Холода обжигают сильнее

Lana Del Rey — Dark But Just A Game

Королевская семья вызвала всеобщий восторг. Каждый был счастлив видеть Её Величество и герцога с Герцогиней посетивших Аскот в этот солнечный ноябрьский день. Правда, цвет шляпки, к сожалению, я так и не угадал, королева предпочла светло-жёлтый, в честь редкого осеннего солнца, но это ни сколько не расстроило меня. Я был рад проиграть несколько сотен долларов ради юноши. После букмекерки он вновь покинул меня, вернувшись в компанию джентельменов, но оставил меня неподалёку, чтобы если что вновь сбежать от скуки в моё общество. Мне же это играло на руку. Привыкший избегать центра, я за этим центром любил наблюдать и по тому как человек подаёт себя в свете делать выводы о его характере, манере, привычках, страхах, а порой даже мотивах, которые он имеет к тому или иному человеку. Это было моим специфичным хобби. Свои наблюдения я по обыкновению записывал в небольшую записную книжку в плотной кожаной обложке, которую называл «чужим личным дневником», но в тот день я не только забыл её, но и был уверен, что если бы я её взял, то не достал бы её, потому что то за чем я наблюдал не давало мне отвлекаться ни на минуту. На первый взгляд юноша не выражал ничего такого, что рождало его заметную популярность в этом обществе. Он был спокоен, в меру учтив и холоден; вокруг него, по его собственной же воле, взгромождалась стена, через которую невозможно было кому-либо пройти или перелезть. Но почему-то каждому хотелось, будто стены эти были абсолютно прозрачными и за ними скрывалось сотни сапфиров, которые заставляли других жадно сглатывать из-за невозможности ими обладать. Да, он был драгоценностью. Он не пытался понравиться, пусть и нравился всем, практически не улыбался, хотя и не был суров, в нём не было типичного светского стремления быть на вершине и блистать, но он всё равно был и блистал. Внутренне он отталкивал кажого, кто пытался коснуться этой стены, но именно это отторжение притягивало всех почему-то ещё больше. Всё великолепие этого мероприятия сводилось к нему одному. Я не мог сказать, что он не был частью этого общества, отнюдь, это было его средой, его стихией, но приписать его ко всем было никак нельзя. Что-то глубокое отличало его от остальных. Я осознавал это, когда взгляд его холодных синих глаз случайно сталкивался с моим. Он был цепким и пронзительным, настолько что всё естество моё начинало пылать ярким пламенем. Вскоре, я не заметил как мы с ещё несколькими джентельменами перебрались в ложу. По настоянию пожилых господ, бывавших здесь далеко не в перый раз, я узнал что делать ставки на первый забег является плохой приметой, ибо животные ещё разогреваются. Поэтому я приберёг свой кошелёк и стал дожидаться второго раунда, не подозревая какие американские горки меня в нём ждут. — Господа? — подошёл к нам один из букмекеров в полосатой шляпе. — Делаете ставки, прошу. — Номер четвёртый чертовски хорош. — Сказал молодой человек залихватской наружности, с ярко-рыжими волосами и такими же рыжими пушистыми усами. — Не хотите ли поставить на него? — Ох, Джордж, — вздохнул юноша, смотря на предложенного коня в бинокль, — Он не добежит и до половины, слишком упитан и ленив. Больше похож на Першерон, чем на американку. — Тогда может быть предпочтёте моего скакуна? — Встрял в разговор ещё один альфа, тёмный, худощавый как жердь, с длинными усами и огромными, но пустыми серыми глазами. — Двенадцатая, белоснежная, английская скаковая. — Чопорно, с расстановкой произнёс он. — Смею заметить она… — Неудержимая и капризная. — Ровно продолжил за него юноша. Мужчина возмутился и попытался оправдаться, но Юнги словно снял его слова с языка, — Да, она идеальная для верховой езды, резвая и ловкая. Но наездник зеленоват. Желаете поспорить на какой дистанции его выбьют из седла? Омега повернул свою голову в сторону темноволосого мужчины, которого, кажется, даже не знал, но подбородок его оставался поднятым, а слегка выгнутые брови выражали то, что он нисколько не смущён, а ответ на вопрос всё-таки ждёт, пусть это и не обязательно. Я наблюдал за их спором и поражался следующему: несмотря на всю дерзкую противоречивость оказанную господам ни одна эмоция или жест его не указывали на высокомерие. Он не спорил ради самого факта спора, а скорее уверено, ничуть не стесняясь вёл диалог, готовый к любым аргументам и даже, пожалуй, поражению. Я не рисковал вмешиваться, но скорее опасавшись господ, а не юноши; я почему-то ощутил, что наедине мне было бы комфортно говорить с омегой. — А вы? — Вдруг повернулся он ко мне, взглянув совершенно гипнотическим образом. — Я? — не ожидав этого, переспросил я. — Да, вы. — повторил он громче и серьёзнее, оставляя своё взгляд неподвижным. — Что вы думаете о скакунах? Или возьмёте в привычку полагаться на чужой опыт? — Я был бы рад, потому что в скачках я совсем не разбираюсь. — Неловко усмехнулся я и попытался скрыть своё волнение, но внимание юноши ко мне вряд ли могло позволить «очаровательному румянцу» сойти с моих щёк. — Х-ха, — Хмыкнул кто-то злорадно и я поднял голову. На верхнем ряду сидел грузный мужчина с широким , круглым лицом, которое обрамляли тёмные бакенбарды с проседью, а меж зубом его тлела толстая сигара. — Вы меня, конечно, извините, господин, но нашли у кого спрашивать. Пущай такие дома сидят, если ума не хватает не приходить сюда. Как рыбешка без воды, ей богу. Его слова неприятно смутили меня. В школе надо мной часто насмехались и этот страх к сожалению не растаял со взрослением, пусть и притупился. Я глубоко вздохнул и опустил глаза, чтобы посмотреть на реакцию юноши, но увидел, что тот продолжал внимательно смотреть на меня всё это время, без намёка на злость или сожаление, будто и не было этих слов. Я не понимал как расценивать этот пронзительный взгляд, который заглядывал прямо в душу. — Halt die Klappe, Fischschnauze. — Сказал омега вдруг по немецки, отчего я еле заметно вздрогнул. — Вы ошибаетесь, Вензель. Ваша грубость и желчь здесь неуместны. У Господина Чона очень хорошая интуиция и я доверяю ей и ему в этом вопрос всецело. Поэтому на какую бы лошадь он сейчас не указал, я без сомнения поставлю на неё тут же и, уверяю вас, она придёт первой. Я был защищён и ранят одновременно. Господин с сигарой не снял пренебрежения с лица, но более сказать ничего не мог, ибо был обличён в своём невежестве. Юноша же продолжал железно наблюдать за мной, пока сердце моё нещадно билось. — Господин? — обратился ко мне букмекер, смекнувший, что ответственность за ставку легла на меня. А я не мог сказать и слова. Синева чужих глаз прожигала больше, чем четыре других взгляда, испепеляющих меня с разных сторон. Что скрывалось за ними: злой умысел или любопытство - я разгадать не мог. Как и то чем мог заслужить внимание того, кто старался сторониться всех и каждого. Я с силой поборол оцепенение языка и, даже не взглянув на поле, назвал число, которое по некоторым причинам, считал счастливым: — Двадцать третий номер. Мы сделали ставку и остальные джентельмены последовали нашему примеру. Все взгляды вернулись на поле, кроме моего. Я сжал ладони в кулаки, не имея сил смотреть туда, где можно сказать решалась моя судьба и продолжал наблюдать лишь за одним человеком. Как ни странно он был спокоен, я бы даже сказал доволен сделанным выбором. Его осанка оставалась безупречной, руки спокойно сложенные лежали на брюках и в целом юноша оставался неподвижным, только взглядом перемещаясь по полю. По нему было практически невозможно определить что же там происходит. Я начал понимать, что всё это лишь злая шутка, привычная для людей такого круга. Всё очень хорошо совпадало: меня пригласили как жертву, которая надёжно следовало плану из-за своего не самого твёрдого характера, что и веселило всех. И мне стало ещё противнее, потому что меньше всего на свете мне хотелось верить в то, что Мин Юнги мог быть таким. Внезапно зал взвыл. Многие поднялись со своих мест, криком поддерживая свои бегущие деньги, но из нашего окружения все оставались в тихом напряжении. Я кожей ощущал, какое злорадство сейчас плещется внутри мужчин и мне даже начало казаться, что все они смотрят мне в спину, а не на забег. Это страшно повышало мою тревогу и я не мог понять как переживу это. Вдруг юноша протянул ко мне руку, крепко, но не грубо схватил меня за подбородок и развернул моё лицо к полю. — Насладитесь скачками! - Строго сказал он, хотя я почему-то услышал в его тоне добрую насмешку. — Страхи укрепляют нас, из побеждённых страхов рождается сила, из силы - радость, из радости - жизнь. Мир познаётся из ран, счастья - из тревоги, печали и пустоты. Я слушал его, и изумлялся тому, с какой красотой он доносил свою мысль и с какой властностью его рука держала моё лицо. Мои глаза начали искать номер двадцать три и какого же было моё удивление найти скакуна не в числе последних на забеге, а смело выбивающимся на третье место? Это была очень красивая лошадь, я бы даже сказал - роскошная. Она была относительно невысокого роста, с чёрной как смоль шерстью, что переливалась на солнышке, стройными, худыми ножками, маленькой головой и выразительными большими круглыми глазами. Несмотря на бег, её шаг оставался мягким, изящным и не терял своей манеры с дистанцией. — Это арабская чистокровная, — чуть наклонился ко мне юноша, видя как меня заинтересовал скакун. — Обычно она тяжело поддаётся дрессировкам, поэтому её редко можно увидеть на соревнованиях и выбор её в качестве фаворита - это огромный риск. — Я повернул к нему голову, взволнованно смотря, а его глаза сверкнули так, будто он ждал и хотел этого взгляда. — Не переживайте, в этот раз это было неплохим выбором. — Почему? — нахмурился я, видя лукавство в его лице. — Посмотрите на них, — вновь повернулся он к полю, — Молодой наездник великолепно взаимодействует с лошадью. Только настоящая дружба может обязать арабскую чистокровную служить своему хозяину. И у них это есть, хотя обычно они очень упрямы. — Юноша усмехнулся. — У неё есть ряд и других положительный сторон. Она не так быстра как англичанка впереди, но она очень вынослива и очень умна. И, конечно, невероятно красива. Я мысленно согласился с Юнги и стал наблюдать за своей лошадью. Она уверенно держала третье местно, но подбираясь ко второй, — белой англичанке, которую советовал худощавый мужчина, — тут же оказывалась в большом отрыве позади. Наездник обращался с ней довольно сурово, отчего моё сердце сжималось и я сглатывал от каждого жёсткого удара. Мои пальцы то и дело сминали брюки на коленях и со стороны я наверняка выглядел шестнадцатилетним юньцом, но мне до этого не было никакого дела, потому что никто в этот момент не смотрел на меня. Кроме него. Я редко концентрировался на боковом зрении, но взгляд синих глаз неотрывно глядел на меня, пока ноги мои ходили ходуном. Вдруг его рука опустилась ко мне на колено, остановив нервный тик. — Вам страшно? — спросил он меня презрительно. Я тяжело сглотнул. Мне не хотелось быть уличённым в этом. — Почему вы доверили мне свой выбор? — с каким-то отчаянием прошептал я, осторожно взглянув вниз - на его ладонь. — Потому что доверяю вам. — ответил он, не колеблясь. — Вы же можете проиграть. — Вы боитесь за меня или за себя? — За нас двоих. — Ах, за нас. — чуть вздёрнул юноша бровь. — Раз мы в одной лодке, так и поражения нам делить на двоих. А это уже не так страшно. Его ладонь стала весомее, видимо он надавил ей на мою ногу, но я почувствовал это в сотни раз сильнее. И пусть мой взгляд оставался прикованным к кобылке, все мысли, весь мир, всё моё существование ежесекундно сузилось до одного незначительного касания. Тело натянулось как струна. — Ну же, уймите бушующий океан внутри вас, разве скачки повод для такой паники? — говорил он так, будто в этот самый момент кончики его пальцев не скользили вверх по моему бедру. — Заметьте, между первым и вторым местом отрыв совсем не велик. Обойдём англичанку — обойдём всех. — Д-да, — ради приличия подал я звук, но заметить что-либо не был в состоянии. Всего меня бросило в жар. Это было приятно. И наверное приятно не только от того, насколько аккуратно и при этом до безумия откровенно он касался меня, а ещё и от того, что этого никак и никогда нельзя было ожидать от него. Я сжался всем внутренностями, боясь спугнуть то, как тонкие пальцы в белой перчатке ползли тот вверх, то вниз с невероятной нежностью. Пульс стучал в моих висках, кровь отливала от органов к мышцам, а юноша продолжал оставаться безукоризненным. Его касание ну было пошлым, намекающим на что-то, это было лишь игрой, которая вот-вот испариться, но в моменте сведёт с ума. Как мимолётный парфюм незнакомой дамы, который ты будешь помнить всю жизнь. Я не понимал, каким великим обманом это было. Наверное, поэтому это было столь прекрасно. Как дверь в другой мир, как глоток свежего, Калифорнийского бриза, среди Лондонской серости, настолько тонкое страдание, что ни одна радость мира не могла бы так остро залезть внутрь вас, как этот минутный обман. — Не обойдёт. — со злостью вдруг сказал полный мужчина. — Даа… — протяжно и разочаровано вдохнул рыжеволосый альфа. — Не больше пяти фурлонгов… Англичанка сейчас вырвется на первое место. Я услышал их диалог не сразу, он ещё долго просто существовал в моей голове, пока я не решался даже взглотнуть. Когде же я вдумался в слова было уже слишком поздно, до финиша оставались считанные метры. Я потерял из вида свой двадцать третий номер и уже думал, что его сбили где-то на половине, но знакомая морда вдруг показалась из-за лидирующей лошади, наездника которой выбило из седла, как и предвещал омега. Пока другие теряли хватку, выматывались, уставали и сбавляли темп, моя арабка упорно продолжала бежать, выкладывая всю силу и выбиваясь на первое место. Наездник что-то крикнул вдруг ей и она прибавила в скорости, образовав чуть больший отрыв. Через четверть минуты её копыта первыми коснулись победной полосы. Зал прогремел радостным визгом. Чужая ладонь соскользнула с моей ноги, юноша поднялся, как и остальные джентельмены, чтобы поаплодировать, а я не мог встать. Паззл в моей голове ещё не успел сложиться, как в груди стало так поразительно легко и радостно. Тяжесть покинула мои плечи, складка меж бровей разгладилась и я услышал собственное частое дыхание. Вся жизнь ощутилась как потрясающее путешествие, где все проблемы решаемы и все беды лишь пыль. Моя голова поднялась к юноше. Он опустил на меня жёсткий взгляд, такой, что мне показалось, будто он разочарован. Но уголок его губ приподнялся и он вкрадчиво произнёс: — Чем бы была ваша победа, если бы её зубами не вырвали из лап поражения? Я в который раз выдохнул всеми лёгкими, ещё раз прокатившись по эмоциональной горке. И всё-таки, я был уверен, что юноша был доволен и удовлетворён, только не скачками, а чем-то другим.

***

Lana Del Rey — For Free

К вечеру наша компания и многие другие плавно переместилась в небольшой банкетный зал, потому что на улице начинало холодать, а джентельмены желали продолжить обсуждения о выигрышах. Я был не против веселья. Моё тело продолжало отходить от всего произошедшего и алкоголь, который я обычно не пил, ему в этом очень помогал. Нет, вы не подумайте, я был счастлив, можно сказать эйфоричеки счастлив. Никакая мысль в этот момент не могла потревожить меня, по мышцам лилась сокрушительная нега и всё вокруг мне казалось таким лёгким, таким тёплым и ярким. Я был опьянён и расслаблен как никогда. Видимо поэтому юноше и удалось так легко затеряться среди гостей, исчезнув из под моего наблюдения. Я обнаружил это только допив второй бокал и принялся вдруг искать его, но обойдя пару раз весь зал юношу не обнаружил. В нашей компании его также не было, а спрашивать у других мне почему-то не хотелось; я смекнул, что если уж Юнги и решил пропасть, то ему вряд ли бы хотелось чтобы его искали. Но через некоторое время я всё-таки нашёл его, правда по чистой случайности. Знаете, в мире есть такие места куда неизменно тянет схожие души. У кого-то это картинные выставки, у кого-то легендарные фильмы, у кого-то психиатр, впрочем я тоже его посещал, но в тот вечер после приличного количества игристого мне захотелось выйти на балкон. Это был широкий балкон, с мраморной резной балюстрадой, большим количеством зелени в таких же мраморных горшках, освещённый только лампами из окон зала и большой, почти полной луной. Я не ожидал его здесь увидеть, и в то же время вовсе не удивился, когда обнаружил его. Юноша стоял, опираясь всем телом на оградку; руки его полностью были сложены на ней, а лицо устало лежало на руках. Видимо, он разглядывал редкие огоньки домов вдали. Омега по прежнему оставался грациозным, но здесь, в одиночестве, он выглядел более живым. Мне захотелось с ним заговорить, но прежде я, даже не задумываясь особо, снял с себя пальто и накинул ему на плечи. Омега вздрогнул и повернул ко мне голову; мой вид почему-то успокоил его. — Ох, господин Чон. — Сказал он официально и выпрямился, вновь приняв светскую выдержку. Мне стало жаль, что я разрушил романтичность момента и я попытался вновь воссоздать его: — Чонгук. — Мягко улыбнулся я и далее продолжил по-корейски. — Пожалуйста, просто Чонгук. Юнги недоверчиво посмотрел на меня, оглядев с ног до головы и прошёл мимо, направившись в другую часть балкона, где стояло пару кресел. — Когда это мы успели стать друзьями? — холодно спросил он, но также по-корейски, подхватив мою идею. Я пошагал за ним, улыбнувшись шире и довольнее. — Может быть мы станем друзьями, как только перейдём на имена? — Ещё чего. Мы вдвоём сели в кресла напротив друг друга; было прохладно, но Юнги согревало моё пальто, а меня алкоголь и приятные чувства, которыми я был наполнен до краёв. Для читателя замечу, что я был довольно трезв физически, а пьян скорее эмоционально, поэтому мой разум работал прелестно. — Я наблюдал за вами. — Через какое-то время тишины сообщил я медленно, с хрипотцой. — Любопытно. — Произнёс юноша отстранённо, доставая и пачки длинную тонкую сигарету. — И что же вы могли бы сказать обо мне? — Вы жестоки. Его пальцы тряслись, то ли от холода, то ли от нервов, пока он пытался закурить, но моё заявление заставило его замереть. Он поднял свои синие глаза ко мне, цвет которых потрясающе подчёркивал костюм, и потушил зажигалку. — Жесток? — Переспросил он заинтересованно, но без капли обиды. Мне даже показалось, что именно это он и хотел получить от меня вместо сладостных речей. — Давно я не слышал такого определения в свою сторону. Он опустил руки от губ, свободно скрестив их, и, чуть съехав по спинке, углубился в кресло, принимая совершенно вольготное положение. Настроение вновь вернуло непринуждённость и я, почувствовав это, больше не стеснялся смотреть на него. Похоже, мы оба были настроены на диалог. — А что вы обычно слышите? — спросил я, только потому что мне захотелось услышать его голос снова. — Разве я помню? — усмехнулся он, закатив глаза. — Как же так? — удивился я. — Получается слова для вас не имею веса? Их ведь говорят для чего-то. —А вы всегда принимаете бижутерию за золото, только потому что вам её дарят? — вздохнул он, оперевшись на свою руку. Тон его не был жестоким, наоборот, он ждал, что я оценю это сравнение. И я оценил его, коротко, но искренне посмеявшись и несколько раз кивнув. — Выходит вы и мои слова не запомните? — Вы вряд ли собрались мне льстить таким способом. Мы вдвоём усмехнулись и на какое-то время он замолк. Официант, заглянувший сюда тоже случайно подал нам ещё по бокалу шампанского и мы чокнувшись за этот вечер выпили. — Так почему вы считаете меня жестоким, господин Чон? — Взглянул он на меня без упрёка, полный любопытства услышать ответ. Казалось, он уже знает всё что я скажу, но мне было жалко правды в тот вечер. — Вы заставили меня пережить огромный стресс ради забавы. — Со всей серьёзностью заявил я и закинул одну ногу на ногу. Он снова усмехнулся. — Но вам ведь понравились скачки? — осадил он меня. Я не мог не согласиться с юношей, потому что по правде говоря я уже тогда вписал этот день в лучшие дни своей жизни, но спор было необходимо продолжить. — Откуда вы знали, что моя лошадь придёт первой? — прищурился я. — Я не знал. — Легко повёл он плечом, отпивая из бокала ещё. В моей голове возникло ещё больше вопросов, но прежде чем я успел их задать, он спросил, — Господин Чон, скажите, у вас есть какое-нибудь увлечение? — Да. — Какое? — Я люблю читать книги. — Призадумавшись, ответил я. — И много ли денег вы потратили на книги, содержание которых вам прекрасно знакомо? — Хотите сказать дело вовсе не в деньгах на скачках? — нахмурился я. — Дело в том на что вы их тратите. — На мгновение прикрыл он глаза, разминая шею. — И на что же вы их тратите? — Emotionen. — По немецки ответил юноша, раскрывая глаза. — Когда живёшь в нехватке денег, любой выигрыш дарит баснословную радость. Но нам с вами, господин Чон, это давно незнакомо. Мы не нуждаемся в хорошей пище или дорогих домах, но людские потребности нескончаемы, поэтому нам приходиться метаться от одного развлечения к другому, чтобы удовлетворить нескончаемые потребности в эмоциях, поселить внутри что-то вечное, что будет радоваться нас, спасая от скуки. — Он снова сделал глоток, смакуя на языке вкус напитка, а затем добавил. — Уверен, вы бы не были так рады выиграть, если бы панически не боялись проиграть. А вы бы не боялись, если бы за проигрышем стояла лишь потеря денег. — Но если… — Если бы вы проиграли? — уловил мою мысль он мгновенно. — Перестали бы бояться проигрывать и стали бы счастливее от преодоления чего-то действительно трудного для вас. Я кое-что подарил вас сегодня, попробуете меня отблагодарить когда-нибудь. Юноша улыбнулся краешком губ и между нами воцарилась пауза, потому что слова его ввели меня в раздумья. — Так значит вы скучаете? — С печалью поинтересовался я. — Иногда. — Не сразу ответил он, разглядывая пузырьки в бокале. — И нет того, что вы бы ещё не пробовали? Он вздохнул, чтобы ответить, но какая-то мысль помешала ему. Затем он взглянул на меня, снова оценивающе, но уже более устало и я заметил, как он резко сдержал порывающуюся наружу улыбку. — Любить. — Ответил омега и поставил пустой бокал на столик. — Я бы мог полюбить вас, потому что вы отнюдь не глупы, и авантюризм не чужд вашей душе. — Так что же вам мешает? Он наклонил голову в бок и в глазах его снова блеснуло удовлетворение. — Я растопчу ваше сердце, а тигры в том зале сожрут вас заживо при первой только новости о нас. — Для начала вам придётся его забрать. — Устало вздохнул я. — А это уже масса впечатлений. Юноша снова сдержал улыбку, только уж мене незаметно и пару минут подумав, всё это время глядя на меня, достал что-то из своего кармана. Этим оказались маленький блокнот и ручка. — Я остановился в отеле Бер Трамб. — Сказал он, записывая что-то. — Пришлите букет белых тюльпанов и оставьте номер в записке, чтобы я мог связаться с вами, как только у меня появиться тяга к сильным, глубоким чувствам. Он вырвал листок из блокнота и вручил мне его, а затем резко поднялся и уже собирался уходить, он приоткрыв дверь внутрь зала добавил: — И господин Чон. Никогда больше не называйте людей жестокими, пока не будете знать то, что у них внутри и то что у них за плечами ровно так же как и самого себя. Дверь захлопнулась и я остался один, наблюдать за пустым бокалом, оставленным на столе.