В радости и печали

      Служебный вестибюль спортивно-концертного комплекса освещался сонливым тускло-желтым светом. Уборщица подметала с пола бумажки, блестки и прочий сор. У Шатунова заканчивались гастроли по Беларуси. Уже почти два года они с Аркадием, за исключением сборных концертов, по большей части ездили вдвоем, без остальной группы, прикрывавшейся вывеской «Ласковый май» и имевшей остатки популярности только за счет этого названия, давно потерявшего свой первоначальный смысл. Куда-то подевался ключ от их гримерки, администратор спешно решал вопрос, а они теперь, как шайка бродячих артистов, ждали, когда наконец смогут отдохнуть и переодеться, чтобы ехать в гостиницу.       Юра сидел на подоконнике в своих концертных джинсовых лохмотьях. И так же, словно разодранный сценический костюм Шатунова и его облезлая искусственная бижутерия, развевались снаружи ошметки когда-то великой советской страны и ломались ее бутафорские теперь идеалы. Шел девяносто первый год. В обществе был разброд, раздрай, люди пытались нащупать дорогу в свое совершенно неопределенное, туманное будущее.       Юре уже ломило спину от долгого стояния на ногах во время выступления, а навалиться на стекло он не рискнул, поэтому он уткнулся лбом в плечо стоявшего перед ним Аркадия, чтобы найти точку опоры. Откуда-то из динамиков Джордж Майкл рвал душу нетленной «Careless Whisper». И этот момент, несмотря на множество других, хранимых в памяти, страстных и безумных, сейчас показался Аркадию, пожалуй, самым интимным в их жизни. Он подумал, что мужчина и женщина в такой ситуации сошлись бы в медленном танце.         Сам Кудряшов никогда не танцевал медляков. В школе на танцах он обычно скакал и тряс башкой под что-нибудь энергичное, вроде Boney M., а потом шел пить портвейн с парнями за угол. Он никогда не стремился к состоянию опьянения, но ему было важно находиться в мужской компании.       От женской фигуры его подташнивало. Да он там ничего особо и не разглядывал, всегда смотрел мимо девушек или сквозь них. А уж чтобы прижиматься и обнимать их – такое даже в страшном сне не приснится. Его подростковые сны были в других тонах. И он нисколько не комплексовал по этому поводу – лишь бы не мешали жить.       Для матери и мелкого брата в отсутствие отца Аркадий был главой семьи. Мать ходила перед ним на цыпочках, не встревала в его дела и с извечным «когда женишься?» не наседала.       Юра тоже в свое время не танцевал на дискотеках – он их проводил, с ранних лет, как каторжный. Пока весь Союз крутил первую любовь под Шатунова, для самого Юрки эта стадия прошла мимо. В интернате среди девочек Шатунов не котировался: невысокий, прибитый, к высшей касте воспитанников он не относился. С самого начала про него болтали всякую дрянь, а потом и вовсе всем стало очевидно, что музрук не дает ему прохода, и намекали на скандал. А позже в Москве Юру, уже звездного мальчика, оцепили от девушек дополнительным двойным кордоном.         - Аркаша, куда мы движемся? – выдохнул Юра в плечо своему директору.       Кудряшов склонился к его голове. Юра был такой близкий и теплый. Его отросшие сзади волосы так красиво закрывали шею и так нежно задевали ее кончиками, что хотелось самому коснуться там пальцами, если бы не посторонние взгляды, потереться об него лицом, хотя бы щекой, и оставить на себе капельки влаги с его лица.       - Если эту бесчеловечную статью не отменят, я думаю, может, нам уехать... По программе иммиграции... В моей семье это возможно, надо узнать.       - Ты о чем вообще? – не понял Юра и поднял голову.       Его красивое, уставшее лицо блестело потом, гримом и особым внутренним светом, который он раздавал своему зрителю, но не весь.       - А ты о чем? – Аркадий насторожился. Разомлев под Джорджа Майкла, он, видимо, отлетел мыслями куда-то не туда.       - Мне не нравится мой репертуар, зал уже не собирается, много пустых мест.       - А… Я решил, ты о нас.       - А что с нами не так? Я вообще об этом не думал.       - А стоило бы подумать! – резко ответил Аркадий с внезапным раздражением.       - Тише, на тебя уборщица смотрит, – заметил Юра, не сдержав улыбку.       Эта улыбка, которая всегда грела ему сердце, сейчас разозлила Кудряшова. Непонятно почему, ему вдруг захотелось задеть Юру, вывести на эмоции. Он продолжил, пригнув его голову и понизив голос до шепота:       - Я говорил о том, что я хочу жить с тобой. Как семья. Всю жизнь прожить, до седин. А в нашей стране это невозможно! Вот о чем! Но если тебе нужно что-то другое, делай выбор.       Аркадий нахмурился, теперь он сильно разозлился на самого себя за это неуместное откровение, развернулся и пошел прочь. Юра несколько опешил от этой внезапной вспышки на ровном месте, помедлил немного, потом спрыгнул с подоконника и побежал за ним.         В гостинице, уже ближе к ночи, Юра постучал в номер Кудряшова и, не дожидаясь ответа, – потому что они давно привыкли, что у них все общее, – вошел и прикрыл за собой дверь. Аркадий сидел на кровати и складывал в сумку вещи, свои и Юрины. Завтра они уезжали.       - Охранник на меня так посмотрел, – сказал Юра, многозначительно улыбаясь.       - Пошли они все нахуй, – проворчал Кудряшов. – Артист зашел к директору. На что тут смотреть? Что они все глаза таращат, идиоты!       Он бросил свое занятие и как-то бессильно завалился на спину, потирая пальцами уставшие глаза и переносицу. Недолго думая, словно за тем и пришел, Юра тоже забрался на кровать, перекинул через него ногу и навис сверху.       - Ну что ты обиделся? – заговорил он примирительным тоном. – Я ведь ничего такого не сказал.       Юра склонился к Аркашиному лицу и стал водить языком, сначала широким и расслабленным, мягким, влажным, а затем напряженным и твердым, пытаясь проникнуть сквозь его сжатые губы. Заученные движения.       Аркадий взял его обеими руками и, перевернув через бок, отстранил от себя. Юра пожал плечами и с видом «не хочешь как хочешь» встал и отошел к окну. Он приоткрыл форточку и закурил: немного согнул спину, сложил ладони, пряча огонек, втянул щеки при первой затяжке – Аркадий знал наизусть каждое его движение. Хоть он и вредит себе, но как же красиво он это делает!       Наконец Кудряшов заговорил:       - Вот именно. Ты ничего не сказал. Пока ты думаешь, что это просто удобный формат, что все это только на время. Но будет проходить день за днем. Ты оглянешься назад и поймешь, что это и была наша жизнь.       Вообще-то, Юра рассчитывал, что сейчас они быстренько приведут все в норму, не прибегая к муторным разговорам. Но Аркадий почему-то решил грузить его какими-то упреками. Юра начал заводиться:       - Я ем с тобой, сплю с тобой, ты залезаешь ко мне в ванну... – перечислял он, эмоционально размахивая сигаретой. – Я не выхожу из дома без тебя... Мы, блять, меняемся рубашками и носим одну куртку на двоих. Что я делаю не так? Почему сейчас ты меня отталкиваешь?       - Для тебя это сделка. Ты любишь меня?       Простой вопрос придавил Юру, как бетонная плита. Он издал только какой-то невнятный гортанный хрип. Кажется, в этот момент Юра забыл все слова.       Ни «да», ни «нет» не было бы правильным ответом. А лгать о чувствах ради выгоды было уже не по возрасту. Он давно не четырнадцатилетний пацан, который когда-то мог навешать лапши на уши. Мужчина должен отвечать за свои слова. Но как же все это глупо! Таким требовательным даже Кузя не был. И сейчас он не мог выговорить ни слова в ответ.       Юра отвернулся к окну и, уперев руки в подоконник, стал бесцельно разглядывать улицу. Кудряшову лишь вполовину был открыт его безупречный профиль. Но сколько же силы таит в себе истинная красота, с которой Юра обращался так просто и небрежно, но которая имела над Аркадием огромную власть! В каждом своем полугодии он был по-новому красив. Разве такое возможно? Ведь нельзя быть таким. А Шатунов был.       Его лицо отражалось в темном стекле, как в зеркале. И, стоя у него за спиной, Аркадий имел возможность смотреть ему в глаза. Он был слишком смущен сейчас, чтобы взглянуть в его глаза напрямую.       «Каким же идиотом ты порой бываешь! – говорил ему внутренний голос. – Ты ведь читал про это: у таких детей нарушение привязанности, он, может, вообще не умеет любить. А если бы он сейчас ответил «нет» и исчез с этого подоконника, испарился без следа? И оставил после себя только пачку из-под сигарет с одной последней невыкуренной и зажигалку внутри, которую он каждый день вертел в пальцах… Что, блять, тебе бы от этого легче стало? Смотри, не утопись, если это когда-нибудь произойдет. А сейчас благодари бога, хоть ты и не веришь в него, что он здесь, в твоем номере, а не хер пойми где… Что он доверил свою судьбу тебе, а не другому!»       Аркадий уже пожалел, что наговорил ему какой-то ерунды.       - Забудь этот разговор. Забудь все, что я тебе сказал.       Он прислонился лбом к Юриной спине и взял его за локоть. Неподвижно глядя в провал ночи, Юра неожиданно произнес:       - Если бы в моей деревне узнали, как я живу, они бы привязали меня за член к трактору и протащили по полю, – он выдохнул эти слова вместе с сигаретным дымом.       - Твоей родне надо было раньше думать, – тихо сказал Кудряшов. – Это единственное, что тебя волнует?       Юра повернулся в тесном пространстве. Он долго смотрел на Аркадия, а потом как-то просветлел лицом и небрежно ответил:       - Меня это не волнует.       Упершись руками, он подпрыгнул и сел на подоконник. И вдруг между ними опять все стало просто и понятно с полуслова.       - Юр, тебе не страшно от мысли, что все в моей жизни связано лишь с одним тобой?       - Мне всегда этого не хватало, – ответил он. – Чтобы кто-то жил только ради меня.       Он обхватил Аркашу ногами, скрестил их сзади и резким движением с вполне определенным посылом придвинул его к себе. Благо, что подоконники в советских гостиницах были широкие и прочные.