Отчётный период

      Не обнаружив по пробуждении своего драгоценного соседа по комнате, Егор немного заволновался, хотя волнение как таковое Егору было несвойственно: даже в самых серьёзных переделках он ухитрялся сохранять спокойствие удава. Несколько сообщений в ВК разъяснили ситуацию: судя по всему, Гриня (или, как его ещё называли друзья, Шуня) заночевал на вписке. К удивлению Егора, никто до сих пор не поднял переполох по случаю Шуниного исчезновения.       Егор с ленцой спустился в столовую. Лицейская столовая занимала большое помещение на первом этаже и выходила во внутренний двор окнами-арками. На завтрак была Егорова любимая рисовая каша и бутерброд с ароматным жёлтым сыром и маслом, впитавшимся в хлеб. Возле самих окон сидела малышня, смотрела тиктоки, шутила, обливала друг друга чаем, поэтому Егор сел в глубине столовки и принялся бодро поглощать разваренные в молоке рисинки. Гриша тоже любит рисовую кашу. Почему же его всё нет? — думал Егор. — И чё с ним сделает Костя, когда узнает?       Выскоблив тарелку почти дочиста, Гриша поставил посуду на зеркально-железный стол с косой красной надписью «грязн.» и пошёл на занятия, где сонные субботние преподы, не менее лицеистов огорчённые шестидневкой, пытались оживить аудиторию, куда более, чем в обычные дни, вялую. Большую часть занятия Егор пялился в окно, которое выходило не во двор, а на улицу, и можно было разглядывать прохожих, как на каком-то макете. Когда у входа в лицей показался Костя в пальто и почему-то одновременно с рюкзаком и чёрным портфелем, у Егора засосало под ложечкой в ожидании неприятного разговора.       Обстановка скоро разрядилась тем, что Гришка всё-таки дошёл до занятий. Но неприятного разговора избежать не удалось: Костя довольно резко поймал Егора за предплечье (благо, отдельно от Гриши: Егору всегда было неприятно, когда при нём кого-то отчитывают) и выспрашивал у него, где был ночью его сосед.       — Пизда тебе от Василича! — обрадовал он Гришу через пять минут после встречи с куратором. Гриша поморщился. Была эта похмельная гримаса или предвкушение встречи с кураторским ремнём, история не знает.       Собрания Егор не боялся. Зачем заранее страдать, что-то там предвкушать, когда понятно, что получишь по жопе так или иначе? Егор относился к этому просто, а вот Гриша в своей похмельной задумчивости, кажется, совсем приуныл. Они мылись в соседних кабинках душевой. Егор не затыкался, даже когда намыливал свою белобрысую стриженную голову, рискуя наесться шампуня, но из соседней кабинки доносились то угрюмые угуканья, то не менее тяжёлое молчание.       Егор не выдержал, закрыл кран и впёрся в кабинку друга.       — Ну ты чего, Шунёк? Не ссы. Не отчисляют же пока.       — Вот именно, что пока. — Гриша опустился на кортаны, намыливая ноги.       Егор коснулся тёплого голого плеча Гриши.       — Думаешь много. Смари: я же знаю, что мне Костя надерёт сегодня жопу ремнём. И ты знаешь, что тебе Костя надерёт жопу ремнём. Только я почему-то не корчу рожи, как будто бы, я не знаю, ну, типа… Типа меня щас расстреляют. Первый раз, что ли? Простит он тебя, это я тебе точно говорю.       — Простит… — рассеянно сказал Гриша.       — Кароч, отставить панику. Тебе спинку потереть?       — Давай.             Как говорится, no homo: в произошедшем далее не было никакого эротического подтекста.       …Гриша рассеянно сушил волосы стареньким общественным феном, а Егор тем временем только одевался. Оделся он так, как будто бы не на порку собрался, а на теннисный турнир: шорты и футболка. А что, объяснял всегда Егор, вы вечно одеваетесь, как я не знаю, в театр — ремни все эти расстёгивать, пуговицы, ширинки… А я быстро спустил шорты, быстро получил, что полагается, и свободен.       — Ну что, готов? — спросил его Егор и, как был, в резиновых тапках, направился к выходу.       Гриша вздохнул.       — Ну пошли.