Имя моей борьбы

Последние дни обрушились на Каллена неподъемной ношей. Каждый день он через силу поднимался с кровати и шел на работу как на каторгу. Лица сослуживцев слились в какую-то не различимую серую массу. Молитвы больше не трогали его сердца, ведь там не осталось места ни для капли Света. Сплошной беспросветный мрак. Он ненавидел себя, ненавидел Круг, ненавидел весь мир. Мысль о том, что Алим был кругом прав, говоря, что ничего в итоге не будет хорошо, что все тщетно и “хорошие парни” никогда не победят, приходила все чаще и чаще, порой доводя Каллена до отчаяния. А одним утром его вызвали в лазарет, где он увидел, что кровать, на которой лежала Лексия, теперь пуста. Конечно, старший целитель Эверард пытался подобрать самые мягкие слова и самые сочувствующие интонации. Но какой в этом был смысл?! Пустая койка была куда красноречивей. Пустота. Будто Лексию просто взяли и стерли из реальности. Как и не было. “А на ее месте должен был быть ты”, — кольнула совесть, — “И это ты во всем виноват”. Дальше все как в тумане. Отчитаться рыцарю-лейтенанту. Получить утешающие похлопывания по плечу, отгул и какой-то мятый огрызок бумаги с просьбой по-тихому передать его рыцарю-сержанту Малькольму из выездного отряда. На подломленных ногах добрести до ставки выездных, вручить записку. Быть пойманным за рукав и отведенным за угол. Получить в руки какой-то подозрительно побрякивающий мешок. Заглянуть в него и обнаружить 3 бутылки вина. Вдобавок — совет сунуть что-нибудь мягкое между ними, чтобы “охранка не запалила”. “Интересная у рыцаря-лейтенанта форма сочувствия…”, — с печалью подумал Каллен. То, как Лиам выражал свою отеческую заботу поражало его и в хорошем, и в самом дурном смысле. Остатки совести ужасно кололи: “нарушение устава, нарушение клятвы…”, но в то же время ему было так дерьмово… И, кажется, Лиам больше всех в Круге понимал это. И, очевидно, сам боролся с этим вот так. Надо было где-то схорониться. И Каллен просто побрел, куда глаза глядят. Очнулся он вновь у дверей в лазарет. Видимо, терзающая его боль, тащила его в это скорбное место против его собственной воли. В момент, когда Каллен осознал, где находится, из дверей вышла Морисса — та самая помощница Старшего целителя, с которой Каллен не так давно заключил не совсем законную и не совсем моральную сделку. — Здравствуйте, монна. Может, вы мне поможете? — Спросил Каллен и сам изумился, насколько бессильно и бесцветно звучал его голос. Как из-за Завесы. Морисса тут же остановилась и бодрым шагом подошла к рыцарю: — Что стряслось? — Суетливо спросила она, явно обеспокоенная выражением лица Каллена. — Мне нужно найти какое-то тихое место, где меня никто не найдет, — Доверительно сообщил он, — И где меня никто не побеспокоит в ближайшие несколько часов. Морисса призадумалась, а затем воровато огляделась по сторонам, схватила Каллена за локоть и поволокла куда-то по коридору. Несмотря на свой, казалось бы, неказистый вид — невысокая, коренастая, больше похожая на гнома — женщина оказалась на удивление проворной. Они с Калленом преодолели половину коридора третьего этажа за какие-то пару минут и очутились перед невзрачной дверью, спрятанному в алькове. — Это старый склад лекарственных растений, — пояснила Морисса, — Его пару недель как опустошили. Тут оказалось слишком сыро, чтобы что-то нормально хранить. А чем занять помещение пока никто не придумал. Дверь запирается изнутри. С этими словами Морисса вручила Каллену маленький ржавый ключ. Каллен принял его и рассеянно поблагодарил. — Будешь должен, — грубовато ответила Морисса. И, подумав, сказала, — Я понимаю. У всех бывают паршивые дни. Но ты уж держись. И, не прощаясь, поспешила уйти, оставив Каллена наедине с дверью, ключом и его болью.