Отчётный период

      Гриша проснулся от того, что очень хотелось пить. В комнате виднелись остатки вчерашнего безобразия: нестройными рядами стояли пивные банки, валялась на боку, как загулявший алкоголик, бутылка из-под водки, пустые коробки из-под дошика являли миру зеленоватое и ярко-красное от специй нутро. На диване рядом с Гришей лежали вповалку четверо или пятеро. Гриша поднялся, и в глаза ему ударил солнечный свет из-за незашторенного окна. Он дополз до ванной и открыл кран. Вода была сначала тёплая и с затхлым привкусом ржавчины, потом, наконец, пошла холодная. Напившись, Гриша вспомнил события вчерашнего дня и похолодел, взглянул на время, и похолодел ещё больше.       Лицеистам разрешалось покидать территорию интерната по разрешению куратора. Гриша часто опаздывал, когда его отпускали — то на несколько минут, а то и на час. Косте надоело это, и целый месяц он не выписывал Грише никакого пропуска.       Гришу давно позвали на этот день рождения, и за неделю до назначенной даты он начал плотно обрабатывать Костю, при каждой удобной и не очень возможности прося дать ему увольнительную на вечер, клятвенно обещая, что придёт ровно в двадцать три часа и ни секундой позже, называя Костю то «Константин Васильевич», то «Костенька», и всё-таки добился своего — под честное слово вернуться вовремя.       Мда. На двенадцать часов он ещё не опаздывал.       Гриша судорожно одевался и завязывал ботинки, когда поднялся, протирая глаза, хозяин квартиры. «А ты куда?», — спросил он голосом, хриплым спросонья. «На учёбу», — пробормотал Гриша. «А-а, ты по субботам учишься?», — спросил он. «Да», — ответил Гриша. — «А почему вы меня вчера не отправили домой? Я же просил». «А потому что ты был в такое говно, что тебя б не пустили в общагу. Ну, давай. Надеюсь, тебя не выгонят из лицея этого твоего». «А я-то как надеюсь. Пока».       Гриша выбежал из подъезда и еле успел вскочить на отходящий трамвай. Он решил, что Костя его убьёт, и решил позвонить ему сразу, чтобы, может, немного облегчить свою вину, но стоило разблокировать телефон, как он сразу разрядился. Так что Грише оставалось лишь трястись, слушать трамвайные звонки и смотреть на оборотную сторону пропуска, вложенного в прозрачный чехол телефона, где было написано следующее: 1. Пропуск «на выход» выдаётся обучающимся куратором либо администрацией. 2. В пропуске указывается фамилия и инициалы обучающегося, которому он выдан, дата и время, к которым обучающийся должен вернуться на территорию лицея-интерната. 3. В корешке пропуска указывается фамилия обучающегося, которому выдан пропуск, цель выхода за территорию лицея-интерната, дата и время выдачи пропуска. 4. Пропуск «на выход» действует однократно. Не допускается передача пропуска посторонним лицам. 5. В случае опоздания ко времени, указанному в пропуске, обучающийся может быть ограничен в праве покидать территорию лицея-интерната. В случае систематического и (или) грубого нарушения правил пропусного режима ставится вопрос об отчислении обучающегося.       Вряд ли надо говорить, что это единственное чтиво (особенно жирный шрифт) не сильно воодушевляло Гришу. Трамвай, подлец, ехал ужасно медленно, застревал на светофорах и остановках. «Кировский бульвар», — сказал динамик. Гриша выпрыгнул с подножки и на всех парах понёсся к лицею, надеясь, что не встретит Марью-Моревну, которая бы обязательно поинтересовалась, кто разрешил Грише проводить ночи неизвестно где и опаздывать на занятия, проверила бы пропуск… и далее смотри пункт пятый. Гриша вообще не был уверен, что на входе его не встретит, скажем, приказ об отчислении из лицея.       — Опаздываем, — проворчала вахтёрша. — Ну давай, беги шустрее.       К радости Гриши, никто будто бы и не заметил его исчезновения. Извинившись, он зашёл в класс и приземлился на свободное место рядом с Егором. «Здорово. Ты где был?», — шёпотом спросил он. «Да на вписке», — ответил Гриша. «Ну ты жёсткий», — сказал Егор. — «А тебя не числанут? Я сказал вчера, что тебя Костя отпустил».       — Друзья, давайте потише, — деликатно покашляли со стороны доски. Ребята замолчали. В утренней беготне Гриша не заметил, что конкретно перепил. Последствия стали чувствоваться только сейчас: клонило в сон, голова чувствовалась несвежей, а в желудке висела тягучая пустота и тошнота. Ощущение стыда за вчерашнюю попойку и вины перед Костей довершали Гришины страдания. Он надеялся, что Костя не узнает ни о чём. Не задницы ему было жалко, а потерянного доверия.       На перемене Гриша опять пил воду из фонтанчика у столовой, потом взял два пирожка («Что, проспал на завтрак?», — спросила повариха), чтобы забить пустоту и урчание в животе. Помогало плохо. Он попросил каши, но оказалось, что каша уже кончилась. В довершение всего обрадовал заклятый белобрысый приятель, вбежавший в столовую, как ураган:       — Пизда тебе от Василича. Я сейчас его видел, он, короче, злой, как пиздец. Сказал, что не уверен, что от твоей жопы чё-то останется сегодня ваще.       — Так и сказал?       — Ну, близко к тексту. Но он тебя прикрыл типа. Сказал тоже, что тебя отпустил. Но если Морева узнает…       — Бля, Егор, и без тебя тошно. Можешь хотя бы без злорадства?       — Да ты не гони говна раньше времени. Костя отходчивый. Может, простит, — предположил Егор и придурковато усмехнулся.       — Нет, — мрачно ответил Гриша, — точно не простит. Может, и после порки не простит.       Уроки тянулись невыносимо долго. Башка не варила от слова ваще. Какие-то простейшие действия давались с колоссальным трудом, как будто бы Гриша резко потупел. Его подмывало улизнуть к себе в комнату и поспать, но он решил, что лучше не усугублять своё и без того незавидное положение, и терпел до последнего — благо, всего их было пять.       Чтобы не попасться на глаза Косте, Гриша решил пойти в жилую часть верхним, безлюдным коридором, и по закону подлости столкнулся с ним нос к носу.       — Так, — сказал Костя, и по нехарактерному для него блеску в глазах Гриша понял, что Костя просто ужасно зол. Гриша остановился и упёр глаза в пол.       Костя тоже при взгляде на Гришу кое-что понял, потому что мятая одежда, растрёпанные, нечёсанные и немытые волнистые волосы, да и общая несвежесть вида однозначно свидетельствовали о том, что лицеист Новиков ночевал не в интернате, а на вписке, и притом спал в одежде, то есть грубейшим образом нарушал режим.       Новиков даже не пытался оправдываться, надеясь, что хотя бы изобразив раскаяние чуть смягчит гнев куратора:       — Костя. Прости меня. Я еблан.       Костя, впрочем, и не собирался сменять гнев на милость:       — Самокритично и абсолютно верно. Где ты был?       — В гостях. Костя, прости меня.       — Пили?       — Ну, немножко… На самом деле, нет, не немножко. Прости.       — Нажрался, короче, ясно. Обещал ты мне, что не будешь опаздывать?       Фу, какой гадкий тон я взял, подумал Костя. Назидательный. Фу, гадость.       — Да. Прости, пожалуйста. Прости. Ну Костя! Ну Константин Васильевич. Мне правда стыдно.       — Я уже двадцать шестой год Константин Васильевич, — сварливо сказал Костя, — что с вами, Григорий Саныч, делать будем?       — Мне Егор сказал, что ты думаешь, что у меня от жопы ничего не останется. В конечном итоге. По итогам дня.       Костя на секунду улыбнулся, но тут же натянул на лицо суровое выражение:       — Ну… Думаю, что-то всё-таки останется. Короче, помойся сходи, расчешись и переоденься. Понял? А что касается выходов, про выходы до Нового года можешь забыть. Ну ни в какие ворота уже, ну честное слово.       До Нового года? Да это же совсем скоро. В глубине души у Гриши забрезжила надежда, что его всё-таки простят, а доверие будет восстановлено. До Нового года!       — И скажи спасибо, что не до Первого мая!       — Спасибо, — сказал Гриша и не смог удержаться от того, чтобы поднять уголки рта в нервной улыбке.       — Лыбится он ещё, — с напускной сварливостью ответил Костя. — Ладно, — добавил он уже вполне доброжелательно, — я сам тут из-за тебя наврал. Прикрыли мы тебя с Егором. Главное, чтобы Морева не узнала. По крайней мере в ближайшее время. Уволят меня из-за тебя, Гриша, уволят...       Гриша долго и тщательно мылся в душе. На душе было тяжело. В соседней кабинке плескался Егор, пытавшийся подбодрить приятеля какими-то прибаутками. Гриша мрачно отмалчивался или отвечал «угу», завидуя Егоровой невозмутимости. Егору не нравилось угрюмое состояние Гриши, и он, выключив воду, беспардонно вторгся в кабинку приятеля, ткнул его кулаком в плечо:       — Ну ты чего? Не ссы. Не отчисляют же пока.       — Вот именно, что пока, — ответил Гриша, присел на корточки и принялся сосредоточенно намыливать себе пальцы на ногах. — Да и вообще. Я как вспомню, что сегодня разбор полётов, так у меня жопа чешется. От предвкушения.       — Ну дык почеши, — заржал Егор. — А если серьёзно, у меня в аптечке компресс есть. Охлаждающий. Могу отдать, ес чё. Ты только не ссы и не трясись. Костя правильный мужик. Он тебя никому не сдаст.       — Он зато теперь меня ни за что не выпустит. Ну до Нового года точно.       — Да ладно те, а. До Нового года не так много осталось.       — А вдруг…       — А вдруг, а вдруг. Думаешь много. Поэтому и ходишь такой кислый. Ты думай поменьше. Понял?