В радости и печали

      Юрина обеспокоенность вялым репертуаром не осталась без внимания Аркадия. Но это было еще полбеды. Разин отобрал «майские» фонограммы, как и грозил.       Год они промаялись в безуспешном поиске новых авторов, и в конце концов Аркадий решил, что нужно звонить Кузнецову. Как бы там ни было все непросто, но им нужно держаться вместе. А жизнь рассудит.       Зимой Юра с Сергеем помирились, и весьма пылко.       Теперь они должны были вместе, как в лучшие свои годы, записать альбом, который будет выпущен на новом лейбле «PolyGram-Russia», где сольник Шатунова станет пилотным релизом. К этому времени в музыкальной индустрии появилось много иностранных терминов, шоу-бизнес встал с ног на голову и зажил по новым законам, и влиться туда без денег было совсем не просто. Денег у Юры с Аркадием не было. У них остались только имя и внешность Шатунова.       В августе девяносто третьего Кузю пригласили в Барановку для работы над альбомом.       Как бы Кудряшов ни старался сдерживаться, на первых порах он не давал им настроиться на одну волну настолько, чтобы замкнуться в своем творческом мире, где сам он станет третьим лишним. И вновь, оказавшись на одной территории, Кузя и Аркадий напоминали двух бойцовских петушков, правда уже с заметно пооблетевшим оперением. Юра посмеивался над ними и в своей мягкой манере сглаживал углы, награждая вниманием обоих поочередно. Но и не упускал случая над ними поиздеваться – то на лету подхватывая «майские» трели, чтобы потравить Аркашу, то завлекая Кузю голыми коленками. Творческий процесс шел полным ходом, и как обычно, на топливе страстей.       Дальше в распорядке дня, чтобы разгрузить голову, у Юры была намечена тренировка по боевым искусствам. С балкона второго этажа, который выходил во внутренний двор, Аркадий и Кузя наблюдали за тем, как Юра боролся со своим человекообразным телохранителем Андреем Поповым.       На улице стояло тридцать пять градусов жары, и они занимались в одних спортивных трусах. Зрелище это было не для слабонервных. Разгоряченные тренированные тела терлись и бились друг об друга, сминалась кожа, летели брызги пота, руки хватались за что придется. Имея превосходство в два раза и в высоту, и в ширь, Попов обращался с Юрой, как с игрушкой, если не сказать больше – как с игрушкой для интима. Но Юре, кажется, все нравилось.       Позволив ему немного себя побить, что больше напоминало удары младенца по каменной глыбе, в конце концов Попов подбросил его, завалил на пол и зафиксировал. Юре была поставлена новая задача – выбраться из-под него.       Наблюдавший за этим беспределом Аркадий только щелкнул языком:       - Его тип.       - Это точно... – согласился слегка обалдевший Кузнецов и закурил.       - Большой, сильный мужик, который и защитит, и научит чему-то новому.       Кузе это можно было не объяснять. Он и сам помнил, как ревновал Юрку, когда тот расцвел и оформился, ко всему мужскому персоналу в интернате, особенно к спортсменам. Ведь и он с Юрой сошелся на той же почве: защита и обучение.       - А ты видел, какой автограф они Василичу придумали? – спросил Кудряшов. – Обрати внимание, как он пишет. И сверху корона. А сбоку сердечко, блять. Я в шоке просто. Я говорю: «Юра, ты играешь с огнем». А он только смеется. Все равно, говорит, мои тупоголовые поклонницы в мужской колонии не сидели и ниче не поймут. Все ему смехуечки. Это у него самоирония такая. Говорит, если не смеяться над собой, осталось бы только плакать и пить.       - Василич такое сказал? Нет, это не про Юрку, – не согласился Кузя. – Это нам плакать и пить без него. Он переиграл нас всех.       Тем временем Юра самоотверженно старался выбраться из-под охранника. Уперев ступни в пол, он толчками подкидывал себя вверх и давил ему в плечи и тем самым еще сильнее вжимался, буквально впечатывался в необъятное тело этого громилы. Его беспомощные трепыхания под ним все меньше были похожи на спорт. Сверху казалось, что Попов банально метелил Юру на виду у всех и в самой изощренной манере.       - Дай-ка мне тоже затянуться, – попросил Кудряшов, как бы извиняясь за то, что нервы у него не стальные.       Кузя протянул открытую пачку.       - Дай одну затяжку, да и все.       Кудряшов втянул дым Кузиной сигареты и поморщился:       - Крепкая, зараза! В двенадцать лет курил в первый и последний раз, больше не притрагивался.       Кузя кивнул на происходящее внизу:       - Почему ты позволяешь ему это? А главное, как ты это терпишь? – усмехнулся он.       - А для него это ничего не значит. Когда ему кто-то нравится – все, личные границы стерты напрочь. Станешь запрещать – сбежит, пропадет, побег у него в крови. Я ставлю ему широкие рамки, а внутри них – свобода.       - Я такое блядство стерпеть не смог, – сказал Кузя как-то сокрушенно, вспоминая о прошлом.       - Ну и зря. Много потерял для себя, – беспристрастно ответил Кудряшов. – Там были просто гормоны. Он быстро перерос этот этап, потом сильно переживал. И вот мы снова здесь... В одной связке, – заключил он.       - А когда вырастает пацан, ты... как?..       Кудряшов повернулся к нему и широко облокотился на перила. Ему вообще было присуще открытое положение тела. Несмотря на его небольшой рост, почему-то всегда казалось, что он занимал собой очень много пространства – так, что на пути к Юре его мало кому удавалось обойти в прямом и переносном смысле.       - Ты, Кузь, со мной эти базары не начинай, – предостерег его Кудряшов. – Давай хотя бы я один среди всех вас буду без диагноза. И он же сын мне, не забывай.        - Ага, сын, бля. Божьим заповедям его учишь? Я менее религиозного человека, чем ты, Кудряшов, в жизни не встречал.        - Ну, как бы то ни было... Я его люблю, это ясно? И чем дольше он со мной живет, тем сильнее. Так что оставь надежду, Кузнецов. Или жди, когда я сдохну.         Наконец Попов сжалился над измученным Юрой и, смеясь, позволил себя побороть. Юра поднялся с каменной плитки, весь в ссадинах, отдувался и вытирал пот с лица. Сам он чувствовал себя так, будто его два раза прокрутили через мясорубку. Но когда заметил столь миролюбивую картину, как Кузя с Аркашей вместе наблюдают за ним с балкона, то расплылся в улыбке и помахал им рукой.       И ему вдруг вспомнилась совершенно безобразная сцена, развернувшаяся однажды в гостинице и послужившая отправной точкой для Сережиного ухода из группы. Кузнецов потом пересказал ему тот случай своими словами…       Юра снова где-то пропадал допоздна со своими лучшими дружками Кудряшовым и Разиным. Куда они ездили, Кузю не ставили в известность. Он узнавал у Серкова, где Василич, – тот только прятал глаза. Спрашивал Сашку – в ответ лживое: «Не знаю». Но по нему было видно, что знает.       - Говори!       - Короче, это… – замялся мальчик. – Мне тоже предлагали поехать... Типа я подхожу… Но я сразу предупредил, чтобы ко мне с этими делами не лезли. И вообще со мной шутки плохи, – бахвалился Сашка не слишком убедительным голосом. – А Василич, он никогда не отказывался…       Их неразлучная троица вернулась в гостиницу глубоко за полночь. Сергей остановил Юру в коридоре и молча втащил в свой номер. На протест Кудряшова, что Юре пора спать, у его носа захлопнули дверь.       Юра стоял перед Кузей, покачиваясь. От него слабо несло алкоголем, а зрачки зияли какой-то опиумной пустотой. Во взгляде его сонно переплетались зыбкие тени сожаления и стыда.       - Где ты был?       - Гулял, – безразлично сказал он, лишь бы что-то ответить. Изворотливо лгать он не умел, да и не видел уже смысла.       С трудом подавляя слезы, Сергей мучительно переживал сейчас, до конца не веря в ужас происходящего, как на его глазах замутнел и пошел трещинами хрустальный Юркин образ.       - Ну и шлюха же ты, – процедил он.       Слова хлестнули Юру, как удар плетью.       - И притом дешевая.       Еще один замах, и снова удар по раненой душе.       - Лучше бы я купил тебя на вокзале за рубль. Это было бы честно, – ронял он слова, и губы его кривились в презрительном изгибе. – А не за песни и доброе отношение.       - Я не стоял на вокзале… – неловко оправдывался Юра, по-детски цепляясь к частностям и пропустив важное.       - Врешь! Твой призывный взгляд выдает тебя. Тебе никогда не удавалось его скрыть, как бы ты ни старался.       Опустить сейчас глаза было бы слишком позорно и пошло, Юра это понимал. Он пересилил себя и продолжал смотреть прямо.       - Сюда подошел! – крикнул на него Сергей и указал пальцем в пол перед собой.       Он только неопределенно двинул рукой, сам еще не понимая, что хочет сделать. Но Юра в одно мгновение весь сжался, поднял плечи, вывернулся боком и рефлексивно заслонился руками, чтобы защитить голову. Его жалкая поза привела Кузнецова в бешенство.       Он схватил Юру и швырнул на кровать лицом вниз. Началась возня.       - Ты не был со мной восемь дней. Сегодня девятый, – говорил он надрывно.       Сергей заломил ему за спину руку и придавил своим телом. Суматошно двигая пальцами у него под животом, он наконец справился с застежкой и, грубо стащив с Юры брюки, вжался сильнее.       - Отпусти, мне больно!       - Мне тоже… – простонал он рыдающим голосом без слез.       Совершенно обездвиженный, Юрка всхлипывал снизу, сопел носом и, не выдержав, крепко стиснул зубами покрывало, чтобы не взвыть.       На миг сверкнувший отрезвляющий ужас, длинной тупой иглой проникший в сознание, выдернул Сергея из помрачения и привел в чувство. Он заледенел, боясь перевести взгляд вниз и увидеть, что он натворил. Сергей медленно отклонился назад.       - Я ничего не сделал, – повторял он в замешательстве, – я ничего не сделал...       На обнаженной восковой коже лишь багровел, словно безобразный шрам, отпечаток от вдавленной пряжки ремня.       - Да ты мне сейчас руку сломаешь! Отпусти, дурак.       Сергей испуганно разжал кисть. Юра вырвался из ослабленной хватки и, со злостью разминая занемевшие суставы, слез с кровати.       - Сережа, расстанемся, – дрожащим голосом сказал он, подтягивая брюки. – Ты начинаешь сходить с ума.       Сергей растерянно смотрел на Юру, все еще не понимая, как он так поддался бесконтрольной ярости и чуть не довел до беды. Но Юра вылетел за дверь, чтобы поскорее убраться оттуда, покуда цел.       С брюками он разбирался уже в коридоре. С большим трудом, потому что руки все еще тряслись от боли и гнева, он справился с замком и заправил ремень в шлевки. Бросил разочарованный взгляд на Кузю, который застыл в проеме, и только тогда краем зрения увидел рядом два других силуэта. В одной двери стоял Кудряшов, в двери напротив – Разин. Все молча смотрели на него. Юра последовательно обвел ненавидящим взглядом одного, другого, третьего…       - Как же вы меня заебали! – прошипел он и рванул в противоположном от них направлении, в конец коридора, на лестницу.       Не помня себя Кудряшов схватил Кузю за грудки:       - Что ты ему сделал?!!       Это было довольно отважно с Аркашиной стороны, ведь Кузнецов был выше него на полголовы и гораздо крепче.       - Руки свои поганые от меня убрал! – рявкнул Кузя и, взяв его за локти и выкручивая, жестко оттолкнул Аркадия к стене.       Разин сразу же бросился их разнимать. Скандал ему был не нужен. И тут же получил от Кузнецова удар наотмашь. Того просто колотило от ярости, что эти сволочи не только сами пользуют Юрку как хотят, – они пускают его по рукам.       Андрей отполз на шаг назад, чтобы больше не подставляться и не повредить лицо. Но Кудряшов вывернулся из захвата, налетел на него и окончательно завалил на пол. Ему уже давно хотелось вломить Андрею за то, что он беспощадно втянул Юру во все это. Поступившись принципами чести по отношению к такой падали, как Разин, они с Кузей сообща возили его по полу и наносили беспорядочные удары куда придется. А затем, бросив его, снова сцепились друг с другом…       Мат стоял такой, что слышно было, наверное, с первого до последнего этажа. Юрка высунул голову в дверь, чтобы своими глазами увидеть, что там происходит, и просто охренел.       Надо полагать, полгода – это предел, чтобы три молодых мужика в основании любовной треугольной пирамиды одновременно дошли до точки кипения и в своем безумии готовы были поубивать друг друга.       - Долбоебы! – выпалил Юрка и с остервенением захлопнул дверь.