Вселенная грешников

      наши дни       Я не уверен, что смогу описать словами охватившее меня состояние в ту роковую ночь. Ощущение, будто душа покинула мое еще живое тело, было настолько реалистичным, что у меня до сих пор нет ни малейшего повода усомниться в здравости своего рассудка.       Бесконечно долго брел я вдоль шоссе, освещаемого лишь тусклым светом луны, и ведомый ощущением приближающегося финиша. Это был первый и, как оказалось, последний раз, когда мне было суждено покориться судьбе и, не оказывая сопротивления, сдаться. Мое нутро трепетало, предвкушая свободу, милосердно дарованную неизбежным концом, а сам я испытывал небывалую легкость и уверенно, шаг за шагом, приближал себя к логичному финалу.       Это безоговорочное принятие ситуации и послужило трещиной для раскола моего «Я». Было ощущение, что какая-то существенная часть покинула границы моего тела, позволив мне увидеть себя со стороны. Я буквально лицезрел свою изможденную и осунувшуюся плоть, безвольно плетущуюся вдоль грозных и величественных сосен, простирающихся по обе стороны пустующего шоссе. Тело это, очевидно, было живым и теплым, но абсолютно пустым и бездушным. Оно потеряло способность что-либо чувствовать, когда приняло решение полностью отгородиться от реальности.       Вторая же моя часть, выступающая в роли наблюдателя, подобно тени, плыла следом и отчаянно взывала к своей половине, пытаясь достучаться до ускользающих остатков связывающего их разума. Крики моей души разбивались о глухую стену моей плоти, но чем отчаяние было их сопротивление, тем крепче становилась связь.       Помню проблеск осознанности в своей оболочке, когда глаза смогли сфокусироваться на дороге, а нутро ощутить чье-то присутствие. Кто-то следил за мной. Я оглянулся, чтобы встретиться взглядом с самим собой, но наткнулся лишь на зияющую черноту. Тени я не отбрасывал. Лишь легкое дуновение ветра в плотном предгрозовом воздухе указывало на присутствие фантома, материализовавшегося из моей отделившейся души. И стоило только осознать это, как все вернулось на свои места, и две отделившиеся части вновь стали единым целым. В тот момент для меня все было кончено.       Острая, пронизывающая боль беснующейся волной пробежала по всему телу, напомнив о причинах бегства разума от реальности — сберечь меня от сумасшествия. Звуки, запахи, время, все вдруг стало ощутимым, но по-прежнему не имеющим значения.       Поэтому я смутно помню пронзительный вой сирен и способные вызвать эпилептический припадок вспышки полицейских мигалок. Я не чувствовал боли, когда грузный служитель закона повалил меня на землю и скрутил за спиной руки, но чувствовал влагу, просачивающуюся в левое ухо, и слышал чавкающий звук, с которым моя голова погружалась в раскисшую после дождя землю. Я упустил момент, когда они надевали на меня наручники и сажали на заднее сидение полицейской машины, но успел заметить первые проблески зарождающейся паники.       Куда меня везут?       Мгла за окнами не позволяла определить местоположение, однако внутренний навигатор подсказывал, что я все дальше и дальше отдаляюсь от пункта назначения.       — Остановите машину! — взревел я, когда до меня наконец-то дошло, где я оказался.       Но, ни истошные крики, ни отчаянное дергание заблокированных дверей, ни яростные удары по стеклам в тщетных попытках разбить их, не нарушали невозмутимое спокойствие моих стражников.       Моя истерика лишь высасывала из меня остатки сил и подкармливала ими разрастающуюся панику.       — Вы едете не в ту сторону, — еле слышно прохрипел я, после чего отключился.

***

      двумя годами ранее       Утренние прогулки долго входили у Ким Намджуна в привычку, пока не стали для него сродни йоги. Мир без суетливых людей доставлял ему покой и умиротворение. Он любил сидеть на лавке в парке глубоко в своих мыслях, потягивая горячий кофе и медленно выпуская дым сигарет. Такие минуты определенно доставляли ему удовольствие.       Иногда он брал книгу и неторопливо растягивал каждую страницу, пока не натыкался на интересную мысль и не устремлял взгляд вдаль, часами пялясь в одну точку. Иногда слушал релаксирующие классические мелодии, которыми снабжал его Ким Сокджин, заканчивая ритуал тушением тлеющего окурка об мусорку. После такого расслабляющего массажа нервных клеток, Намджун всегда возвращался домой в меланхоличном настроении. Но не сегодня.       Сегодня он вернулся с утреннего променада взвинченным и сгорающим от нетерпения. Намджун летел по ступенькам, желая поскорее оказаться дома. Вставив в замок ключ, он несколько раз повертел им, прежде чем понял, что дверь не заперта. Обычно подобная заминка вызывала в нем неконтролируемую вспышку гнева. Однако сегодня, казалось, никакая мелочь не сможет вывести его из равновесия, ведь несколько минут назад с ним связался Ким Тэхен и сообщил радостную новость.       — Чонгук! — с порога крикнул Намджун.       Помедлив несколько секунд в ожидании ответа, он снисходительно помотал головой.       «Засранец! Он же прекрасно меня слышит».       Намджун снял ботинки, наступая на пятки. В правой руке был стаканчик с кофе, разбавленный доброй порцией коньяка (его любимый утренний коктейль), в левой руке позвякивали ключи. Он швырнул их на полку в прихожей, скользнув взглядом по дыре в стене. Намджун проделал ее неделю назад в очередном припадке, чтобы не раскроить молотком череп Сокджину. Ким Сокджин был единственным, кто не боялся встретиться с гневной волной Намджуна. Он укрощал ее, как серфер.       — Дружище, я скучаю, — усмехнулся Намджун и, замедлив шаг, побрел на второй этаж.       Лестница, по которой он поднимался, была гордостью этого дома и, по нескромному мнению его обитателей, считалась настоящим произведением искусства.       Конструкция с забежными ступенями и поворотом на девяносто градусов имела гротескный вид. Черные гранитные плиты, закрепленные больцами, словно парили в воздухе благодаря приглушенной подсветке, встроенной под каждой ступенью. В холодном свете гранит переливался, отбрасывая причудливые тени на светлые стены и делая больцы невидимыми. Столбы, к которым крепились массивные поручни из того же материала, что и плиты, являлись самой завораживающей частью лестницы. Они были выполнены из черного мрамора. Три верхушки, возвышающиеся над поручнем, являли собой головы демонических существ. Это было нечто среднее между драконом и горгульями на готических постройках. Самым завораживающим и одновременно пугающим в них были глаза. То были натуральные камни — глубокий и холодный, как океан, сапфир; багровый и густой, как кровь, рубин и золотистый, как песок на солнечном пляже, топаз. Стеклянные балясины были абстракцией. По форме они походили на волны, в которых утопали черные головы, сверкающие из толщи воды своими глазами. Внутри стекла растекалась, как звездная пыль, флуоресцентная крошка. В темноте она светилась серебристо-голубым светом, отражая звездное небо на глянцевом потолке. На первый взгляд, строение казалось вычурным, впрочем, таким оно и было, но это вовсе не мешало ему находиться в гармонии с остальным интерьером.       Временами Ким Намджун терпеть не мог эту лестницу. Под действием его любимого зелья он каждый раз рисковал расшибиться об прочный камень в попытках взобраться на второй этаж. Потому частенько его спальным местом становился кожаный диван в зале первого этажа.       Сегодняшним утром это восхождение не составляло ему труда. Он медленно брел вверх, задумчиво глядя перед собой и глупо улыбаясь.       Поднявшись на второй этаж, Намджун обнаружил, что дверь в комнату Чонгука слегка приоткрыта. Это показалось ему странным, ведь Чонгук всегда держал свою дверь, если не запертой, то плотно закрытой. Из щели, образованной дверью, лился приглушенный синеватый свет. Намджун аккуратно заглянул внутрь и обнаружил, что свет исходит от экрана компьютера, на котором застыла ее фотография.       Он замер. Мысли в его сознании начали свой меланхоличный вальс. Прикрыв глаза, Намджун облокотился о ближайшую стену, позволив сознанию унести его плавным потоком ноющей боли.       В такие минуты он был не в состоянии отделить реальность от тех ярких образов, что складывались в его голове. Вечная меланхолия, вечная депрессия, вечная осень того злополучного года.       Приступы настигали внезапно. Триггером могла стать любая незначительная мелочь. Намджун, как героиновый наркоман, жаждал новой порции душащей боли. Такие яркие воспоминая. Такие реалистичные и волнительные. Для него это было глотком свежего воздуха. Только в такие мгновения он мог увидеть ее. Мог почувствовать сладковатый аромат и тепло юного тела.       Со стоном он сполз на пол, вытянув перед собой ноги. Голова повисла на плече, словно его шея была сломана. Взгляд пустой и безжизненный прожигал стену напротив, где мысленный проектор крутил черно-белую драму его жизни. Жалкое зрелище.       Непослушной рукой Намджун поднес стаканчик к пересохшим губам и сделал глоток. Сейчас он сильно жалел, что не пренебрег советом Сокджина, и большую часть емкость заполнил кофеином. Кофе уже не бодрил, а алкоголя было недостаточно, чтобы выполнить свое основное предназначение.       Из оцепенения его вывел скрип кровати и последующий щелчок зажигалки. Чонгук не спал. Оперевшись левым плечом о стену и помогая обеими руками, Намджун поднялся с пола и на ватных ногах побрел к нему в комнату.       Чонгук сидел на подоконнике, нацепив на себя рваные черные джинсы. Его угольные волосы, отросшие до плеч, находились в полном беспорядке. Под глазами красовались круги свидетельствующие о бессонных ночах, а и без того тяжелый взгляд сейчас был и вовсе неподъемным.       — Уже вернулся? — вместо приветствия бросил Чонгук, выпуская струю серого дыма.       — Очевидно.       Намджун лениво бродил взглядом по его поджарому телу, на котором отчетливо просматривался каждый мускул, и которое сплошь было покрыто татуировками. Когда они впервые встретились, Чонгуку едва успело стукнуть шестнадцать лет. Тогда он был диковатым и субтильным, пожалуй, слишком для своего возраста, юнцом. А сейчас перед Намджуном сидел настоящий зрелый мужчина.       — Какого хрена ты пялишься?       Намджун пожал плечами и опустился на кровать, попутно вытаскивая из заднего кармана штанов пачку сигарет.       — Просто пытаюсь понять, когда ты успел так вырасти.       — С тех пор, как мы встретились, прошло девять лет. Этого времени вполне достаточно, чтобы «вырасти», не находишь? — Чонгук потер воспаленные глаза двумя пальцами и затушил окурок в пепельнице.       Скудная струйка дыма поднялась вверх и отскочивший уголек сигареты, моргнув два раза, потух.       — Серьезно, Ким Намджун, — Чонгук подавил тяжелый вздох, когда наткнулся на его вытянувшееся лицо. — Ты никогда не знаешь, сколько сейчас времени. Если светло — для тебя утро, стемнело — ночь. Ты не различаешь дни недели и путаешься в месяцах. Черт, да я готов поспорить, что ты даже не знаешь, какой сейчас год. Не пора бы тебе уже перестать жить прошлым? Просто прости ее и двигайся дальше.       Последние слова Чонгука заставили сердце Намджуна пропустить удар. Он шумно выдохнул и уставился на экран, где все еще было открыто ее лицо. Чонгук проследил за его взглядом и поспешил спрятать улики. Стрелка скользнула по крестику в правом верхнем углу, и изображение исчезло, как и сама Ли Чжи Ын десять лет назад.       — Ты любишь ее, — слова слетели с губ Намджуна раньше, чем он успел об этом подумать.       Намджун всегда об этом знал. С момента их первой встречи. Но за все эти годы так ни разу и не попытался поднять с Чонгуком эту тему.       — Мне никто не нужен, — на выдохе произнес он и обеими руками облокотился о столешницу.       Намджун наблюдал, как его широкие плечи поднимались и опускались в такт дыханию.       — Кроме нее, — не отступал он. — Ты ее любишь.       Чонгук резко развернулся и, прищурившись, уставился на Намджуна.       — Да, — он несколько раз кивнул головой и облизал пересохшие губы. — А она любит тебя.       Намджун прикрыл глаза, чтобы на мгновение сделать эти слова правдой, и не смог.       — Нет, Чонгук, — в его улыбке читалась смиренная боль. — Она не любит никого.       — Ты к ней не справедлив, — Чонгук вскинул голову, смахнув волосы с лица и сев в крутящееся кресло, забарабанил пальцами по клавиатуре.       Намджуна задели его слова так же, как если бы задели отца, который услышал от сына, что тот больше любит свою мать.       — Давай обсудим это в другой раз. Мы оба еще не готовы к этому разговору.       Чонгук окинул Намджуна скептическим взглядом. Ему казалось, что здесь нечего обсуждать. Он уже давно принял для себя решение.       — Ким Намджун, — Чонгук дождался, когда тот на него посмотрит. — Я буду бороться за нее.       Они оба молчали, уставившись в разные стороны и погрузившись каждый в свои мысли. И если Намджун мог просидеть так часами, то Чонгуку не терпелось как можно скорее выставить его за дверь.       — Зачем ты пришел? — прервал молчание он, в надежде, что Намджун наконец-то свалит.       — Мне звонил Тэхен, — бросил Намджун, прикуривая сигарету. — Мы идем на дело. Собирайся.