный ветер, здесь вам придётся жить своим делом, уделяя этому каждый момент вашей жизни, отдавая каждой работе часть вашей души. Но если ваша смелость и желание связать свою судьбу с искусством сильнее страха, я буду рад открыть свои двери и оказать всестороннюю помощь будущем коллегам и друзьям. Это важная часть культуры нашей страны. Это важная часть для каждого, чьи эмоции и переживания могут быть услышаны и поняты в объектах искусства. Не сомневайтесь в своём успехе, не сомневайтесь в том, что именно вы сможете возглавить новую творческую революцию и заставить краски этого мира пестрить по новому. Счастливого вам пути и пусть упорство никогда не покидает вас! Зал вновь начал аплодировать, некоторые журналисты восторженно поднялись со своих мест — вероятно они были студентами — а я, ещё раз поклонившись, удалился за кулисы. Но там меня уже ждали. — Господин Чон? — Обратился ко мне солидный мужчина в строгом костюме. — Вас ожидают в зале, пожалуйста, пройдемте со мной. Я в замешательстве, не сказав ни слова, последовал за ним. Вы, возможно, уже догадались, мой любезный читатель, какова была причина, по которой меня позвали, и, вероятно, тонко смекнули для кого именно предназначалось второе место рядом с юношей; это было таким очевидным, не правда ли? Но по пути между рядами, в растущем от неизвестности напряжении, тогда эта мысль могла придти ко мне в самый последний момент. А потому, когда мы медленно добрались до нужного ряда и мне тактично указали на единственное пустое в нём кресло, я сел. Безмолвно. Не нарушая общественного порядка. Не дыша. Каким же хрупким я стал в этот же самый момент? Находясь теперь так близко, после стольких исканий этой встречи, которая произошла так быстро, я по настоящему раскалывался и знал, что его глаза с лёгкостью бы заметили это. И они заметили. — Господин. — Вкрадчиво, но серьёзно раздалось над моим ухом. Я вздрогнул. — Ваши плечи… — Простите? — Прошептал я как-то даже надломленно, медленно повернув голову к юноше. — Они не поднимаются и не опускаются. — заметил он. — Я решил, может быть у вас есть проблемы с дыханием и вам необходима моя помощь? Омега смотрел на меня с такой иронией и очаровательной хитростью, что вряд ли хоть один здравомыслящий человек мог не понять несерьёзность вопроса. Только внутри у меня закололо от этой ненастоящей заботы. — Благодарю вас, — кивнул я, сглотнув, — но причин для беспокойства нет. Как глуп был я, не зная что делать, когда все возможности, все пути к нему лежали прямо передо мной. Это вводило в ещё больший стресс, отчего я с силой сжал в одной руке другую. Тон его вдруг изменился: — Я рад снова видеть вас, господин Чон. — Сказал юноша с теплотой. — Ваша речь была весьма увлекательной. — Вы очень добры. — Ответил я, чуть расслабив плечи. — Я сказал «весьма увлекательной», а не «потрясающей». — Вновь с иронией произнёс он. Я снова взглянул на него. Серьёзно и отчаянно. — Комплименты от вас даже того рода ценны для меня. Он едва поднял уголки губ и опустил глаза, в знак удовлетворения моим ответом, а затем повернул голову к сцене. Повисла длительная пауза и я уже было думал над тем, чтобы заговорить о погоде, но юноша строго, почти холодно произнёс: — Я видел вашу картину. Как вам только в голову пришло написать такое? Моё сердце провалилось в пятки. — Вам не понравилось? — кое-как осмелившись, спросил я. — Качество исполнения — возможно, содержание — нет. Кажется, вы решили, что близки со мной, раз можете размышлять обо мне так вольно, даже будь это на холсте. Чего вы добивались? Моего внимания? — резко повернул он ко мне голову, выражая крайнее недовольство, на которое были способны его ледяные черты. Моё тело всё как парализовало, когда я взглянул на него в ответ. О чём я думал, дорогой читатель? О том, чтобы оправдаться, конечно. Огорчить омегу — никак не было в моих целях, так что я, можно сказать, прибывал в некотором моральном шоке. Но, данное мне моим покойными родителями воспитание не позволяло сделать мне это. Что же я ответил, любезный читатель? То, за что до сих пор благодарю свои уста. — Я художник, господин Мин. И мои творения прежде всего выражают мои чувства, мои мысли и мою позицию на вещи моей судьбы. — И как же я отношусь к вашим чувствам? — выгнул он бровь. — Непосредственно. — Немедля ответил я и выдержал паузу, неотрывно глядя в ответ на убивающую меня укоризну. — Мне жаль, если это огорчило вас, моей целью никогда не было повлиять на вас негативно или вызвать неприятности. Но оскорблять мои чувства, к кому бы они не относились, я не позволю, простите, даже вам. В этот момент раздались бурные аплодисменты; они немного отвлекли меня, до той поры, пока я не понял, что их причиной стал новый лот — моя картина, с которой сдёрнули защитную ткань. — «Blue & Gray», — без акцента объявил аукционист, — выполненная в классическом стиле живописи. Стартовая цена один миллион вон. Кто-то из конца зала выкрикнул: — Миллион вон! — Один миллион вон, есть. — Стукнул аукционист молотком. — Кто предложит больше? — Миллион двести! —предложили прямо рядом с нами. — Миллион двести. — Снова стукнул аукционист молотком. — Кто предложит больше? Юноша посмотрел на свой же портрет и порывисто произнёс: — Так значит, этот портрет — это ваши ко мне чувства? — Значит. — Выдохнул я, кивнув. — Тогда это просто невыносимая наглость, что вы так легко торгуете ими. — Заметил он и я уловил нотки юмора в его серьёзном тоне. — Выходит я наглец. — Пожал я плечами, выгнув вниз краешки губ. Мы оба посмотрели друг другу в глаза и меня поразило насколько быстро в них угасло недовольство. А может быть и не было никого недовольства и меня лишь проверяли на стойкость моих убеждений? Насколько хитёр был тот, кто смотрел на меня сейчас с вызовом? Тут омега поднял руку и крикнул: — Два миллиона вон! — Два миллиона вон, внезапно предложит очаровательный юноша в белом костюме. — Ответил аукционер и снова стукнул. — Ставки растут господа, возможно ставка поднимется? — Полторы тысячи евро! — сказала женщина, по-видимому иностранка. — В вонах, пожалуйста. — Поправил её ведущий. Весьма удачливо я отыскал взгляд Хосока, стоявшего под сценой и кивнул. Убедившись, что брат понял меня, я сам сделал ставку: — Два миллиона вон двести! — Два миллиона двести тысяч вон! — стук. — Кто предложит больше? — Что же? — усмехнулся юноша, не глядя на меня. — Собираетесь вернуть себе ваше же творение? — Собираюсь сделать вклад в судьбу будущих художников. — Спокойно ответил я и, понизив голос, добавил. — Разве не в этом суть аукциона? — Два триста. — лениво поднял руку полный мужчина. — Два миллиона триста тысяч.. — стук. — Два миллиона четыреста! — Звонко отозвался молодой человек в самом начале зала. — Два миллиона пятьсот! — Ответил ему Юнги. Я более не встревал в процесс, наблюдая за тем как два одних и тех же человека друг за другом предлагали ставки так быстро, что ведущий не успевал вставить между ними и слово. Был я рад? Я был счастлив! Моя кровь кипела от происходящего и я кое-как давил улыбку от того, с какой целеустремленностью омега пытался заполучить картину. Но моё довольство продолжалось недолго. Какая-то мысль внезапно пришла юноше в голову — это я заметил по тому, как резко он вдруг охладел к произошедшему — и его ожидаемая следующая ставка не состоялась. Он спокойно сложил руки, избавил лицо от всякого рода эмоций и как будто бы вновь ушёл в роль случайного наблюдателя. Я очень сомневался, что дело было в деньгах. Ещё несколько участников продолжили делать ставки, но мужчина из первого ряда тут же называл цену выше, и когда сумма достигла довольно весомой отметки, все смолкли. Ведущий сосчитал до трёх и моя «Blue & Grey», как ей и было положено полетела с молотка. Вдруг юноша встал и направился к выходу из зала. Я, конечно, поспешил за ним. Он быстро шагал к выходу и я решил, что если не оклику его, то он пропадёт в одной из машин, как только выйдет. — Вы собирайтесь уйти? — Да. — Твёрдо, не повернув ко мне даже головы ответил он. — Я вас обидел? — Вы ведь попытались мне помочь. — Произнёс он с некоторой усмешкой. — Но вы бы оценили это больше, если бы я смог выиграть её для вас? Юноша внезапно остановился и через несколько секунд обернулся, взглянув мне в глаза требовательно и чопорно. — Да. Вы невероятно проницательны. Я смутился, но больше внутренне. Боясь повторения прошлого опыта на скачках, внешне я старался источать мягкую уверенность; жёсткая бы села на мою личность паршиво. — Вы надолго приехали в Корею? — спросил я с надежой. — Я совсем недавно вернулся сюда и планирую остаться. — Ответил омега, чуть смягчив свою сердитость. — На несколько месяцев или больше. — Часто посещаете такие места? — попытался я продолжить разговор. — Достаточно. — коротко ответил он. Между нами повисла пауза, которую, я не мог разрушить в одиночку. Я чувствовал, что юноша всё ещё испытывает недовольство, но извиняться мне не хотелось, потому что я был уверен, что это погасит его и так небольшой интерес. К тому же был ли я виноват? — Может быть… — хотел было предложить я, но меня перебили: — Почему вы изобразили меня именно таким? — спросил теперь он, вскинув подбородок точно судья над виноватым. — Вы продолжаете думать о моей работе? — с отрадой заметил я. — Как мне не думать, когда вы изобразили меня так слабо и ничтожно? — Ничтожно? — удивился я. — Насколько же плохо моё мастерство, раз вы сделали такой вывод? — Ах, так вы жалеете не меня, а себя… — Не думаю, что вы нуждайтесь в жалости. Мы уставились друг на друга, почувствовав апогей спора и никто больше не мог сказать чего-то более язвительного. А может быть и не хотел. Всё ещё не понимая твёрдости в чужих глазах я всё-таки стушевался и произнёс: — Может быть сочувствия, сострадания, может быть ласки, которую внешне вы никогда не примете, но будете рады, если ваша колкость не спугнёт того, кто эту ласку проявит, но никак не жалость… Я правда думаю, что она вам не нужна. — А вам? — помолчав, спросил он. — Вам нужна моя жалость? Я улыбнулся, тут же прикусив щёки изнутри. Каким слабым, повторюсь, я был перед любой его мягкостью ко мне. — На этот вопрос существует верный ответ? — взглянул я на него украдкой. — Существует только ваш. — ответил он, смотря на меня безотрывно, будто читая вдоль и поперёк. — Мне нужен ваш голос. Пусть он будет бранить меня или жалеть, у него, кажется, есть исцеляющее свойства… Особенно если вы не смотрите на меня так ненавистно. — До моей ненависти Вам вряд ли дорасти. — Я рад. Мы вновь немного помолчали. Пауза между нами потеряла прежнюю неловкость, но я не мог оставить всё таким нерешённым. — Господин Чон, — обратился он ко мне, прежде чем я успел озвучил своё предложение. — Вы хорошо знаете Корею? — Д-да. — Явно не ожидал я такого вопроса. — Я родился и вырос здесь, к тому же моя работа часто вынуждает меня посещать многие города, поэтому я мог бы сказать, что хорошо. А что? — Мне бы хотелось попутешествовать, но я крайне не привык делать это в одиночестве. Если же нас уже связало случайное знакомство, я подумал, не согласитесь ли вы мне помочь? — спросил он, надевая белую шёлковую перчатку, которую вот-вот достал из своего клатча. Я даже растерялся. — Конечно, я был бы… был бы рад составить вам компанию. — Тогда, — снова взглянул он на меня, надев вторую перчатку. — Пригласите меня на кофе, чтобы мы смогли обсудить детали путешествия. Свои контакты я оставил на стойке поддержки. Она для одного звонка, не смейте звонить просто так, по любой другой причине, кроме той, о которой я вам сказал. Хорошего дня, Господин Чон. — Омега одарил меня скромной улыбкой и, не дождавшись моей ответа, в сопровождении мужчины, что сопроводил меня к нему, вышел на улицу. Я остался стоять неподвижно и только, когда меня окликнули, почувствовал, как каждая шестеренка моей головы начала стремительно работать. Мне давали огромную возможность и я не мог просто так потерять.

***

Господин Мин вернулся домой только к вечеру. Войдя в свой особняк, который находился не так далеко от Сеула, но нельзя было сказать, чтобы в черте города, он, как обычно это делал, отдал приказание о бокале вина и горячей ванной. Похоронные венки всё ещё стояли в коридоре, навевая лёгкую печаль. Среди них, омега вдруг уловил что-то новое. Подойдя к большой рамке, он разорвал бумагу и обнаружил картину, которую уже успел лицезреть сегодня на аукционе. Прямо под ней, в большой, плетёной корзинке, лежало несколько десятков, если не сотня, крупных, белых тюльпанов. Он точно знал, от кого они, но вложенную записку всё-таки решил прочитать: — «Вы были правы, мои чувства должны принадлежать только вам, поэтому теперь вы вольны поступать с ними так, как изволит ваша душа. Но мне бы хотелось, чтобы прежде чем ваше желание разорвать полотно осуществится, вы поближе взглянули на моё творение, и убедились сами, насколько сильным я видел, вижу и вряд ли перестану видеть вас. J.J.K.» Улыбка легла на губы юноши; на этот раз она не была надменной или ироничной. Ещё раз взглянув на картину, господин Мин улыбался скорее ласково. С лестницы кто-то спустился. — Юнги? — Сказала невысокая светловолосая девушка в розовой шёлковой пижаме. — Что это? — Кажется, сегодня я обидел творца этого шедевра, Муён. — Ответил Юнги, продолжая улыбаться, разглядывая собственное изображение. — И почему-то я навязчиво чувствую, что именно перед ним мне стоило бы извиниться.