С тобой

ххх

      Пляж раскидывается перед ними ночным безмолвием, шуршащими по песку волнами и мягким ветром. Кацуки выходит из машины и смотрит какое-то время. Снимает чужие кеды со своих ног, наступая на задники, и идёт к воде.       Изуку сзади тужится, тащит пледы и небольшой переносной холодильник. Так ему и надо. Проиграл в "камень-ножницы" — будь готов потеть.       Вода ночью не такая тёплая, как днём, успевает немного остыть. Чёрная, лижет голые ступни, щекочет перепонки между пальцами. По коже бегут мурашки.       — Ох, Каччан, только не заходи далеко. Давай не будем купаться, ладно? — Изуку звучит из-за спины, шуршит вещами и слегка задыхается. Как он может звать себя про-героем?       — Мне от тебя разрешение ещё получить надо? — Кацуки коротко скалится. Деку вытирает лоб тыльной стороной кулака и забирает их назад банданой.       — Нет, конечно, нет. Просто ночь на дворе, мало ли что. Там не видно, где берег, а где…       Кацуки не слушает. Кидает в него кеды, а себя — в воду. Ныряет сразу, как только набирает нужную высоту. На самом деле мокнуть совершенно не любит, но позлить придурка хочется.       Вода дальше от берега заметно холоднее. Кацуки это знает, но не ожидает такой подставы, не ожидает, что настолько. Ногу сводит судорогой. Он сцепляет зубы и совершает мощный гребок руками, выталкивая себя к поверхности, а там уже сильные руки Деку хватают его поперёк груди.       Ещё один рывок — и они оба оказываются на берегу. Оба мокрые, кашляют. Оба немного злые. Глаза Изуку яростно сверкают.       — Каччан! Ты совсем с ума сошёл?! Я же тебе сказал!       — Да какая разница, что ты сказал! — огрызается Кацуки и усаживается, подтягивает ногу к себе, чтобы размять ступню. Болит адово. Это только сильнее распаляет его злость, моментально согревает. — Ты постоянно, мать твою, что-то балаболишь! Сколько можно! Кто вообще-       — Ты не так делаешь.       — Слушай, а не пойти бы тебе-       — Помолчи.       Пальцы Деку сжимают его лодыжку крепко и жёстко. Когда он тянет ногу на себя, Кацуки почему-то не сопротивляется, настолько ошарашен его дерзостью. Изуку выпрямляет его колено и натягивает ступню наподобие крюка. Держит так. Смотрит в глаза.       Ладно.       Ладно, ладно. Так и правда лучше. И этот взгляд… Кацуки хрипло выдыхает и поджимает губы.       С небрежно убранными назад мокрыми волосами и каплями воды, усеивающими кожу, лицо Изуку кажется очень взрослым. Жёстким. Лицом человека, который точно знает, что хочет, и как этого добиться. Упрямого человека.       — Больше так не делай, — говорит он уже тише, мягче. — Я правда очень за тебя перепугался.       — Я могу сам со всем справиться.       — Я знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Как только подумаю, что что-то с тобой может произойти…       Волны шуршат вокруг них. Пляж молчаливо замирает, наблюдая.       Рука Изуку на мокрой коже Кацуки горячая и осторожная. Крепкая хватка оставляет едва заметные следы, но это не страшно. Большой палец массирует мягкое место между пяткой и плюсной.       Кацуки думает о том, почему Изуку всё это делает.       Изуку украдкой смотрит на его шрамы.

ххх

      Посреди дороги из леса их настигает дождь. Они далеко от машины, и укрыться в открытом мискантовом поле негде. Кацуки рычит в бессилии и переходит на бег.       Изуку бежит с ним рядом, хотя может лететь. Может метнуться туда-обратно. Но не делает этого. Оба они мокрые с головы до ног, а он улыбается, счастливый, как щенок.       — Чему ты, чёрт тебя дери, так рад?! — Кацуки недоумевает. Изуку заливисто хохочет и прыгает. Высокие крепкие стебли больно хлещут голые колени.       — Мне так весело, Каччан! Я так давно не бегал под дождём просто так!       От того, каким искренне счастливым Деку выглядит, Кацуки почему-то находит в себе тепло.       Он чуть не спотыкается на бегу. Мискант хватает за ступни, ещё и кеды спадают с ног. Их он скидывает, цепляет за шнурки и бежит босиком.       Изуку добегает до автомобиля первым. Запрокидывает голову, ловит капли на язык. Смешно отряхивается и быстро шарит по карманам в поисках ключей.       Кацуки становится жутко от мысли, что он их просрал, пока скакал по полю, и придётся возвращаться, чтобы найти их. Или, того хуже, нужно будет выбить окно, и тогда всё внутри салона будет мокрым и противным… Но ключи находятся, и он ныряет под крышу. Старается не трогать сидения, стягивает мокрую одежду, выжимает её снаружи и-       Деку накидывает на него свою кофту. Впихивает руки в рукава, а сверху накрывает пледом. Сам уже тоже переоделся, только с волос противно капает. Кацуки вспыхивает.       — Какого-       Изуку не даёт закончить, двигается молниеносно. Сгребает в объятия и обвивает всеми конечностями, даже ногами, между которых тот оказывается. В лопатки Кацуки его сердце бьётся сквозь слои ткани и жар.       — Эй, придурок, отпусти меня, — ворчит Кацуки. Крепкие руки обвивают его сильнее, держат поперёк груди. Ладонь Изуку скользит ему под руку, на уязвимый бок, ловит бит сердца. Бережёт, как будто бы.       — Ты замёрзнешь, — шелестит в затылок, щекотно согревает кожу тёплым дыханием. Кацуки чувствует, как ему становится горячо. — Я тебя погрею. Не хочу, чтобы ты заболел, Каччан. Поэтому, пожалуйста, не дёргайся, а то мы оба упадём в лужу.       И почему-то… почему-то Кацуки замирает. Прислушивается к ощущениям, к теплу, к звукам снаружи и внутри. Капли барабанят по крыше и стеклу, ничего не видно — окна потеют слишком быстро. Ветер шелестит колосьями мисканта.       Кацуки слушает ровное дыхание Изуку, и ему кажется, что ритм его сердца он слышит тоже.       Изуку склоняет голову, кладёт её ему на плечо и замирает. Под накинутым полотенцем не видно его лица.       И, может, Кацуки это только кажется… Может, и нет никакого прикосновения губ к шее… Но жар на ней отпечатывается знакомой улыбкой.

ххх

      Он возвращается к автомобилю как раз к моменту, когда Изуку просыпается. С неба всё ещё мелко капает. В придорожном кафе и вовсе говорили за ливень после обеда. Чёрт бы побрал сезон дождей, который в этом году начался раньше.       Кацуки шмыгает носом и кидает в придурка бумажный пакет с завтраком. Скользит внутрь, на своё сидение, забирается сразу с ногами. Заворачивается в плед и тычется в складки носом. Как же ему холодно.       Пакет шуршит сначала осторожно. Потом всё громче. Изуку громко вдыхает, принюхиваясь, радостно смеётся.       — Ого, сто лет не ел эти сэндвичи! Спасибо, Каччан! Ой… Ты в порядке?       Заглядывает в лицо и не дожидается ответа. Зачем в таком случае вообще задавать вопросы? Он тянет руку и касается лба Кацуки, хмурится, трогает шею тыльной стороной кисти. Хмурится сильнее.       Кацуки глухо взрыкивает, отмахиваясь от (приятных) прикосновений.       — Каччан, у тебя температура.       — А у тебя ещё и причуда градусника в жопу вшита? — Кацуки пытается его от себя оттолкнуть. Ему нужно пространство. Ему нахрен не сдалась забота.       Изуку раздражённо отбивает его руку и отодвигает кресло.       — Ложись.       Кацуки скалится.       — Отвали.       — Тебе лучше лечь. Пока не собьём температуру, будешь лежать. Каччан, пожалуйста, не заставляй меня тебя связывать. Мне бы очень не хотелось этого делать.       — А не много ли ты на себя брать стал, а, Деку?       Изуку сжимает челюсти и выбирается из машины. Забирается сзади и шуршит там вещами или ещё чем, хрен разберёт. Кацуки не смотрит. А потом его тянут туда же. Стоит начать сопротивляться — кнуты опоясывают тугими петлями.       Кацуки громко рычит и пинает панель управления.       — Ублюдок! Отпусти! Я тебе кишки на баранку-       — Перестань дёргаться! Так ты только себе навредишь. Я же не желаю тебе зла.       — Да мне и добро твоё нахрен не сдалось!       Изуку дёргает кнуты на себя. Так Кацуки оказывается на задних сиденьях. Пытается выбраться из хватки ненавистных плетей, хотя сам знает, какие они крепкие. Знает, что, пока Деку не захочет, всё это будет бесполезно.       Изуку наблюдает за его пустыми попытками освободиться с болезненным видом. Выглядит расстроенным и виноватым. Почти печальным. Подаётся вперёд и прижимается ко лбу Кацуки своим. Его ладонь на затылке ощущается тяжёлой и крепкой.       — Я хочу, чтобы с тобой всё было хорошо, Каччан. Чтобы ты был счастливым и здоровым. Чтобы тебе ничто не угрожало…       — Многого ты хочешь, — выплёвывает Кацуки и бодает его, потому что пока что это максимум того, что он может. Голова кружится. Ему жарко от всей этой активности, что они намутили. А вместе с тем холодно.       Он ненавидит так себя чувствовать. Ненавидит даже больше, чем ощущение слабости.       Конечно же, Изуку это знает.       Обеими ладонями он обнимает лицо Кацуки, зарывается кончиками пальцев в отросшие волосы на висках. Забирается в чёлку, зачёсывает её назад. Его прикосновения не грубые и не жёсткие, не делают больно, не отталкивают.       Он трогает Кацуки так, как будто от этого зависит, выживут ли они. Кацуки чувствует, что Изуку сдерживается.       — Я хочу о тебе заботиться, — шепчет Деку. Между его бровями появляется эта глубокая морщинка, которая бывает, когда испытываешь боль. Уголки губ опускаются, линия рта изгибается. В глазах появляется что-то тяжёлое и тоскливое. Что-то, что Кацуки не знакомо, но отзывается внутри. — Хочу, чтобы ты не чувствовал себя так, будто я тебя пытаюсь унизить. Уязвимым.       — О чём ты…       — Каччан, пожалуйста, — от открытого молящего взгляда у Кацуки в груди тесно. Он не понимает, почему сердце бьётся так бешено. Вокруг пальцев потрескивают искорки. — Позволь мне о тебе позаботиться.       — Да зачем мне…       — Пожалуйста.       Кацуки обнаруживает в голове абсолютную пустоту. Для него такие откровенные просьбы в новинку, особенно когда подобное вытворяет Изуку. Он не ожидает ничего такого от него.       Поэтому хрипло выдыхает, вжимается лопатками в дверцу и бессильно выплёвывает:       — Да делай ты, что хочешь, придурок.       Изуку подаётся ближе. Ладони всё ещё у Кацуки на щеках — тёплые, шершавые, большие — надёжные. Губы прижимаются к горячему мокрому лбу.       — Спасибо, Каччан.       Изуку улыбается. В глазах его всё та же странная, непонятная боль.       Кацуки видит, что он хочет сказать гораздо больше.

ххх

      Они добираются до крайней границы страны. Автомобиль остывает в тени раскидистых деревьев, там, где земля уже настолько примятая, что колёса даже в дожди не вязнут.       На этом пляже безлюдно только потому, что ужасно грязно. Кацуки стоит на покошенных от времени ступенях деревянной лестницы и смотрит перед собой. Изуку тихо вздыхает рядом. Засучивает рукава.       Кацуки на него косится краем глаза.       — Ты что удумал.       — Расчищу нам пляж.       — Тебе делать нечего?       Изуку улыбается. Ямочки на щеках появляются так же, как всегда, когда он делает это искренне и беззаботно. Кацуки был влюблён в них в раннем детстве, постоянно тыкал в них пальцами. Сейчас хочет тоже. Не смеет.       — Не хочу, чтобы он запомнился нам таким.       Изуку спускается по скользким сгнившим ступеням, избегая прикосновений к запачканным птичьим помётом и какой-то слизью перилам. Завязывает ветровку на поясе.       За это лето он здорово загорел, а ещё успел немного потерять мышечной массы. Совсем чуть-чуть. Стал мягче, больше. Таким домашним.       Кацуки рассматривает его и прячет руки глубоко в карманах пушистой тёплой кофты. Сжимает в кулаках маленькие ракушки, которые придурок подарил ему на одном из первых пляжей. На память.       Как будто такое Кацуки сможет забыть.       Изуку использует плети и левитацию. Использует покрытие и быстрый бег. Тренирует зачем-то побочный стиль и воздушные силы. Ему, кажется, весело. Его стараниями пляж постепенно становится чище, мусор собирается в локальных точках по краям, недалеко от лестницы. Он себя хвалит.       Кацуки к нему присоединяется.       Ему, чтобы передвинуть древний холодильник, нужно использовать только то, что он имеет: физическую силу, ту самую, что он натренировал. Взрывы испортят всё, разнесут аккуратные кучки Изуку в щепки, и с одной стороны ему хочется это сделать, потому что он противный вредина, а с другой он ценит то, что Деку делает, все его старания.       Изуку лучезарно улыбается и что-то мурлычет. Его лоб мокрый от пота, по шее и плечам струятся капли. Сияют на солнце.       Песок белый, похож на снег. Тёплый. Шумят волны, ждущие их.       Кацуки случайно задевает ногой микроволновку, ржавую настолько, что держится только чудом. Куча мусора опасно качается, и вот сверху что-то летит. Кацуки успевает только моргнуть, выставить ладонь, в которой уже формируется взрыв. Зелёная вспышка мелькает перед глазами.       Изуку закрывает его собой. Он со стопроцентным покрытием, и ему ничто не страшно. Но Кацуки от неожиданности вкладывает во взрыв больше силы, чем было нужно. Резко выдыхает. Чувствует, как потеет, в этот раз от страха.       Изуку хрипло выдыхает в ответ и немного отстраняется. Его ладони у Кацуки на спине, такие горячие. Такие крепкие. Мелкие молнии бегают у Деку по телу, пока сам он смотрит только на него.       — Каччан, ты в порядке? Тебя не задело?       — Ты тупой? — Кацуки отталкивает его, толкает сильно, так, что придурок падает на задницу с максимально тупым выражением на лице. Будто искренне не ожидает. — А если бы задело тебя?! Научись ты уже думать башкой!       — Но со мной всё хорошо! Твой взрыв нас спас!       — А если бы ты не понял, что я собирался делать? — Кацуки наступает на него, буквально. Ставит ступню в красном кеде ему на живот и давит. Под подошвой жёстко и ритмично поднимается при дыхании. — Если бы я тебя взорвал, идиот?       "Если бы ты не додумался использовать покрытие в этот раз?"       Изуку изумлённо склоняет голову к плечу.       — Но ты же меня уже много раз взрывал. Смотри, я в порядке. — Его пальцы обвиваются вокруг лодыжки Кацуки, подушечка большого массирует острую косточку на внутренней стороне. — Я в порядке, Каччан. Ты мне не навредил.       — Очень жаль.       Изуку слабо улыбается. Он немного смещается, пытаясь встать, но ногу Кацуки всё так же придерживает. Чтобы не упал. Кацуки мстительно давит сильнее, почти всем весом. Придурка хватает только на то, чтобы охнуть.       — Сколько можно, Изуку?       Деку вскидывает глаза и смотрит открыто. Смотрит так, будто видит чудо. Как будто Кацуки никогда не называл его по имени после того раза, когда извинялся, и потом, когда умирал. Каждый раз такая реакция.       Кацуки поджимает губы и убирает ногу. Снова прячет руки в карманы. Снова ладони влажные. Ракушки больно врезаются в мякоть.       — Однажды доскачешься.       Изуку широко улыбается и поднимается. Его волосы немного подпалены с левой стороны, куда пришёлся взрыв, но в целом он, кажется, нормально.       — Тогда ты меня спасёшь, Каччан.       Кацуки показывает ему средний палец и уходит к воде.

ххх

      К ночи становится холодно. Особенно это ощущается у воды, где спрятаться почти негде.       Пламя костра пляшет во все стороны. Чудо, что не тухнет. Кацуки тянет к нему руки и втягивает голову в плечи, стараясь сохранить тепло. Мало помогает.       Вся его одежда мокрая. Хоть поверх и накинута ветровка Изуку — сухая, — он всё равно чувствует, как холод грызёт кости. Как в такой ситуации не ругаться?       Изуку появляется из темноты с пледом. Его он встряхивает, и после нескольких громких хлопков ткань ложится Кацуки на плечи. Полотенце накрывает светловолосую голову, а всполох жара селится позади.       Кацуки напрягается и наклоняется вперёд. Косится назад из-за плеча.       — Хера ли ты там сел? Тебе место найти или чё?       — Я специально.       Изуку смотрит уверенно и к себе тянет так же. Обвивает руками, как плетями, зажимает между бёдер, но по-настоящему не удерживает. Кацуки терпеливо стискивает зубы, как только чувствует, как этот камикадзе недоделанный начинает ворошить волосы полотенцем.       Какого чёрта он всегда такой горячий?       — Если тебя не просушить как следует, ты снова заболеешь, — бормочет Изуку. — Я не хочу, чтобы это случилось.       — Нехрен было кидать меня в воду, придурок.       — Я ненарочно, правда, — и хоть он это говорит, в то же время посмеивается. Как ему верить? — Я думал, ты используешь взрывы, чтобы взлететь. Почему, кстати, ты этого не сделал?       Кацуки дёргает плечом.       — Не захотел.       — Почему?       Изуку звучит так, будто улыбается. Кацуки духу не хватает повернуться к нему. Ему и не нужно. Он видит эту улыбку перед глазами словно бы по-настоящему.       Хочется как-то придурка задеть. Смутить. Доставить ему дискомфорт, даже. Поэтому, наверное, он говорит:       — А чтобы ты потом вот так сидел и грел меня, понял? — и ухмыляется. Руки Изуку замирают, и это заставляет сердце Кацуки замереть тоже.       Он нервно сглатывает и медленно поворачивается. Смотрит из-за плеча. Свет от костра неверный, пляшущий и кривой. Тени от него густые и размытые. Всё это создаёт игру отчаяния и голода в чужих глазах, совсем не зелёных сейчас.       Кацуки видит, как Изуку склоняется к нему. Как смотрит ему в глаза. Как поджимает губы. Его ладонь соскальзывает Кацуки на щёку, кончики пальцев зарываются во влажные волосы на виске.       Изуку замирает. Между кончиками их носов всего, может, пара сантиметров, не больше. Кацуки смотрит на него широко раскрытыми глазами. Чувствует тепло его выдохов — неровных.       А затем Изуку ныряет в него, и его губы на губах Кацуки мягкие, осторожные и ласковые. Он целует его, как не целуют любимых, но целуют богов.       И Кацуки… позволяет этому случиться.

ххх

      Конечно же, Изуку сбегает. У него получается только потому, что Кацуки погружается в какое-то особенное ступорное состояние, с теплом на губах и фантомным чувством чужого языка напротив собственного.       Изуку удаётся избегать его всю ночь, хотя не сказать, что кто-то его преследует. Как только он входит в темноту, его место занимает холод. Кацуки держится ближе к огню и погружается в тишину. Ему точно есть о чём подумать.       Он решает быть честным с самим собой.       А вот из машины сбежать придурку уже некуда. Он пытается удрать сразу, как только видит отражение в зеркале заднего вида, но Кацуки оказывается неприлично быстрее и заваливает его в песок. В конце ну просто наитупейшей битвы, больше похожей на возню двух запутавшихся ужей, пустая башка Изуку оказывается у Кацуки между ног.       Никакого подтекста, только мастерский захват. Изуку брыкается, но взгляд подрывника достаточно тяжёлый, чтобы он замер. Кадык его нервно подпрыгивает, когда он сглатывает.       Кацуки склоняется к его лицу.       — Ну, и что это было?       Изуку отводит взгляд. Краснеет, заливается краской прямо на глазах. Панически сжимает пальцами бедро Кацуки, но не пытается его убрать.       — Я-я не… А как ты думаешь, Каччан?       — А ты с дурной башки на здоровую не вали. Я первый спросил.       — Н-но ты наверняка сам же уже и догадался!       — Я хочу от тебя услышать. — Кацуки наваливается чуть сильнее. Уже опасно. Видит, как тяжело Изуку дышать. — Ну? Мне продолжать? Задохнуться хочешь?       Изуку стискивает зубы. Видно, как напрягаются желваки. На этом лице давно нет тех пухлых щёк, какие были в средней школе и на первом курсе в Академии, но именно в такие моменты взрослость Изуку бросается в глаза сильнее всего.       Кацуки понимает, что ничего не добьётся так. Придурок упрям настолько, что в словаре напротив слова "упрямство" миллион процентов должна стоять его фотка.       Он раздражённо цокает, щёлкает придурка по лбу и поднимается.       — Размазать бы тебя тонким слоем, — ворчит больше себе. И теряет равновесие, когда за руку его дёргают назад.       Рот Изуку ловит его быстрее, чем Кацуки успевает осознать, что происходит. Что его снова целуют. Что горячий выдох Изуку скользит по его лицу трепетной щекоткой.       Не отдавая себе отчёта, он сжимает кулак и хорошенько заезжает Деку промеж рёбер, прямо в желудок костяшками. Гадёныш, наверное, ожидает чего-то такого, потому что не сильно его скручивает. Расстраивает и то сильнее.       Кацуки хватает его за ворот рубашки и дёргает на себя, скалясь.       — Сукин ты сын. Кто тебе сказал, что ты можешь меня целовать? А?!       — Прости. Я просто подумал…       Кацуки целует его. Сам.       Изумлённые зелёные глаза того стоят.

ххх

      От удара спиной о корпус автомобиля воздух из груди вышибает. Кацуки чуть не прикусывает язык, только язык Изуку его и спасает. Вот его он кусает от души и вдобавок рычит.       Тело Изуку плотное и жёсткое. Он весь возвышается над подрывником, вжимая его в машину. Руки у него горячие и жадные. Забираются под свободную кофту Кацуки, которую он тоже без спроса одолжил.       По ним он бьёт, взбрыкивая.       — А ну убрал!       Изуку вжимается в местечко у него за ухом носом, жарко выдыхает. Мажет по шее языком. Тут же себя останавливает. Это ощутимо — то, как он заставляет себя. Как весь напрягается, а затем немного отстраняется.       Ладонь остаётся жадно лежать на боку Кацуки, как раз над краем мягких свободных штанов.       Его слегка потряхивает. Их обоих.       — Я, — Изуку шумно сглатывает, поджимает губы и прижимается лбом к его виску, — боже мой, был в тебя влюблён всю жизнь, сколько себя помню.       Кацуки снова рычит, громче. Он шокирован, но не хочет, чтобы это было видно так же, насколько видна жадность Изуку. Внутри него что-то сильно отзывается на его слова, а он даже не знал, что оно в нём есть. Не давал этому имени. Не звал по нему, хотя точно смотрел в глаза.       — Давно тебе память не отшибало? Или манги перечитал? — Кацуки упирает ладони в широкую грудь напротив и давит, отталкивая. В правую тяжело бьётся чужое сердце. Никакой лжи. Он застывает. — Чё… Подожди. Хочешь сказать, с сада? Или- Чё? Раньше?       — Получается…       Изуку не отпирается. Выпрямляется, но только для того, чтобы вжаться теперь Кацуки в лоб. Выглядит так, будто ему больно. Будто он в ожидании боли или отторжения. Или это надежда?       Кацуки не понимает. Смотрит на него и не понимает.       Изуку обнимает его лицо второй ладонью. Бережно накрывает щёку, поглаживает скулу шершавой подушечкой большого пальца. Смотрит нежно и открыто. Кацуки не помнит, чтобы кто-то когда-то так на него смотрел, и ему не по себе от этого.       Изуку мягко улыбается.       — Я в тебя так влюблён.       Кацуки мелко дрожит, и сейчас ему плевать на это. В груди творится что-то бешеное, кишки скручивает узлами. Он сам вжимается в корпус авто спиной. Уйти хочет, как будто бы. Сбежать. Стоит на месте, хотя никто его не удерживает.       — Не мели чепухи, тупица. Никакая это не…       Изуку берёт его ладонь в свою и поднимает к лицу. Целует по одной сбитые костяшки. Почему он так нежен? Откуда это в нём?       Кацуки наблюдает за этим ошеломлённо, а под взглядом зелёных глаз его лицо теплеет.       Ему так чертовски стыдно. Он чувствует себя таким раскрытым. Как будто раздетым, если только за обнажёнку можно испытывать такой стыд. Но даже спрашивая себя, не может найти ответ, почему.       — Каччан… — Изуку склоняет голову к плечу, заглядывает ему в лицо и осторожно изгибает уголки рта в очередной улыбке. — Можно я буду за тобой ухаживать? Ты мне позволишь?       Кацуки хочет его ударить и сбежать, как в детстве. Хочет побить и отсидеться где-то в сторонке, медленно затухая после извержения, как в юношестве. Хочет быть рядом и видеть, что они могут, как напарники.       Хочет быть рядом и видеть, что они могут вместе, как партнёры.       Хочет сжать его пальцы в ответ и вернуть ладонь под кофту.       — Делай что хочешь.       Изуку подаётся ближе. От него приятно пахнет чем-то, характерным ему, чистым и без всяких городских примесей. Только его запах и сладковатый привкус самого Кацуки.       Ему идёт это.       — Я хочу, чтобы ты этого тоже захотел.       Кацуки скалится. Улыбается. Хочет видеть.       — Заставь меня.

ххх

      В этот раз они ночуют не под открытым небом, не в тесном салоне авто. Мотель встречает их пахнущим старостью номером посреди грёбанного нигде, и они закрываются изнутри.       Изуку целует его жадно и страстно. Язык глубоко во рту Кацуки, заполняет собой мокрое горячее пространство. Такой гибкий и жёсткий, уверенный. Кацуки выгибается в сильных руках и трётся о крепкое бедро пахом.       Изуку отстраняется только лишь для того, чтобы услышать его хриплый стон.       — Боже, как ты красив…       Кацуки скалится, отталкивает его лицо и отстраняется от стены.       — Боже, как ты болтлив.       Он этого хочет. Поцелуи Изуку ложатся на кожу сразу же, как только он стягивает кофту, неожиданно большую для него. От горячего дыхания по коже бегут мурашки. В ней быстро становится тесно.       Кацуки упирается на край кровати руками и выгибает спину, роняет вперёд голову. Изуку прижимается открытым ртом к загривку, прикусывает чувствительную кожу и скользит вниз. Широкие ладони обнимают рёбра, трогают напряжённо подрагивающие мышцы пресса.       Становится душно. Изуку вжимается в зад пахом и давит в себя за бёдра. Пальцы сжимаются крепко. Властно, даже. Он шипит.       — Что, прям так и возьмёшь меня? — Кацуки усмехается. От перспективы стонать под ним у него подкашиваются колени. Он не думал прежде о таком, а сейчас не может перестать.       Изуку смотрит на него из-под растрёпанной чёлки голодным зверем. Глаза дико сияют, такие бешеные и насыщенные. Что за чудовище.       — Ты не представляешь, как сильно я этого хочу, — голос у него низкий и глубокий. Струится из глубин грудной клетки, кажется. Кацуки вздрагивает. Горло сводит. — Но если этого не хочешь ты, тогда это бессмысленно.       — Кто сказал, что я не хочу?       — Тогда скажи, что хочешь. — Изуку наваливается на него сзади. Прижимается к лопаткам широкой грудью. Давит в зад твёрдым членом, заключённым в одежду. Опаляет дыханием голые плечи и заднюю сторону шеи. — Дай мне знать это. Скажи, что хочешь меня, Кацуки.       Кацуки скалится. Пальцы Изуку давят под подбородком. Послушный, он следует его рукам. Откидывает голову ему на плечо, красиво выгибаясь. Знает, что чёртовому любимцу вселенной это нравится. Чувствует реакцию всем телом, наслаждается ею.       Прячет уязвимое желание за острой усмешкой.       — Отсоси.       Изуку обводит край ушной раковины кончиком языка. Находит чувствительные места так легко, точно знает и так о них. Сжимает в ладонях его грудные мышцы. Смотрит жарко.       — С удовольствием.

ххх

      Откуда Деку так умеет управляться своим чёртовым языком, загадка номер один.       Ему под стать.       Кацуки запрокидывает голову и низко стонет в потолок. Тут же закрывает рот ладонью, закусывает костяшки и жмурится. Горячий язык мажет по уздечке и обвивается вокруг головки.       Голова Изуку между широко расставленными коленями Кацуки, а сам Динамит фактически сидит у него на груди в этот момент. Член глубоко погружается в мокрый рот, утыкается в горло, но не скользит глубже. Этого и не нужно.       Зелёные глаза смотрят только на него одного.       Кацуки всхлипывает. Пальцы сжимаются у него на заднице, разводят ягодицы. Мажут между, мнут мягкую кожу, упругие мышцы. Кацуки потряхивает сначала слегка, потом всё яростнее. Он запускает ладонь в лохматые тёмные волосы, забирает чёлку назад. Обнажает крепкий покатый лоб. Хочет видеть.       Лицо Изуку исполнено волей, в то время как глаза полны обожания к нему.       Боже, какой же он…       Он льнёт к ладони, его незамысловато ласкающей. Втягивает щёки, сосёт сильнее. Он в полнейшем хаосе: его лицо и шея в слюнях и смазке, и при этом вид у него такой, точно рай его — вот он весь. Уже у него в руках.       Кацуки хрипло стонет его имя. Изуку содрогается, жмурится. Тяжело выдыхает носом. Смотрит со слезами, с мольбой, и Кацуки следует ей. Повторяет его пять букв ещё раз, потом ещё раз, и ещё. Кончает тоже с ними, задыхаясь, содрогаясь, выгибаясь и удерживаясь, чтобы не толкнуться навстречу.       Изуку стонет, едва его рот освобождается. Запрокидывает голову и хнычет. Горячие капли усеивают кожу у Кацуки на спине, и ему от этого не мерзко. Он никогда не думал о таком. Он никогда не думал, что ему это так понравится.       — Ты… Ты что, только что?..       Изуку поджимает губы и кивает. Щёки красные, а губы распухшие. В ресницах запутались слёзы. Он так красив. Кацуки смотрит на него и не узнаёт, не видит того жалкого задохлика. Видит шикарного мужчину, с которым колесит по стране уже столько лет подряд.       Когда это началось? Когда в нём что-то такое зародилось?       Он не знает ответов. Но Изуку смотрит на него, как на сбывшуюся мечту. Смотрит, как на кого-то, кого ни за что не отпустит. Улыбается всем лицом сразу, тянется ладонями к его лицу.       Кацуки склоняется и целует его. Он этого хочет. Всего этого.