Огранка моих чувств

      Я считал дни наших отношений. И чувствовал радость от того, что их закономерно становилось всё больше. На удивление, мне не приходило в голову делить их на те, которые мы проводили вместе, и те, что по отдельности, ведь даже находясь по разные концы города, мы всё ещё оставались парой, и от этого я ощущал необычное, незнакомое ранее единство.       — Артём, у тебя яичница уже остыла, — сказала мама, выводя из задумчивости.       Я уставился в тарелку и вспомнил о том, что надо бы побыстрее расправиться с завтраком и пойти собираться. Эту субботу мы планировали провести у дедушки, пожарить шашлык и познакомиться с Разбойником, который уже как пару дней переехал.       Хоть я и разбирался с завтраком дольше всех, всё равно собрался куда быстрее Кати. Она уже около получаса возилась перед зеркалом.       — Мы пока загрузим всё в машину, а ты скажи сестре, чтобы она спускалась, — сказал папа, когда я уже стоял в пальто и с сумкой на плече.       Я послушно преодолел лестницу и собирался направиться в комнату Кати, но на полпути она обнаружилась в ванной.       — Что не так с моими кремами? — спросила она, стоило мне встать на пороге. — Они так быстро заканчиваются, но не похоже, что высыхают.       — Да, загадка, — стараясь выразить искреннее удивление, сказал я. Недоумевающий взгляд сестры вдруг переменился, глаза сощурились, а голос стал подозрительным.       — Это что, моя сумка? Я думала, что потеряла её.       — А я вот как раз нашёл. Сюрприз! — я всплеснул руками и предусмотрительно сделал шаг назад. — Но, думаю, её стоит проветрить. Не переживай, я сделаю это за тебя.       — А ну стой!       — Катя, я бы с удовольствием поболтал с тобой, но ещё немного и родители уедут без нас.       — Ты таскаешь мои вещи! — тыча в меня пальцем, воскликнула сестра. Я перешёл в нападение:       — Кто бы говорил?! Чья это рубашка торчит у тебя из-под джемпера?!       Катя вмиг переменилась и примирительно подняла руки.       — Ладно, ладно! Я откажусь от прав на эту сумку, если ты сделаешь то же самое с рубашкой.       — Идёт. — Про рубашку я даже не вспоминал, спокойно прожил без неё полгода, а вот сумку в продаже уже не найти.       — И куплю тебе крема, — продолжила Катя.       — Ну, не знаю. Если у меня будет в личном пользовании женский крем это как-то уже слишком.       — Ты держишь в руках сумку своей сестры.       — Ладно, закажи мне тот, что в зелёненькой баночке.       

***

      Пока Катя обнималась с дедушкой и расспрашивала его, где же кот, мы с папой занесли продукты в дом. Мама тихо ступала за нами, держа в руках кастрюлю с замаринованным мясом. Если бы не шуршание пакета, в который была завёрнута кастрюлька, можно было бы усомниться в её присутствии. Это был первый раз, когда она пришла сюда после смерти бабушки.       Убирая пока ненужные продукты в холодильник, я то и дело поглядывал в сторону мамы, а в какой-то момент заметил, что папа проделывает то же самое. Этот дом хранил множество воспоминаний. Мы с Катей гостили здесь бессчётное количество раз, придумали сотню игр, в которых участвовали бабушка с дедушкой, и каждый год праздновали Пасху. Двухэтажный кирпичный дом и двор, где росла хурма, составляли огромный пласт нашей жизни.       Для мамы, которая здесь выросла, он, наверное, был самой жизнью. Здесь она впервые осознала, что люди рядом — её родители. Здесь она простилась с одним из них.       Страшно представить, какой ураган чувств её сейчас одолевал. Но резкий короткий крик папы нарушил их.       Я развернулся и увидел, что он стоит на одной ноге, сжимая пятку другой в ладони, и широко распахнутыми глазами смотрит на Разбойника.       — Ах ты! Это… это не кот, это — чудовище, — наконец, найдя слова, произнёс папа.       — Согласен, — сказал я.       — Обожаю его! — стоя на пороге кухни и улыбаясь, воскликнул дедушка.       — Он и вправду чует золото, — прошептала мама и поспешно сняла серёжки, а потом направилась в прихожую, чтобы убрать их в сумку.       — Вот и он, — Катя плавно вошла на кухню и, хитро щурясь, неотрывно смотрела на кота. — Видишь это? — она вытянула руку вперёд и показала висевший на запястье золотой браслет. — А это? — Катя оттянула золотую цепочку с кулоном и принялась кружить вокруг Разбойника. Он вертел головой, чтобы не упускать сестру из виду. — Ну, давай. Попробуй ограбить меня!       Разбойник только и ждал приглашения, припал к полу, готовясь к прыжку, и резко ринулся за сорвавшейся с места Катей. Они вылетели из кухни и наполнили дом топотом, довольным визгом и смехом.       Дедушка рассказал о том, скольких котов уже успел прогнать Разбойник со двора, как он нашёл цепочку, потерянную лет пять назад, как ему нравится точить когти о кору хурмы и спать на середине лестницы даже после того, как дедушка по случайности пару раз наступил ему на хвост.       На середине рассказа, тяжело дыша, на кухню вернулась Катя, села на стул и предусмотрительно поджала под себя ноги. Вслед за ней вернулся и Разбойник, остановился около дедушки и требовательно мяукнул.       — Это его место, — сказал дедушка, отодвигая стул по соседству. Кот тут же запрыгнул на деревянное сидение. — Он тут со мной завтракает.       — Ты ему тоже на стол тарелку кладёшь? — со смешком спросил папа, пододвигая Кате кружку с чаем.       — Пробовал, но ему неудобно, — без шуток ответил дедушка. — Так что он ест в своём уголке, а потом просто немного сидит рядом.       Папа внимательно смотрел на чёрные уши, что выглядывали из-за стола, который был слишком высок для Разбойника. Я видел в его глазах любопытство и размышления о том, как в итоге относится к такому простому и одновременно необычному существу, как кот.       — А где Анюта? — спросил дедушка, оглядевшись по сторонам. Я понял, что с тех пор, как мама ушла убирать серёжки, она так и не вернулась на кухню.       — Может, он её напугал? — предположил папа, кивнув в сторону кота.       Я сказал, что поищу маму, и встал из-за стола. Наверное, она и вправду испугалась, что Разбойник укусит её, и решила переждать буйство в гостиной. Но там её не оказалось. На втором этаже тоже никого не нашлось, поэтому я спустился обратно, накинул пальто, миновал коридор с множеством семейных фотографий и толкнул дверь с переливающимся на солнце витражом.       Мама мерно покачивалась на диване-качалке, которая немного поскрипывала. Я замер, совершенно не зная, что делать дальше, а она обернулась и безмолвно сдвинулась в сторону, предлагая составить ей компанию. Я сел.       — Тебя напугал Разбойник?       — Да не особо, — ответила мама, смотря вперёд, на хурму. — В детстве я просила кота, — неожиданно вспомнила она. — Но мне не разрешили.       — Почему?       Мама пожала плечами.       — «Потому что» — вот такой был ответ. А когда мы с папой начали жить вместе, я всё же завела. Но у него были какие-то врождённые пороки и он быстро умер.       — Поэтому ты больше никого не заводила? Тебе было грустно?       — Да, но… я верила, что он теперь прибывает с Господом в лучшем мире, а его земные страдания окончены. Если честно, это внушало больше счастья, чем осуществление детского желания. Тогда я поняла, что все они должны исполняться своевременно, потому что потом будет уже не то. — Мама оттолкнулась ногой от деревянного настила террасы, чтобы оживить почти замершую качалку. — И я пообещала себе, что не буду такой, как собственная мать.       Я задумался: говорила ли что-то похожее Катя? Выдавала ли она какими-то действиями подобное желание? Мне показалось, что нет. Может быть, это проблемы иного поколения? Может, маме удалось стать той женщиной, чья дочь не будет мыслить подобным образом?       — На самом деле это непросто, — продолжала мама. — Некоторые вещи проникают в нас так глубоко, что их даже не замечаешь, пока они не вылезут в самый неподходящий момент.       — Ты имеешь в виду какой-то конкретный случай?       — Да, — с горечью ответила мама. — Когда я сказала папе, что хочу спать раздельно, он спросил: «Почему?» А я ответила: «Потому что». Чуть позже я сказала: «Потому что мне плохо», но это тоже такое себе объяснение. Плохо-то нам всем.       Это было неожиданно. Примерно с Нового года родители вновь спали вместе, и мне казалось, что этот вопрос решён окончательно. Но даже спустя два месяца мама всё ещё винила себя.       — Я так ужасно с ним поступила, — хрипло прошептала мама.       — Уверен, папа всё понимает, — тут же произнёс я. Мама повернула голову и пристально посмотрела на меня.       — Это не значит, что ему не было больно.       Я не знал, что сказать. Требовались ли от меня вообще какие-то слова? Может, это был монолог, ждущий внимательного слушателя?       Мама вновь оттолкнулась ногой от пола, и мы долго катались туда-сюда в полном молчании, по очереди раскачивая диван-качалку. Но спустя время она всё же заговорила вновь:       — Быть или не быть как наши матери. В любом случае, у нас есть ориентир. И что бы мы в итоге не выбрали, мы всегда можем вернуться, — её голос дрогнул. — Но куда мне теперь возвращаться?       Мама прижалась виском к подвесу качели, её глаза заслезились, и вот по щекам уже текли слёзы, которые она даже не пыталась вытереть или скрыть. Меня восхищало и одновременно пугало настолько открытое проявление скорби. Я чувствовал ком в горле, резь в глазах и одновременно начинал осознавать форму её горя и утраты. Мама скорбела не только о том, что бабушка больше не почувствует тепло солнца или аромат своих астр. Она скорбела о собственной юности, утраченному прошлому. Ей, как и всем детям, была необходима поддержка матери, её мнение, пусть и отличимое от её собственного, и уверенность в том, что Господь не посылает человеку испытаний, которые тот не в силах пройти. Она горевала о том, что теперь стала дочерью без матери.       Одна из страшных истин заключается в хрупкости родителей, которые всегда казались нам всесильными.       — Но у тебя ведь ещё есть дедушка, — дрожавшим голосом напомнил я.       Мама улыбнулась и посмотрела на меня так, как смотрела в детстве, когда я или Катя говорили что-то очень милое и чудесное, но не имеющее ничего общего с реальностью.       — Но он не женщина. Его помощь и внимание совсем другие.       В далёком детстве Катя спросила, кто из родителей нравится мне больше. Хоть она использовала не «люблю», а «нравится», я всё равно строго сказал, что это тот вопрос, который никто не должен задавать. И всё же ответил: «Папа». «А мне — мама», — в свою очередь призналась Катя.       Теперь я в полной мере понял, что она имела в виду, и почему наши ответы были именно такими.       

***

      Я завёл маму в дом, где она принялась вместе с Катей нарезать лёгкие салаты, а сам вместе с папой вышел на улицу, чтобы развести костёр в мангале. Дедушка сидел неподалёку на раскладном стуле и наслаждался контрастом ещё не до конца растаявшего снега и весеннего солнца. Разбойник, подмяв под себя лапы, лежал неподалёку на картонной упаковке от угля.       Самовыгул в приюте не одобрялся, но мы знали, что живя в частном доме, Разбойник будет пытаться выйти на улицу вне зависимости от того, какого мнения придерживаются люди. Поэтому в качестве компромисса я заказал GPS-ошейник, чтобы кота можно было отслеживать, и вот он блистал брутальным жёлтым, под цвет глаз, украшением на шее.       Я перевёл взгляд с Разбойника на яркое пламя и вновь задумался о разговоре с мамой, что не утаилось от папы.       — Что такое, сынок?       Я нерешительно посмотрел на него. Что мне делать? Должен ли я говорить о случившемся?       — Мама переживает, — тихо начал я, — о том, что выгнала тебя в гостевую спальню.       Папа удивлённо поднял брови.       — Да это когда было? — сказал он. — К тому же, её можно понять.       — Ей всё равно грустно, что она расстроила тебя.       Немного постояв в задумчивости, папа передал мне веер, попросил последить за огнём и направился в дом. Спустя пару минут на улицу вышла Катя и внимательно вгляделась в угли в мангале. Может, с мясом у меня и были проблемы, но уж с огнём я справиться мог, о чём и напомнил сестре, а она в ответ выдала парочку едких комментариев. Однако слова дедушки заставили нас притихнуть:       — Одна голова хорошо, а две лучше. Но только в том случае, если они не грызут друг друга за шею.       Катя кидала в костёр опавшие веточки хурмы, а я глядел сквозь дым на окно дома, выходящее с кухни. В нём мама и папа о чём-то говорили, а потом крепко обнялись.       Я подумал: интересно, каково это — прожить более двадцати лет с кем-то? Мы не выбираем родителей, но они всё ещё могут выбирать друг друга. Сознательно быть друг с другом. В горе и радости. И чувствовать себя, как сказал папа, на своём месте.       Раньше в моей голове это выглядело как сказка. Теперь я понимал, что волшебство заключалось не в магическом зелье или таинственном артефакте. Волшебством был огромный труд над отношениями.       Глядя на обнимающихся родителей, я почувствовал острую необходимость оказаться рядом с Максимом. И поскольку сегодня был не четверг и не пятница, это легко можно устроить.       

***

      Максим заканчивал работу, а я лежал на кровати в обнимку с Золушкой и мерно почёсывал её за ушком. От кошки вкусно пахло шампунем. Когда я заметил это, Максим объяснил, что на Золушку недавно пролили чай с сахаром, слава Богу, не горячий, и пришлось искупать её. Судя по царапинам на забитых татуировками руках, это было непросто. Но явно того стоило. Я наслаждался ароматом и разглядывал новое оригами на столе в виде жёлтого морского конька.       — Я закончил, — сказал Максим, выключая компьютер. Не дожидаясь, когда экран полностью потухнет, он шагнул к кровати и лёг рядом. — Чувствуешь, какая у неё гладкая и мягкая шерсть? — спросил Максим, проводя ладонью по боку Золушки.       — Ага. Ты мыл её чем-то особенным?       — Мне предложили после шампуня использовать бальзам для волос.       — Гениально.       — Точно. Её теперь так легко расчёсывать.       Мы ещё немного погладили Золушку, довольную от такого количества ласки, прежде чем Максим спросил:       — Хочешь посмотреть что-нибудь?       Я машинально облизнул губы и ответил:       — Давай.       Мы никогда не говорили этого вслух. Я смущался, Максим или просто соглашался, или его это забавляло. А, может, ему вообще было всё равно и он плыл по течению. В любом случае, слова «давай посмотрим телек» стали синонимом к определённым действиям.       Мы включали что-то несерьёзное, просто для фона, вроде реалити-шоу, я прижимался к Максиму и какое-то время слушал, как он издевается над увиденным (идеально проводит время в его понимании). Но, в конце концов, он неизменно тянул меня ближе к себе, наклонялся, а я поддавался навстречу. И счёт времени пропадал, его можно было вычислить только на основе рекламных пауз и сменяющихся серий телешоу.       Сегодня не стало исключением. Максим облокачивался лопатками об угол между спинкой и подлокотником дивана, а я полулежал на нём, ловя поцелуи: в лоб, виски, скулы, нос, губы… Когда дело доходило до них, обычно там всё внимание и оставалось.       Сердце, как и в первый раз, отбивало бешеный ритм, но теперь во мне находилась смелость для ответа, для того, чтобы водить языком во рту Максима. Я не знал, хорошо получается или плохо, но стоило так сделать, как его пальцы сильнее впивались в моё тело, а дыхание становилось очень шумным. Такая реакция вызывала радость и уверенность. А ещё возбуждение. И в какой-то момент я отстранялся, потому что не знал, как себя вести, что делать, и был не уверен, хочу ли что-то предпринимать.       Тогда всё наше внимание устремлялось к телевизору и попыткам успокоиться.       Но не в этот раз. Я оглаживал плечи Максима, он зарылся пальцами в волосы. А потом вдруг повалил меня на спину и подмял под себя.       Я на секунду замер, но Максим продолжал поцелуй, как ни в чём не бывало. Что ж, думаю, ничего страшного, если мы полежим так. Мне нравилось тепло Максима и то, каким большим он был, казалось, легко мог закрыть от всего на свете. Его пальцы заскользили по шее, а поцелуи переместились с губ на щёку, подбородок. Максим чуть боднул меня носом, заставляя повернуть голову, и чмокнул за ухом.       — Щекотно! — смеясь, воскликнул я.       Максим довольно хмыкнул и повторил поцелуй ещё пару раз, заставляя меня от смеха откинуть голову назад, а потом неожиданно перешёл на шею. Приятные мурашки пробежали по телу. А потом их стало ещё больше, когда ладонь с шеи переместилась на лицо, очертила большим пальцем губы, в то время как вторая рука жадно гладила меня по груди. Стало очень-очень жарко.       Так происходило всякий раз, и каждый раз я отстранялся. Изменять ставший привычным порядок вещей не было в планах. Однако моё положение говорило об обратном. Я вдруг осознал, что отступать некуда, мне даже не скатиться с дивана, потому что на краю, как суровый титан, преграждала путь нога Максима.       Он с шумным выдохом, упираясь головой мне в плечо, провёл ладонями по груди и забрался пальцами под ворот пижамной рубашки.       — Можно тебя раздеть? — спросил Максим, а я еле услышал, потому что в ушах громыхала пульсирующая кровь.       — Зачем? — задал я глупый вопрос и тут же добавил: — То есть… что именно ты собираешься делать?       Максим отстранился и сел на мои ноги. В синих глазах плескалось что-то доселе невиданное и очень смущающее.       — Хочу тебя потрогать.       Спрашивать что-либо ещё у меня не хватило духу, только не под этим взглядом, поэтому я лишь слабо кивнул в надежде, что пока Максим будет расстёгивать пижамную рубашку, в голове сформируется нужный вопрос. Но не тут-то было. Максим справился за долю секунды, и все мысли мигом покинули разум.       Я почувствовал, как жар прилил к лицу. От смущения тело онемело на несколько секунд, и в противовес, казалось, только ярче ощущало прикосновения. Я решил, что если Максим тоже снимет хоть что-то, то мне станет легче, и робко коснулся края его футболки.       — Можно мне тоже?       — Конечно.       Я приподнялся, более уверенно сжал чёрную ткань и потянул её наверх, Максим послушно поднял руки и под конец сам выпутался из футболки.       Нет, лучше не стало! Теперь происходящее смущало вдвойне! Мне нередко доводилось видеть Максима по пояс обнажённым, но в данной ситуации прошлый опыт почему-то не играл никакой роли.       Тело чуть трясло, я чувствовал редкие стекающие капли пота, а когда Максим навалился на меня, то невольно задышал через рот. Он перенёс вес на локти и предплечья, но я всё равно ощущал его тяжесть, которая несла чувство приятной беспомощности.       Крохи смелости помогли поднять руки и обнять Максима за шею, а он будто только и ждал знака, потому что в следующую секунду прижался к губам. Я уже начал привыкать к нашему положению, хоть сердце и выплясывало какой-то дикий танец. Особенно ускорилось оно, когда Максим сунул руку между мной и диваном, прижал ладонь к пояснице и заставил выгнуться.       Наши промежности соприкоснулись, послышалось довольное «м…», я же распахнул глаза и уставился вниз. Боже, как он возбуждён! Да и я тоже. Максим качнул бёдрами, заставляя нас почувствовать друг друга ещё лучше. Меня затрясло сильнее, дрожащими пальцами я впился в мускулистые плечи и поджал губы.       Но длилось это недолго, Максим опустил меня обратно на диван, провёл ладонью от груди до живота и юркнул кончиками пальцев под резинку штанов.       Погодите! Так под «потрогать» подразумевалось это?!       Я резко упёрся трясущимися руками в плечи Максима и чуть оттолкнул его.       — Что такое? — обеспокоенно спросил он. Неприлично откровенный взгляд сменился знакомой синевой.       — Я… я…       А я не знал, что. Меня просто одолел первобытный страх перед неизведанным, будто предстояло добровольно шагнуть в пасть мифического чудовища. И, скорее всего, не грозила на самом деле никакая опасность, а пасть — лишь приукрашенная воображением обычная пещера, но наверняка-то я не знал.       А хуже было то, что никак не удавалось совладать с собственным телом, и меня одновременно душило волнение, и пыталось склонить на свою сторону возбуждение, отчего голова начинала опасно кружиться, а кончики пальцев — неметь.       — Эй, ты чего так испугался?       Максим взял моё лицо в ладони, огладил щёки, зачесал назад волосы. Его тон говорил о том, что глупо бояться, но легче от этого не становилось.       — Обними меня, — попросил я.       Максим незамедлительно просунул под меня ладони и обнял, даря чувство уюта. Я еле освободил руку, зажатую между нами, и положил её на широкую обнажённую спину. Внутри всё ещё что-то дрожало, но то, как быстро Максим остановился и выполнил мою просьбу, дало уверенность в том, что я могу контролировать происходящее ничуть не хуже него.       Он поцеловал меня в висок и уткнулся в волосы. Мне захотелось усилить это чувство нежности между нами, и поскольку обнажённое плечо было ближе всего к губам, я принялся зацеловывать его, слушая довольные выдохи над ухом.       В голове проскользнула мысль, что неплохо было бы продолжить начатое, вот только говорить о таком было ужасно смущающе. Мне нужно было подать какой-то знак, и я не придумал ничего, кроме как повести ладонь вниз по позвонку и немного, буквально на пару миллиметров, сунуть руку под шорты Максима.       Удивительно, но обычно непробиваемый для намёков, этот знак он распознал незамедлительно.       Максим отстранился на долю секунды, лишь затем, чтобы окончательно снять с меня пижамную рубашку, а затем жадно поцеловал и принялся гладить меня через штаны. Я не смог подавить короткий стон. Приятная дрожь и волнение прошлись по телу. Не знаю, от чего больше: от прикосновений или мысли о том, что это именно Максим уже спускает мои штаны до колен.       Поймав его взгляд, я спросил:       — Мы ведь не будем?..       — Не будем, — догадался он. — Обещаю.       Я поверил ему, окончательно спихнул с себя штаны и, поражаясь собственной смелости, потянул шорты Максима вниз. Он в мгновение снял их и склонился надо мной, чтобы начать целовать ключицы, плечи, грудь и всё, до чего только мог дотянуться. Я думал о том, что мне надо как-то ответить, но ничего не приходило в голову, кроме как просто зарыться пальцами в волосы на затылке Максима. Поставив одну руку около моей головы и опёршись на неё, другой он провёл по рёбрам, вызывая лёгкую щекотку, и быстро, до того, как я успел осознать, что случилось, сунул ладонь под бельё и сжал меня. А потом, не давая и вдоха сделать, принялся двигать рукой туда-сюда.       Я отвернулся к спинке дивана и крепко зажмурился, пытаясь совладать с собой. По сути, Максим делал то, что все время от времени делали сами, однако это не шло ни в какое сравнение с моими собственными прикосновениями. Никогда нельзя в полной мере предугадать движения другого человека, и в данном случае это ужасно возбуждало.       Пальцы по-прежнему сжимали волосы Максима, поэтому я легко почувствовал, что он чуть приподнялся. Его внимательный взгляд ощущался каждой клеточкой тела, что ужасно смущало и заставляло только крепче сомкнуть веки. Я сгорю на месте, если сейчас посмотрю в его лицо.       Наверное, Максим понял это, потому что вновь наклонился и принялся водить носом по моей шее, всё так же ритмично двигая рукой. Проскользнула мысль, что нечестно получать удовольствие лишь мне, так что я рискнул приоткрыть глаза и скосил взгляд вниз. В том, что Максим всё ещё был дико возбуждён, сомнений не возникло. Дрожащей рукой я потянулся к нему и дотронулся через серые боксёры. Послышался довольно-ободряющий стон, и кожу на шее согрело тёплым выдохом.       Если в случае с Валентином я чувствовал лишь тщеславие от красноречивой реакции на меня, то сейчас в груди зарождался светлый комочек счастья, вызванный пониманием, что я имею полное право трогать Максима где захочу, что кроме меня это больше никому не позволено. И одновременно с этим мне очень хотелось сделать ему приятно. То, что мы остались в белье, немного успокаивало, служило своеобразным щитом и точкой опоры. Так что я набрался смелости, оттянул пальцем плотную резинку боксёров и проник другой ладонью под них, тут же ощущая жар. Логично, что у всех людей одна температура тела, за редким исключением, однако Максим показался невероятно горячим. И прежде чем мозг успел подумать, с губ слетело:       — Ты точно съел печку.       Максим на долю секунды перестал дышать, а затем расхохотался в голос, упёршись лбом мне в плечо. Поняв, что и в какой момент сморозил, я присоединился к веселью.       — Боже, как же я тебя обожаю! — признался Максим сквозь смех.       С рукой в трусах друг друга мы лежали на диване и заливались смехом. Нелепость ситуации стряхнула с меня излишнее волнение, благодаря чему, отсмеявшись, я смог посмотреть на Максима. Никогда прежде мне не приходилось видеть его таким. Его взгляд был уверенным — конечно, ведь Максим знал, что и как делать, в отличие от меня — а на губах застыла нежная улыбка, уголки которой порой подрагивали от недавнего веселья. А ещё он выглядел очень счастливым.       Я прикрыл глаза, потянулся к нему, чтобы поцеловать, и Максим встретил меня на полпути, тут же с довольным стоном проник языком внутрь и возобновил движения рукой. Я старался доставить ему такое же удовольствие, вот только новые, приятные прикосновения отвлекали, мозг отключался, и ладонь то и дело замирала. Максим чуть спустил бельё вниз, привычно упёрся лбом в моё плечо и накрыл ладонь своей, задавая необходимый ритм. У него ловко получалось двигать двумя руками, уделяя внимание как мне, так и себе. Всё быстрее и быстрее.       Я впился в его спину пальцами свободной руки и постарался притянуть к себе как можно ближе, желая почувствовать Максима всем телом и лишний раз убедиться в том, что наша близость заключается не только в том, что мы трогаем друг друга в интимных местах.       Наслаждение накатывало всё сильнее, и когда обрушился девятый вал, я закусил губу, стараясь сдержать неприличный стон, и непроизвольно выгнулся. Через пару движений Максим довольно выдохнул, а я ощутил пару капель на своём животе.       — Салфеток по близости нет, так что держи футболку, — отдышавшись, сказал Максим.       Я поспешил прикрыться чёрной футболкой, чувствуя, как она впитывает следы нашего недавнего времяпровождения. О другой её конец Максим вытирал руки и довольно смотрел на меня сверху вниз, как ни в чём не бывало продолжая сидеть на моих ногах.       — Не смотри, — я прижал ладонь к его щеке и с силой отвернул голову.       — Почему?       — Покачену, — это был единственный аргумент, который пришёл в голову. — Бедная футболка, — сказал я, глядя на перепачканную чёрную ткань, что продолжала прикрывать меня ниже пояса.       — Мы возведём ей памятник, если хочешь, — равнодушно предложил Максим, а затем его голос стал задорным. — Пошли вместе в ванну.       — Нет! — воскликнул я, будто Максим уже тащил меня туда силой.       — Да пошли, — уговаривал он.       — Нет, нет, нет, — затараторил я и принялся спихивать Максима с себя. — Иди уже, а я потом.       Довольно посмеиваясь, Максим всё же поднялся и вышел из гостиной.       

***

      Пижама вместе с перепачканной футболкой крутилась в стиральной машине, так что из ванной я вышел в жёлтой футболке на несколько размеров больше нужного и домашних штанах, которые принёс к Максиму ещё пару месяцев назад.       Адреналин спал, и на его место пришла растерянность. Я не знал, как себя вести после произошедшего и что говорить.       — Хочешь заказать что-нибудь? — обычным будничным тоном спросил Максим, стоило мне появиться в гостиной.       Он относился к произошедшему, как к обычному порядку вещей. Наверное, оно действительно так и было. Но я не мог воспринимать случившееся с тем же спокойствием. Для меня это был совершенно новый опыт, и хотелось получить лишнее подтверждение того, что всё было правильно.       — Не думаю, что имеет смысл что-то заказывать, — сказал я, садясь на диван и тут же прижимаясь к Максиму. — Скоро спать ложиться.       — Ты прав. — Максим приобнял меня за плечи и с минуту тишину нарушало только бормотание телевизора. — Всё хорошо?       — Да. Мне понравилось, — пробормотал я, уткнувшись Максиму в грудь, чтобы он не видел моего пылающего лица.       В ответ меня молчаливо погладили по спине, но я всем нутром чувствовал насмешливую улыбку Максима и его желание как-то едко прокомментировать происходящее. Но он деликатно сдержался и сказал:       — Я рад.       — А тебе? — спросил я, не поднимая головы.       — Понравилось ли мне твоё покрасневшее личико и стоны? Ну, разумеется.       Я ущипнул его за бок, понимая, что рано радовался. Но Максиму было всё равно, он довольно смеялся, а потом откинулся назад, увлекая меня за собой, и вытянулся на диване. Я полностью лежал на нём, устроив голову на груди и глядя в телевизор в надежде отвлечься. Но ощущение некой недосказанности всё тревожило душу. Поняв, в чём причина, я приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на Максима. Он мгновенно оторвал взгляд от экрана и повернул ко мне голову.       — Ты меня любишь?       Максим удивился, будто я спрашивал у него очевидную вещь, но затем нахмурившиеся брови поползли вверх, отражая зарождающееся понимание.       — Оу… Я тебе никогда не говорил, да?       — Я тоже не говорил.       Да, наверное, странно было ждать таких слов, не произнося их самому. Я опустил взгляд на цепочку Максима, не зная, как быть. Но он тут же легонько сжал мой подбородок и заставил поднять голову.       — Хочешь, чтобы я сказал сейчас или в какой-то особенный момент?       — Я хочу, чтобы это было искренне.       Максим продолжал смотреть прямо в глаза, однако его лицо чуть-чуть, еле заметно покраснело.       — Я люблю тебя.       В душе всё затрепетало от необъятного счастья. Я знал, что признание Максима вызовет внутри ураган, но это превзошло все ожидания. Мне словно дали концентрат всех положительный эмоций, которые только существуют в этом мире, и ужасно хотелось поделиться ими, но даже тысячи слов не хватило бы, чтобы передать мой восторг. Поэтому, прежде чем мозг успел осознать происходящее, я уже зацеловывал лицо Максима, чередуя ласку с собственными признаниями.       

***

      Я не отставал от него до того момента, пока мы не легли спать. И даже в кровати крепко прижимался к нему спиной, чувствуя затылком тёплое дыхание. Грудь Максима мерно вздымалась, одна рука была вытянута и служила мне подушкой, другая обнимала поперёк талии, и я крепко сжимал её ладонь, желая удержать на месте.       Судя по ощущениям, Максим потихоньку засыпал. У меня сна не было ни в одном глазу.       — Можно мне остаться у тебя ещё на день?       — Да, — сонно пробормотал Максим. — Только ты же знаешь, что я целый день буду работать. А вечером собираюсь в зал.       — Ничего. Я тоже планировал после пар встретиться с ребятами. Просто хочется побыть с тобой подольше.       Точнее и вовсе остаться навсегда.       Я крепче сжал его ладонь. Мне отчаянно требовалось ощущать Максима каждой клеточкой тела. И не только. Необходимо было как можно больше доказательств его присутствия в моей жизни. Сложно только сказать, каких.       Так что, за неимением других идей, я крепко держал его руку. Но вот Максим перевернулся на спину и со словами «рука затекает» лишил меня импровизированной подушки.       — Тебе завтра к какой?       — К первой, — ответил я, переворачиваясь на другой бок. Дождавшись, когда Максим наденет маску, я придвинулся к нему близко-близко и обнял за руку.       — М… неудобно, — пробормотал он.       — Вредина.       — Чё вредина? — тут же взъелся Максим. — Раз мне некомфортно, то сразу вредина?       Он начал старательно высвобождать руку. Я не стал сопротивляться и вместо этого просто упал ему на грудь. Сейчас покажу тебе «неудобно».       — Фиг с тобой, лежи, как хочешь, — тяжело выдохнул Максим и добавил: — Тебе же самому неудобно.       — Откуда тебе знать? Очень даже удобно.       — Нет.       — А знаешь, как ещё удобнее?       Не дожидаясь ответа, я полностью взобрался на Максима. Разумеется, такое положение для сна совсем не подходило, зато было приятно чувствовать его тепло снизу и тяжесть одеяла сверху.       — И я ещё вредина.       — Это оказалось заразно.       — Что-то раньше не заражался, — заметил Максим. — Половым путём передаётся?       — Кто знает, — произнёс я, стараясь держать голос ровным и не поддаваться смущению.       Максиму всё же удалось заснуть, видимо, усталость была куда выше доставляемого мной неудобства. А я пролежал на нём очень долго, но даже когда сполз на матрас и вытянулся на спине, так и не смог уснуть.       Меня переполняли эмоции. Хотелось придать этому дню особую важность, ведь сегодня произошло немало решающих событий. Никому прежде я не признавался в любви. Никого не подпускал настолько близко.       Как вообще можно спать после такого? Если ты — не Максим, то это просто невозможно.       

***

      Звук будильника звучал крайне неуместно, мне даже не сразу удалось понять, что это он. Выключив его прежде, чем Максим начал ворчать, я сел на кровати, а затем тут же упал обратно от закружившейся головы. В следующий раз меня разбудила лёгкая тряска.       — Что с тобой? — спросил Максим, сжимая плечо.       — Поздно заснул. Пойду ко второй.       — Может, лучше останешься и отдохнёшь?       — Нет, просто полежу немного.       Максим нежно провёл по щеке и поцеловал в лоб. Я с наслаждением прикрыл глаза, отдаваясь этой ласке.       — Через сколько тебя разбудить? — спросил он.       — Через час.       Я повернулся на бок, уткнулся в грудь Максима лицом и собственнически закинул на него ногу, намереваясь провести этот час наилучшим образом.       Второе пробуждение прошло куда легче, хотя сонливость то и дело давала о себе знать в надетом наизнанку джемпере, слипающихся глазах и бесконечных зевках. Резкий мороз, превративший мокрый от моросивших долгое время дождей асфальт в каток, настроения поехать на пары тоже не прибавлял, но я должен быть сильным.       Второй семестр давался мне не легче первого, на занятиях я почти не участвовал в обсуждениях той или иной темы и не готовил никаких докладов, даже понимая, что такая мелочь может помочь выйти на автомат. Поэтому старался хотя бы регулярно ходить на пары, потому что уже не раз успел убедиться, что к слабым, но посещающим занятия студентам относятся куда лояльнее, чем к прогульщикам.       Так что я сел в такси, написал Максиму сообщение о том, чтобы он был осторожен и аккуратно ступал по замёрзшей дороге, и отправился если не грызть гранит науки, то хотя бы просто посидеть рядом с ним.       К счастью, я смог окружить себя хорошими людьми, которые тихонько, пока никто не видит, помогали высекать из крепкого гранита хоть что-то, отдалённо похожее на мои задания. Так, Эрик на первой паре, под мерное бормотание лектора, помог решить мой вариант задачи по теории игр, которую нужно было сдать сегодня уже на следующей паре. Миша, который никогда не лез за словом в карман и всегда с интересом обсуждал тему лекций на особенно нравившихся ему парах, порой шептал мне на ухо или писал на краю тетрадного листа пару фраз. В удачный момент (подобранный всё тем же Мишей) я с умным видом говорил их и создавал иллюзию того, что полностью погружён в изучение нового материала. Диана же, когда дело касалось командных курсовых или кейсов, всегда просила поставить её в пару со мной.       Их поддержка радовала, но одновременно было неловко от того, как они тянут меня. Несмотря на то, что все как один твердили, что всё в порядке и им совсем не в тягость помогать, я никак не мог отделаться от чувства стыда. Сегодня оно почему-то особенно разыгралось, хоть день не отличался от сотни таких же. С каждой парой противный комок где-то между горлом и желудком всё настойчивей ворошил нутро, заставляя сердце усиленно стучать, а руки — потеть. Переносицу сжали в тисках, и отчётливо казалось, будто меня тянут куда-то на дно морских вод.       Я еле досидел до конца занятий и быстро попрощался с ребятами, надеясь, что смена обстановки и окружения прогонят эти мерзкие ощущения. Отчасти так и случилось. Стоило мне оказаться в переходе между корпусами, где я, Денис, Стас и Гриша договорились встретиться, как стало чуточку легче. Вот только невидимые тиски никуда не пропали.       — Он мне говорит: «Вот этот кусок удали», а я ему: «Так вы же сами в прошлый раз сказали его добавить». И он посмотрел на меня таким взглядом, как будто я конченый идиот, и завёл старую пластинку: «Ты за кого меня принимаешь? Думаешь, я не помню, что говорил, а что нет?» — донёсся знакомый голос, и в конце коридора показались ребята.       Денис размахивал распечатанным черновиком диплома и жаловался понимающе кивающим Стасу и Грише. Они заканчивали четвёртый курс и совсем скоро должны были выпуститься. Обычно я радовался за них, но сейчас понял, что время пролетит быстро и незаметно, и совсем скоро мы уже не будем вот так пересекаться в универе, порой вместе обедать или обсуждать преподов.       Когда ребята подошли ко мне, глаза уже были на мокром месте. Не успели они спросить, что случилось, как я тут же кинулся к Грише, который оказался ближе всех, и крепко обнял его.       — Почему вы все такие взрослые? — жалобно протянул я.       — Да ладно, между нами максимум два года разницы, — смущённо пробормотал Гриша, не ожидая такого. Обычно если я и обнимал кого из них, так это Лёшу.       После ободряющих слов о том, что это не конец света, мы же никуда не разъезжаемся и всегда сможем повидаться, я немного приободрился и вместе со всеми зашагал на парковку университета, к кроссоверу Дениса. Сыграв в камень-ножницы-бумага, чтобы определить, кто сядет на переднее сидение, Стас и Гриша разочаровано застонали, а я занял отвоёванное в честной битве место.       Мы решили съездить в новый кальян-бар, путь к которому был не близким, но время летело незаметно за обсуждением дипломных руководителей. Денис уже закончил жаловаться на своего, и настала очередь Стаса и Гриши. Они учились на одном факультете, в параллельных группах, так что дипломник им достался общий. В отличие от руководителя Дениса, их препод не имел склонности к непостоянству мнения, зато не скупился на резкие словечки.       — Меня бесит только то, что он нас говном время от времени поливает, — пожаловался Стас.       — Ой, как будто ты за словами следишь, — заметил Денис.       — Бля, слушай, одно дело в своей компании или с незнакомым человеком, который берега попутал. И совсем другое, когда вы дипломную работу обсуждаете. Должна же быть, не знаю, субординация, что ли.       — Какими словами ты заговорил, — засмеялся Денис, и тут же получил от недовольного Стаса пинок в спинку кресла. В качестве мести на долгом светофоре Тедди Беар максимально отодвинул кресло, зажав Стаса на заднем сидении.       — Тварюга, и как тебя только Катя терпит? — хрипел Стас.       — А тебя — Лёша?       — Я его не зажимаю креслом, — тут же нашёлся с ответом Стас и томно добавил: — Только в тёмных неприметных углах.       — Если у вас когда-нибудь будет дом, он по-любому будет многоугольным в плане, — предположил Гриша.       — И без света, — добавил Денис, отрегулировав кресло обратно, и спросил: — Гриша, а ты что думаешь насчёт дипломника?       — В сравнении с реабилитационным центром, в котором я лежал, это прям комплименты.       — А что с ним было не так? — спросил я.       Иногда Гриша вспоминал свои наркопохождения и их последствия, и мы знали, что если он начинает об этом говорить, значит, ему необходимо выговориться. Так что я не побоялся спросить про подробности.       — Ох, — тяжело вздохнул Гриша. — Да, наверное, всё.       Я никогда даже в больнице не лежал, что уж говорить о реабилитационных центрах. Их представление у меня строилось на обрывках из фильмов, парочки книг или информации, вскользь прочитанной в интернете. Я видел это как тихое спокойное место, где среди таких же людей пациенты пытаются прийти к нормальной жизни. Персонал следит за тем, чтобы на территорию не проникали запрещённые вещества, помогает зависимым побороть пагубное пристрастие, ведёт какие-то занятия, чтобы отвлечь их. С пациентами беседует психолог, порой они собираются в кружок и обсуждают какие-то случаи из жизни. А потом, спустя время, покидают рехаб здоровыми и готовыми начать новую жизнь.       Но судя по тому, что Гриша после реабилитации подсел снова и слез только этим летом, я где-то ошибся. Как оказалось дальше, не где-то, а вообще во всём.       — Вначале это место показалось мне ничего таким. Расположило к себе, потому что многие из персонала сами когда-то торчали. Мне даже первое время разрешали курить. Но я быстро понял, что тут не всё гладко.       — Были звоночки? — спросил я.       — Да там не звоночки, а целые колокола. Но было уже поздно.       Меня пробрала дрожь от тона, которым Гриша это сказал. Его обычно задорный громкий голос стал невыразительным и смешивался с выдохами, из-за чего приходилось прислушиваться.       — Это долгая история, не буду её всю рассказывать, но суть в том, что там ко всем относились как к заключённым. То есть мы туда не лечиться прибыли, а отбывать наказание. Вот мы — конченые торчки заслужили это, и ничего хорошего нас в этой жизни не ждёт, мы выйдем и снова упадём в ту же канаву.       — Какой ужас! — воскликнул я, не веря ушам. Мозг понимал, что не стал бы Гриша врать, но душа всем естеством противилась принимать такую жестокую правду. — Но это же совсем неправильно! — не унимался я. — Нет ни одного светлого лучика, за который можно было бы зацепиться.       — Согласен. Даже на общих занятиях, когда мы делились чувствами, тем, что мы сейчас переживаем, о чём думаем, руководитель этих занятий сначала кивал, типа «понимаю, понимаю», но потом всё с водилось к: «А чё вы хотели? Чего вы ждали? Вы отбросы общества, так что это всё закономерно».       Я опустил голову и уставился на ремешки своих тёмно-коричневых ботинок джодхпуров.       — Ты не пробовал позвонить родителям и попросить, чтобы они тебя забрали? — спросил Денис.       — А-то ты не помнишь, какие у нас были отношения, — мрачно усмехнувшись, Гриша махнул рукой.       Когда Гриша подсел во второй раз, родители не стали отправлять сына в рехаб, они предпочли оставить его дома, проходить реабилитацию в родных стенах. Друг говорил, что к тому времени они вынесли много уроков и не стали повторять прошлых ошибок. Но до этого… Когда сын-наркоман звонит из реабилитационного центра, в который был послан не по своей воле, и говорит, как там ужасно, конечно же есть большой шанс, что родители ему не поверят. Как бы грустно это не было.       — Единственное, почему я держался, выйдя оттуда — это нежелание вернуться назад. Что довольно зыбкая мотивация, как и оказалось в итоге. Стоило Игорю показать зиплок с мефом и сказать: «Ну, ты же слез, слезешь и во второй раз», как я подумал: «И вправду. Да и стоило такого ожидать, я же пропащий, как мне и вдалбливали».       У меня в голове не укладывалось. Разве все эти заведения не нацелены на то, чтобы помочь людям? К тому же, если часть персонала сами через такое прошли, разве они не испытывают желания сделать так, чтобы других это не коснулось? Зачем действовать по принципу «я страдал, и другие пусть страдают»?       Стало очень страшно. Что если когда-нибудь мне придётся сходить к профессионалу, но вместо помощи я услышу, что сам во всём виноват и вообще заслужил это? А может быть я и вправду виноват?       Я шмыгнул носом, хотя плакать не собирался. Затем снова и ещё раз. А потом Денис удивлённо ахнул и припарковался у тротуара. К тому времени я уже успел понять, что у меня из носа капает кровь.       — В бардачке салфетки! — воскликнул он и в следующую секунду сам открыл его.       — Мда, кальянную явно надо отменять, — протянул Стас.       Я горестно вздохнул и, прижимая к носу салфетки, растёкся на кресле. Вечно из-за меня всё идёт по наклонной.       — Давай отвезём тебя домой, дружище, — сказал Денис, заводя машину.       — Не надо домой, — прогундосил я. — Лучше к Максиму.       — Чё за Максим? — спросил Гриша.       — Чел, который забрал кошку из приюта Артёма, — объяснил Стас и обратился уже ко мне: — Как к нему проехать-то?       Я взял из бардачка новую салфетку и принялся объяснять дорогу. Кровь останавливалась очень медленно, запас Дениса явно был на такое не рассчитан и, прижимая клочок бумаги к носу, я одной рукой полез в сумку, оттопырил внутренний кармашек и подцепил пальцами салфетки. Вслед за ними выскочила сплетённая из бисера змейка. Она уже давно жила в этом кармашке. Иногда я о ней забывал, но как только змейка попадалась на глаза, то сразу поднимала настроение. Наверное, как и считал Валентин, она не так проста. Интересно, как он поживает? Надеюсь, у него всё хорошо.       — Я всё никак не пойму, почему мы везём Артёма к какому-то Максиму, а не домой? — нарушил мысли Гриша.       — И вправду, — согласился Денис, петляя по узкой пустой улочке, коих в районе Максима было полно.       — Ну… потому что… — пытался выдумать причину Стас.       У меня не было сил придумывать отговорки, поэтому я решил: будь что будет. И сказал правду:       — Потому что он — мой парень.       Машина вдруг резко затормозила, ремень врезался в кожу, а дыхание непроизвольно замерло.       — Денис, придурок! — зарычал Стас, и краем глаза я увидел, как он упирается в переднее кресло и потирает лоб.       Грише наверняка тоже досталось, но вместо того, чтобы жаловаться на Дениса, он на пару с ним воскликнул:       — Что?!       — Та-да, я гей, — равнодушно сказал я, взмахнув ладонью. Второй всё прижимал салфетку к носу.       — Погоди, что? — Денис развернулся ко мне и уставился широко распахнутыми глазами.       — Ещё один?! — Гриша высунулся между передних кресел. Стас сказал, что он, вообще-то, би, но его никто не слушал. — Погодите, погодите, — Гриша поднял руки в знаке «стоп» и встряхнул головой, пытаясь привести мысли в порядок, — если здесь ещё кто-то гей, пожалуйста, сообщите об этом. Я устал удивляться. Дэн, вот ты гей?       — Гриша, ты дурак? Я же встречаюсь с Катей, — напомнил Денис, а затем серьёзно спросил: — А ты?       — Нет, я стопроцентный натурал.       Они удовлетворённо пожали друг другу руки, радуясь тому, что смогли сохранить в этой машине маленькое гетеросексуальное братство.       — Стас, а ты почему не удивлён? — спросил Денис, а на лице Гриши быстро отразилось понимание. Он сорвал с себя бейсболку и принялся бить ей Стаса.       — Ты всё знал! Ах ты крыса!       — Знаете, мы почти подъехали, так что я выйду тут и дальше сам дойду, — сказал я, боясь, что и мне достанется.       — Булки на место посадил! — грозно велел Гриша. — Мы довезём тебя прям до подъезда!       — Да! — согласился Денис и завёл машину.       — Ты позвонишь ему, и он выйдет тебя встретить!       — Точно! — вновь поддержал Денис.       — И мы посмотрим, как он выглядит!       — Погодите… но я ведь с ним знаком.       — А я нет и мне интересно! — не унимался Гриша.       Мы почти подъехали к нужному дому, а я всё не решался позвонить Максиму. Во-первых, мне не хотелось, чтобы он переживал, во-вторых, это так смущало — разговаривать с парнем при друзьях. Логически я понимал, что это такой же разговор, как и все прочие. Люди обмениваются словами, что в этом удивительного и странного? Однако всегда, когда я разговаривал с Максимом, мой тон непроизвольно менялся, некоторые слова хотелось растягивать или придавать им более милую форму.       Перед тем, как нажать на кнопку вызова, я несколько раз прокрутил в голове то, что собирался сказать, но стоило Максиму ответить, как изо рта вырвалось:       — Я истёк кровью и случайно сделал каминг-аут.       Несколько тягучих секунд Максим молчал, потом я услышал, как он хлопнул ладонью, скорее всего по лбу, и ответил:       — Ты же просто должен был сходить в универ.       — Я сходил.       В моём понимании это должно было как-то сгладить углы. Ведь с главной-то задачей я справился.       — Ты истёк кровью до или после каминг-аута?       — До.       — Ну, ладно. И где ты сейчас?       — У подъезда. — Опять недолгая пауза, разбавляемая каким-то шуршанием на том конце. — Спустишься? — протянул я, забыв о сдержанности.       — Да, сладкий, уже одеваюсь.       — О, он зовёт его сладким. — Краем глаза я заметил, как Денис повернулся к ребятам и, важно кивая, добавил: — Это хороший знак.       Стас выдохнул сигаретный дым в опущенное окно и кивнул в ответ. Гриша же смотрел в одну точку.       — Так это правда, — сказал он. Стас молча протянул ему пачку сигарет.       

***

      Я проснулся ближе к вечеру, когда весеннее солнце только-только начало опускаться и окрашивать небо в жёлто-оранжевые полосы. Максим сидел за компьютером и работал над очередным интерьером. Когда он помог подняться до квартиры, то сразу предложил прилечь, потому что от излишнего волнения ноги еле держали меня. Благодаря Стасу и Лёше, которые не скрывали своих отношений, Денис и Гриша были отчасти подготовлены к моему признанию, однако желание посмотреть на Максима всё равно немного расшатало нервы. Хорошо, что знакомство ограничилось лишь одним кивком, после которого меня бережно потащили внутрь, помогая не поскользнуться на замёрзшем асфальте.       После недолгого сна стало легче. Хотелось полежать ещё, но, проводив вышедшего из спальни Максима взглядом, я смог заставить себя подняться, ведомый мыслью, что не стоит и дальше валяться в брюках и джемпере. На кухне зашумел чайник.       Подойдя к шкафу, я достал домашние вещи и направился переодеваться в ванную, но на пороге спальни столкнулся с Максимом. Вначале он хотел пропустить меня, но заметив в руках стопку вещей, мало того, что остался на месте, так ещё и упёрся рукой в косяк, окончательно преграждая путь.       — Разве теперь есть смысл прятаться?       — Я не прячусь, — тут же опроверг я.       — Ну, ну.       Максим прошёл мимо и сел за компьютер. Я развернулся и задумчиво уставился в его спину. Наверное, учитывая то, что недавно он сам раздел меня, нет смысла куда-то уходить. Но смущение всё равно накатывало несильными волнами и не давало переступить эту невидимую черту.       — Не подглядывай, — велел я, наконец, решившись.       Будто насмехаясь над моей просьбой, Максим уже в следующую секунду обернулся и хмыкнул.       — А то что?       — Покусаю.       — Ну, это серьёзно, — он примирительно поднял руки и развернулся на компьютерном кресле обратно к экрану.       Пару секунд я мешкался, затем положил вещи на накрытую пледом кровать, какое-то время собирался с духом и вот, наконец, сжал края джемпера. Но смущение не отступало. Я решил перестать следить за Максимом и отвернулся от него. Если он не видит меня, а я — его, то дело должно пойти быстрее. Однако стоило мне поднять джемпер и на секунду очутиться в темноте плотной ткани, как талию тут же сжали широкие ладони.       Сорвав с себя одежду и направив смущение в гнев, я принялся хлестать ей хохочущего Максима.       — Тебя по-человечески попросили!       — Соблазн был слишком велик, — сказал Максим, прикрываясь одной рукой, а другую по-прежнему держа на моей талии. В месте соприкосновения будто растекалась горячая лава.       Отбиться не получилось, оружие довольно быстро вырвали из рук и откинули куда-то в угол комнаты, а меня повалили на кровать и принялись осыпать обнажённый торс поцелуями. Я не знал, как реагировать. Мне нравились прикосновения Максима, но куда они могут привести? Чего он хочет? Я жаждал прижать его голову к себе и крепко обнять, но переживал, что это можно счесть за намёк к другим действиям. Хоть мне и понравилось вчера, сейчас не было для этого настроения.       Максим поднял голову и посмотрел на меня лучистым взглядом. Ему было весело и не более. Никаких пошлостей он не планировал.       — Дурак ты, — пролепетал я.       — Сам выбрал такого, — без обиды сказал Максим и наклонился ко мне для поцелуя.       Я рискнул положить ладони на его поясницу и притянуть к себе поближе. Мне нравилась тяжесть его тела, которая немного придавливала к кровати, скользящая по обнажённой коже футболка и тепло. Казалось, оно проникало через плоть в душу и заполняло её нежностью.       После недолгих ласк Максим на прощание чмокнул меня в щёку, поднялся с кровати и опустился в кресло, на этот раз действительно принявшись за работу. Я подобрал с пола джемпер, сложил его и стал переодеваться дальше.       

***

      Вечером, когда Максим собирался в спортзал, а я лежал на кровати и пытался вникнуть в конспекты, он вдруг замер со спортивными шортами в руках и посмотрел на меня серьёзным взглядом.       — У меня есть очень важный вопрос.       — Ладно, — сказал я, внутренне подобравшись.       — Могу я уже спать голым?       Облегчение смешалось со ступором. Вопрос был относительно безобидным, но я совершенно не знал, что сказать, поэтому непонимающе спросил:       — Что? Что?! — громче повторил я. — Как… как ты себе это представляешь?       — Мне объяснить наглядно? — спросил Максим, хватаясь за пояс джинс. У меня не было сомнений в том, что он готов стянуть их вместе с бельём в любую секунду.       — Нет! Ни за что!       — Это ответ на какой из вопросов?       — На оба!       — Господи, и что мне сделать, чтобы в своём же доме спать так, как я хочу? Замуж тебя взять?       Я вмиг переменился. Такое развитие событий мне уже нравилось.       — То есть, ты бы хотел?       — Знаешь, это всё равно бессмысленный разговор. Это невозможно. — Максим кинул шорты в спортивную сумку, подхватил её и поспешил в коридор, в прямом смысле уходя от ответа.       Я соскочил с кровати и последовал за ним. Максим уже почти натянул дублёнку.       — Да, но я мог бы купить билеты в какую-либо из стран Европы…       — Я, пожалуй, ещё какое-то время посплю в трусах. — Максим быстро сунул ноги в ботинки.       — Но чисто теоритически, ты хотел бы светлый или тёмный костюм?       — Я пошёл!       Дверь захлопнулась прямо у меня перед носом. Ладно, ладно. Я сам подберу нам костюмы. Так даже лучше.       Немного обдумав, в какую страну лучше поехать и где провести торжество, я позвонил Кате, рассказал ей новый сценарий свадьбы и попросил, чтобы она напомнила мне записать его в свадебный блокнотик, в котором за годы жизни накопилось немало идей.       — Лучше расскажи о своём чистосердечном признании, — терпеливо выслушав мои влюблённые речи, попросила сестра.       — О, ты уже в курсе.       — Денис рассказал.       — И как он?       Денис отреагировал на мой каминг-аут относительно нормально, но Катя как-то сказала, что он на всё так реагирует, и только спустя время в полной мере осознаёт случившееся.       — Ты бы его видел! — Катя не сдержала смех. — Приходит ко мне такой растерянный и говорит: «Детка, Артём стал геем», а я такая: «Да я его другим и не помню».       Я улыбнулся. Для многих каминг-аут был сильным стрессом, но для меня и Кати по большей части он являлся своеобразным весельем. Нам нравилось наблюдать за реакцией людей на такую новость.       — О, я тут, знаешь, о чём подумала? — воодушевлённо начала Катя. — Решать, конечно, тебе, твой ведь праздник, но что если объединить твой и Лёшин день рождения и отпраздновать в нашем коттедже? Раз все уже в курсе твоих с Максимом отношений и их не нужно скрывать, мы можем вместе собраться.       У нас с Лёшей дни рождения были очень близко, разница составляла всего один день. Моё выпадало на тринадцатое число, а его — на четырнадцатое.       — Звучит неплохо, — начал я, — вот только Максим не в курсе, что у меня скоро день рождения.       — Ты ему за всё время так и не сказал? — удивилась Катя.       — Да как-то повода не было, — растеряно признался я. — Но он знает, что я по знаку зодиака рыбы, так что…       — Ты правда веришь, что он сможет провести всю эту цепочку?       — Ты права, — обреченно согласился я.       Оставшееся до прихода Максима время я размышлял о том, как сообщить ему о предстоящем празднике? С друзьями всегда было проще, их просто надо было позвать в гости, в кафе или ещё куда со словами «приходи ко мне на день рождения». Но, если честно, мне бы хотелось провести его наедине с Максимом, а уже потом, если Лёша тоже захочет, собраться всем вместе.       Никакие сносные идеи так и не пришли в голову, и я решил, что буду импровизировать. В подходящий момент слова сами сорвутся с языка. Но когда дверь открылась, и на пороге возник Максим, я понял, что этот подходящий момент будет точно не сегодня.       — Что случилось? — я мигом подскочил к нему, переводя взгляд со сведённых бровей и крепко сжатой челюсти на руку, которую Максим прижимал к груди.       — В спальне, в стеллаже, в нижних ящиках лежит мой полис, — ровно и чётко проговорил он. — Принеси, пожалуйста.       — Какой полис? Что случилось? — оставшись на месте, повторил я, чувствуя, как от волнения начинают дрожать ладони.       — Я неудачно упал и, кажется, сломал руку.       Я нашёл полис за минуту, за полминуты оделся и всего за пару секунд вызвал такси до травмпунка. Максим, сидя на банкетке в коридоре в ожидании машины, несколько раз успел сказать о том, что мне не обязательно ехать с ним. Я несколько раз велел ему замолчать и сказал, что это не обсуждается. Хоть у него и пострадала левая рука, справляться всего одной с непривычки непросто. Я акцентировал внимание на этом веском доводе, хотя на деле просто не смог бы сидеть дома, пока Максим где-то в больнице.       В такси, переведя дух, я, наконец, смог сфокусировать взгляд на руке Максима и с удивлением обнаружил, что нет ни крови, ни торчавшей кости или чего-то ещё жуткого, что успела придумать фантазия.       — Как ты понял, что она сломана?       Максим рассказал, что упал около спортзала. Как обычно поскользнулся на замершем после дождя асфальте, но в этот раз неудачно подставил руку.       — Я думал, что просто ушиб, но пока ехал на каршеринге обратно, всё замечал, что легче не становится. И руль поворачивать неудобно из-за этого было.       К тому времени, как мы приехали, запястье Максима припухло, но больше никаких видимых изменений не было. Я даже удивился тому, как быстро он заподозрил перелом, ведь все симптомы можно было перевести на обычный ушиб. В душе я надеялся, что врач именно его и обнаружит, и спустя пару дней всё пройдёт.       — Всю зиму проносило, а тут, в марте… — с досадой сказал Максим, когда я придерживал дверь в травмпункт, пропуская его вперёд.       Я никогда ничего не ломал. Это было по части Кати. В детстве она два раза ломала кости, но будучи ребёнком у неё всё заживало очень быстро. И из больницы она возвращалась максимум через час, ещё и с леденцом от доктора. Во второй раз выпросила два, объяснив хирургу-травматологу, что у неё вообще-то есть брат, и даже если он ничего не сломал, леденец ему тоже положен.       Здесь дела обстояли иначе. Мы уже час сидели в окружении таких же страдальцев, которые… Просто страдали и ждали, когда врач освободится. За прошедшее время чего я только не повидал. Особенно впечатлили два парня. Один диктовал администраторше номер полиса и паспортные данные своего друга, который нервно топтался на месте и шипел от боли, крепко сжимая здоровой рукой окровавленную тряпку, в которую была завёрнута другая рука. Я боялся представить, что же у него случилось и на месте ли вообще конечности. Как и всем прочим, им сказали ждать.       Взглянув на запястье Максима, я порадовался, что у нас всё не так страшно. Однако сам пострадавший был далеко не так оптимистичен.       — Фигасе, это настолько сильно гипсуют? — сказал он, провожая взглядом девушку, вышедшую из кабинета. От локтя до середины пальцев на её руке красовался объёмный гипс.       Я сказал, что мы не знаем, что именно у неё произошло, и далеко не факт, что Максиму наложат столько гипса. Но на самом деле меня удивило, что здесь не используют других способов фиксации перелома. У Кати был не гипс, а какая-то регулируемая и съёмная при желании штука. Я поднялся с места и попытался описать администраторше это таинственное приспособление, но она равнодушно сказала, что кроме гипса они ничего не используют.       — Знаешь, я думаю, её придётся ампутировать, — внезапно сказал Максим, спустя буквально пару минут после моего возвращения. Голос его звучал спокойно, а у меня на языке крутились разные способы назвать человека придурком.       — Не ампутируют, — собрав самообладание, сказал я.       — Интересно, отрежут до запястья или по локоть? — продолжал Максим. Я развернулся к нему почти всем корпусом и уставился широко распахнутыми глазами. — Жутко неудобно жить без руки, — это была пока единственная логичная мысль. — Нужен протез. Знаешь, они разные бывают, — Максим посмотрел на меня так, будто мы обсуждали погоду. — Есть те, которые от настоящей руки не отличить. Но они, вроде как, не гнутся. Есть очень подвижные, но они выглядят, как часть какого-то андроида. О, точно! Я по-любому возьму такой. Во-первых, удобно, во-вторых, я стану киборгом.       Я не знал, как реагировать на этот пессимизм с нотками оптимизма. Либо Максим так пытался успокоиться, либо при падении и головой ударился. Надо попросить доктора ещё и мозг его проверить. Очередь, к сожалению, двигалась со скоростью черепахи.       — Кажется, у меня заражение крови.       Не знаю, какое заражение крови могло быть без самой крови, но я не выдержал, резко вытащил из кармана телефон и сказал:       — Всё, я гуглю частный травмпункт.       — И чем я там, по-твоему, расплачиваться буду? — сурово спросил Максим.       — Я сам заплачу. — Любые деньги, лишь бы прекратить этот монолог на смертном одре. Опережая возражения Максима, я добавил: — В качестве компенсации можешь звать меня папочкой.       Эта шутка остановила возражения Максима. Он лишь хмыкнул и направился вслед за мной к гардеробу.       Мы разобрались со всем только поздно вечером, можно сказать ночью. Если бы сразу поехали в частный травмпункт, то справились бы быстрее, а если бы остались в государственном, наверное, просидели бы там до утра.       — Ну и сколько стоила эта незабываемая ночь со мной? — спросил Максим, когда мы вышли на улицу и стали высматривать вдалеке наше такси.       — Двадцать тысяч.       — Элитная я шлюшка.       — Да уж. Такой эскорт по необычным местам мне устроил.       — Ради тебя, детка… — Максим многозначительно замолк и открыл передо мной дверь подъехавшего такси.       Однако по приезде домой его веселье, которое на самом деле служило защитной реакцией, сошло на нет, уступая место усталости. Максим стащил с себя ботинки, я помог ему снять дублёнку и проводил взглядом до ванной, за дверью которой он скрылся.       Вместо перелома оказалась трещина, а та удобная штука, заменяющая гипс, называлась ортез. Он был более компактным, так что пострадавшая рука легко влезала в рукава одежды, а ещё можно было не переживать о том, что намочишь его. Но даже так Максим мылся дольше обычного, а выйдя из ванной, тут же рухнул на кровать. День и вправду был тяжелым. Вскоре я к нему присоединился, лёг поближе и ободряюще принялся гладить по груди.       — Давай я завтра останусь и помогу тебе, — предложил я.       — Нет, иди в универ.       — Но…       — Я справлюсь, — перебил Максим. — Давай не будем спорить, у меня нет на это сил.       Воздух вокруг него был пропитан раздражением, и интуиция подсказывала, что если я продолжу настаивать, то это не приведёт ни к чему, кроме ссоры.       А утром Максим сказал, чтобы после занятий я шёл домой.       — Почему?       — Потому что я раздражён.       — Из-за меня? — сведя брови, спросил я.       — Да причём тут ты? — громче нужного спросил Максим, и я окончательно поник. — Сладкий, — он сделал шаг ко мне и аккуратно обнял, чтобы не задевать покоившуюся на бондаже руку, — ну в чём ты можешь быть виноват? — мягче спросил Максим. — Меня просто раздражает эта… фигня, — он отстранился и указал на нехитрую конструкцию, — и вся ситуация в целом. Я хочу побыть один.       Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться с этим. В конце концов, мы переживали боль по-разному. Я желал, чтобы меня сжали в объятиях, создающих ощущение непробиваемой крепости. Максим хотел, чтобы его просто оставили в покое.