Отчётный период

      Сенечка проснулся и не сразу смог определить своё положение в пространстве. Через несколько секунд он понял, что едет на боковинке поезда, на верхней полке, головой вперед. Человеку, более привычному к купе, трудно привыкнуть к расположению плацкартных боковин. Поезд проезжал по мосту, кругом гремело, стучало, острые лучи прожекторов белыми ножами шинковали тьму вагона. Сенечка вспомнил, что однажды в детстве он так же проснулся в поезде, который переезжал мост, и очень испугался, потому что решил, что состав сейчас разлетится на куски.       Сенечка свесил голову с полки и обнаружил, что пока он спал, нижний пассажир сошёл с поезда, потому что полка была не только пуста, но и сложена в столик. О том, что на ней кто-то ехал, напоминал только целлофановый пакетик из-под постельного белья, напоминавший в скомканном обличьи какую-то редкую тропическую медузу с красными нитями внутри прозрачного тела. На соседней нижней полке виднелось в полумраке дежурного освещения крашеное в белый короткое каре Анны Петровны, сопровождающей группы. Сенечка натянул штаны и попытался аккуратно спрыгнуть с верхней полки. Аккуратно не получилось, и Анна Петровна заворочалась, забормотала во сне. Сенечка вдел ноги в горячие от радиаторного жара ботинки и сел на боковинку. Ему захотелось пойти в вагон-ресторан и есть там горячий борщ со сметаной, чтобы веточки зелени хрустели на зубах, чтобы вылавливать волокна разваренной говядины, стараясь растянуть её малое количество до самой последней ложки жижи. У него аж в животе заурчало, когда он представил себе сладкий свекольный бульон, стекающий по горлу, кислый запах сметаны и прочие борщевые атрибуты.       Сенечка, впрочем, не был уверен, что вагон-ресторан работает в такое раннее время, но абсолютно точно знал, что Анне Петровне едва ли понравится его самовольная отлучка, если она проснётся и не обнаружит его на своём месте — Анна Петровна впервые сопровождала группу и компенсировала растерянность строгостью. Покупать же у проводницы доширак и заваривать его поездным кипятком ему не хотелось, причём не по эстетическим причинам, а из опасения в процессе перебудить пол-вагона. Поэтому Сенечка достал телефон, начал переставлять и лопать в нём разноцветные пузырики.       За окном светало, и вагон начинал медленно оживать. Люди садились на своих полках, полки скрипели, сетки хлопали, жужжали молнии чемоданов и кофт. В проходе начали сталкиваться приливы и отливы направляющихся с полотенцами на плечах в уборную и их неё. Там кто-то отфыркивался громко, как кашалот, так что Сенечка, сидевший в самой середине вагона, отчётливо это слышал. Проводница будила заспавшихся, кому надо было сходить на ближайшей станции. Как только бесконечные ёлки и сосны сменились городскими картинами, Сенечка оторвался от телефона. За окном медленно проплывали жилмассивы и промзоны какого-то областного центра. Особенно понравились Сенечке змеистые клубки труб нефтеперерабатывающего комбината, подсвеченные, как кострами, желтыми точками фонарей.       Проснулась и Анна Петровна, молодая ещё довольно училка, так же, как и Костя, пришедшая в лицей из университета. Пожелав ей доброго утра, Сенечка осведомился, не разрешит ли она ему посетить вагон-ресторан, протранжирить последние его сбережения. Он так и сказал: протражирить последние сбережения. Анна Петровна без особой охоты разрешила.       Сенечка нащупал в кармане куртки, криво повешенной у изголовья его верхней полки, пятьсот рублей и, довольный, пошёл по ходу покачивающегося поезда к вожделенному вагону. Надо бы не забыть свой вагон, подумал он, отмечая, как же всё-таки одинаков поезд по всей длине: дверь, тамбур, опять дверь с ледяной ручкой и похожим на клюв клеста язычком, по ногам дует ветром, летают из-под низа снежинки, иногда накурено, опять дверь, тамбур, дверь, проход, торчащие ноги, края простыней, любопытные дошкольники, высовывающиеся из купейных дверей или плацкартных отсеков. На третьем вагоне на Сенечку зашикали трое огромных тёток, выволакивающих свои баулы в тамбур, выгружаться: нечего, мол, шастать. Поезд остановился, захлопали железные затворы выдвигаемых проводниками ступеней. Сенечка шмыгнул в вагон-ресторан и в самом деле заказал борщ, хотя официант в помятой рубашке настойчиво сватал ему более традиционные для утра сырники и рисовую кашу.       Тем временем чадская делегация в полном составе проснулась, умылась и затеяла от скуки различные игры, сначала в города, а потом и в «крокодила». Стоянка поезда подходила к концу, и румяные с морозу, пахнущие свежестью новые пассажиры вполне пообтаяли уже, разделись и расположились по вагону, когда Анна Петровна задумалась: а где же Семён? Она так и спросила, как бы размышляя вслух. «А куда он пошёл?» — спросила в ответ Лика, уминающая чокопай. «Да в вагон-ресторан вроде», — ответила Анна Петровна. Разговор краем уха отловила проходившая мимо проводница. Она сказала: «Как в вагон-ресторан? Его же сейчас отцепляют с тремя другими. Они на Новодемьянск идут». Анна Петровна, услышав такое, судорожно начала звонить Сенечке, но услышала лишь мелодичную вибрацию его телефона, покоившегося на столике. Анна Петровна схватилась за голову и побежала зачем-то в тамбур. «Да не беспокойтесь вы так, — кричала ей вслед проводница, — он на следующей сойдёт, его отправят назад».       В этот момент Сенечка тоже понял, что что-то не так. Перед уходом он заметил на расписании, что стоянка поезда на этой станции была полчаса, но не прошло и десяти минут, как поезд подозрительно зашевелился. Спросив у официанта, в чём дело, Сенечка получил исчерпывающую информацию, заставившую его резко покраснеть от напряжения. Бросив свернутую пятисотку на стол возле тарелки почти непочатого борща, он выбежал в соседний вагон, где проводница уже закрывала двери. На жалобное и сбивчивое: «Простите… мне в Чадск… Извините… Можно?..» она вошла в положение и, преступая должностную инструкцию, позволила Сенечке спрыгнуть, пока поезд не набрал ход. Сенечка приземлился не очень удачно, завалившись набок в сугроб. Он проворно поднялся, крикнул проводнице «Спасибо!» и помахал рукой, после чего принялся рысцой, набирая снег в ботинки, бежать по направлению к оставшемуся вдали обрубку поезда. Он еле успел к отправлению. «Что, в вагон-ресторан ходил?», — с иронией поинтересовался румяный проводник крайнего вагона, помогая Сенечке вскарабкаться на крутую железную лестницу. — «А у нас многие так попадают и уезжают в Новодемьянск. Жалуются, да всё без толку. Хоть бы совсем вагон-ресторан забрали, а то страдают же люди».       Анна Петровна была бы не прочь наподдать Сенечке прямо в вагоне, попросив ремень, например, с Ликиных или Петиных брюк, но обилие попутчиков несколько её стесняло. Если бы они ехали в купе, она бы не постеснялась, а вот в плацкарте такая мера всё-таки перебор. Так что был избран вариант рассказать Косте. Анна Петровна так и заявила Сенечке, стараясь делать лицо построже: «Я про твои похождения поездные расскажу Константину Васильевичу, пусть он тебе там вставит люлей. Понял, Семён?» Сенечка закивал, что понял, и чуть не заплакал от избытка чувств.       Поезд на всех парах мчал к Чадску, а Сенечка думал, глядя на ёлки за окном. Вот только что он ходил по столице, ездил на метро с грохочущими поездами, рассматривал прорезные стрелки часов на Спасской башне. А теперь — несколько часов, и он снова в Чадске, в знакомом до трещинки на штукатурке лицее, и поезд везёт его навстречу неминуемой порке. Самое обидное, что их команда не выиграла турнира. Если бы она выиграла, можно было бы канючить перед Костей: «Ну мы же выиграли! Может, не надо?» Да и вообще, разве он виноват, что поезд расцепляют?       — Чадск, готовимся, — прозвенел над вагоном бодрый голос проводницы. По вагону опять пошло шуршание, шевеление, копошение: застёгивали рюкзаки, вытаскивали из-за полок куртки, выволакивали в проход чемоданы. В Чадске было чуть свежее, чем на прошлой станции, но зато не было ветра и светило солнце, расцвечивая искорками коккарду со скрещенными молотками на берете проводницы. «Всего доброго», пробормотал Сенечка, прощаясь с проводницей и глядя в истоптанный снег платформы.       В Чадске они загрузились в маршрутку, покачались двадцать минут на ухабах, и всё равно приехали крайне неудачно, так что пришлось идти пешком два квартала, волоча на себе поклажу. Сенечка раздражался на Анну Петровну, полагая, что сам он проложил бы лучший маршрут. В холле лицея их встретила завуч Морева, зачем-то пересчитала их всех по головам, как крупный рогатый скот, и удалилась к себе. Сенечка тоже удалился к себе, взял чистую одежду и отправился в душевую, чтобы смыть с себя тот специфический запах то ли угля, то ли мазута, то ли сортира, пристающий ко всем без исключения пассажирам железных дорог.       Мысль о предстоящем отчётном собрании совершенно не радовала и вконец портила впечатление от только что закончившейся поездки.