В радости и печали

      Свои фундаментальные идеи о семье Аркадий начал вкрадчиво и планомерно закладывать Юре в голову с того момента, как Юра в шестнадцать лет получил паспорт. Если бы в каком-нибудь параллельном мире его серебряная мечта могла стать реальностью, он бы повел Юру исполнять ее еще тогда, прямиком из кабинета директрисы интерната, наперевес с новеньким паспортом и букетом белых хризантем.       К январю девяностого года они осели в доме под Сочи, где с ними проживала и Аркашина семья. После безумного количества аншлаговых Олимпийских у Юры был очень тяжелый эмоциональный фон. Начались первые признаки выгорания: накопленная усталость, сбитый режим, молниеносный путь от ненужного, застенчивого ребенка к статусу культового идола и секс-символа, полуголого и желанного для истерящей многотысячной безликой массы и отдельных высокопоставленных лиц, – все это долго не имело внешних проявлений, но в один момент Юра резко замкнулся в себе.       Он спал до полудня, потом сидел в студии, которую они начали понемногу обустраивать для него, вечером ехал на хоккейную тренировку. За немаленькую сумму Аркадий договорился с сочинским ледовым дворцом ежедневно предоставлять лед на два часа и небольшую группу из тренеров и спортсменов-любителей, чтобы нормализовать Юре гормональный фон за счет физических нагрузок.       От психологов Юра отказывался. Он и Аркаше почти ничего не рассказывал. Ни о том, что с ним происходит сейчас, ни о детстве: как он ходил голодный и оборванный, как его били, издевались, как скитался он по морозу. А перед чужим человеком он бы слова не проронил.       Иногда он вздрагивал и разговаривал во сне, и этим будил Аркашу. Тогда Кудряшов сквозь сон нащупывал Юру, клал на него руку, ласково шикал, и Юра успокаивался. Юра предлагал спать на разных кроватях, чтобы не мешать ему, чтобы он высыпался. Но Аркадий неизменно отвечал на это, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на раздельный сон.         - С Крещением тебя, сынок, – поздравила Кудряшова мать за завтраком.       - Это че значит?       - Сегодня Крещение Господне.       - Мама, ты же знаешь, я ниче в этом не понимаю.       - Есть такой церковный праздник, не хмурься. А Юра еще не вставал? Все никак выспаться не может, труженик наш. И грустный он какой-то в последнее время. Я переживаю за него.       - Я тоже.       - Я тут подумала... Нужно и его покрестить. Станет легче на душе. Вряд ли его крестили в детстве. Я могу попросить дядю, он все церковные каноны знает. Будет Юре хорошим наставником.       - Зачем это?       - Крещение – это большой праздник в семье, – объяснила тетя Рая. – Крестный и крестник принимают друг друга в свою семью.       На этих словах Аркадий поднял глаза на мать, хотя до этого сидел, мрачно уткнувшись в свою тарелку с яичницей. Кажется, в мучившем его вопросе, как породниться с Юрой, наметилось решение.       - А сам я крещен?       - Конечно, еще маленьким.       - Тогда я сам стану ему крестным.         Первомай девяностого года ознаменовался вовсе не проявлением солидарности трудящихся. В солнечном и теплом, цветущем бело-розовыми стрелами каштанов Киеве ждали «Ласковый май». А пока к Владимирскому кафедральному собору через аллею тополей вдоль бульвара Тараса Шевченко стягивались приглашенные люди, чтобы стать свидетелями обряда крещения самой яркой звезды Советского Союза.       Как волнительно было Аркадию входить вместе с Юрой в этот собор, убранный позолотой, такой огромный и величественный! Его свод был настолько высоким, что заставлял душу отделиться от грешного тела и вознестись куда-то. И с предельной ясностью осознать, что ту связь, которую они сейчас обретут друг с другом, нельзя будет разорвать, наигравшись. Ни через десять, ни через тридцать лет. В эту минуту все происходит с полной серьезностью намерений, один раз и на всю жизнь.       Кудряшов встал по правую руку от Юры. Густой запах ладана слегка кружил голову. От жара свечи в руке у него горели щеки. Лики святых со стен, как ему в тот момент казалось, смотрели на них с жалостью и немного с укоризной. А когда начался обряд, в громаде храма стало так тихо, что слышалось падение капель воска.       Юра стоял покорный и смирный, пока над ним совершалось священнодействие, и безропотно выполнял все, что от него требовал протоиерей. Аркадий оглянулся на него с выражением в лице, полным сострадания и любви. Отблеск огонька свечи трепетал на его розовом ухе с девственной, в отличие от левого уха, мочкой. Аркадию несколько сверху виднелся его профиль, потому что сам он стоял прямо и держал голову высоко, а Юра опустил плечи и склонил голову, как будто в покаянии. По чуть заметному движению его губ и ресниц Аркадий понял, что Юра почувствовал его взгляд. И от совершающегося таинства ему стало радостно и страшно одновременно.       - Всегда, ныне и присно и во веки веков, – прогудел священник в окончание своей речи.       - Всегда, ныне и присно и во веки веков, – хрипло повторил за ним Юра, немножко сбившись на трудных словах.         Вечером в двухкомнатном люксе гостиницы «Москва», выходящем окнами на центральную площадь, под приглушенным светом из-под абажура строгой настольной лампы проходило первое маленькое «семейное торжество». Кудряшов сидел в глубоком кресле из чехословацкого гарнитура, Юра – верхом на его коленях. По случаю праздника Аркадий заказал в номер два бокала шампанского из бара внизу, которое они теперь пили небольшими глотками и закусывали «Птичьим молоком». Кудряшов то и дело клал Юре в рот конфету и, когда Юра кусал, сам норовил ухватить ее губами с другого края. И под напором их языков крошилась глазурь, таяло суфле, перетекало изо рта в рот – и без того сладкий поцелуй приобретал шоколадно-сливочный вкус.       Этажом выше кто-то врубил магнитофон, и над их головами теперь торжественно и зловеще громыхала «It’s a Sin» Pet Shop Boys, не иначе как им в назидание.       - Сними футболку, – попросил Аркадий.       Ему нравилось, как у Юры от прохлады твердели соски. И само это действие – как он на мужской манер закидывает руки за голову, стягивает футболку через верх и распрямляет плечи – было умопомрачительно в его исполнении. Кудряшов расстегнул на нем джинсы, чтобы ослабить пояс, и, запустив руки под джинсовую ткань, гладил и мял его ягодицы.       - Аркаш, мы с тобой просто богохульники.       - Мы стали фактически родственниками, – объяснил Кудряшов, смеясь, – так что теперь мы самые благочестивые люди на свете, пока остальные живут во грехе.       Юра даже зажмурился в улыбке и замотал головой, чуя нелепую аллегорию.       ⁃ Ты не потерял свою серьгу? Дай мне, – Аркадий выставил ладонь.       Юра засунул руку глубоко в карман джинсов и извлек оттуда свою бриллиантовую сережку с английским замком – прошлогодний подарок Кудряшова, сделанный вскоре после того, как уехал Кузя. Он снял ее сегодня перед входом в собор и забыл потом вставить. Юра потянулся двумя руками к левому уху, но Аркадий перехватил и забрал украшение и с каким-то особенным выражением во взгляде, серьезным и нежным, сам надел Юре серьгу и мягко и крепко поцеловал его в губы.       Он уже поглядывал на расправленную постель со свежим, белоснежным бельем и как наяву видел там себя с Юрой: как он вылижет его, словно тающее под теплым языком крем-брюле, как Юра обхватит его крепкими бедрами за пояс, а потом, чтобы контакт стал сильнее и глубже, закинет ноги ему на плечи и будет заглядывать в глаза и просить поцелуев сладкими хмельными губами...       Громкий стук в дверь безжалостно разрушил его зефирную грезу.       - Ебаный в рот, кого там принесло! – Аркадий с раздражением ударил затылком в изголовье и нехотя спустил Юру на пол.       Он встал с кресла, поправил неудобство в брюках и высвободил длинную футболку. Юра быстро застегнул штаны, пересел на кровать и тоже делал равномерные вдохи и выдохи, чтобы из области паха отхлынула кровь. Аркадий открыл дверь.       Разин. Как гроза, нежданно, без приглашения.       Андрей собирался прибыть только завтра днем, прямо на концерт. Его нынешний фаворит имел в этом городе родственников и остановился у них. Поэтому сегодня у Андрея был намечен рейд по заведениям, ему давно нашептали в уши, что парни в Киеве – огонь. Но видимо, что-то поменялось в планах. А одиночество Андрей не переносил и заявился теперь к ним, чтобы цепляться, провоцировать и требовать внимания к себе.       - Привет! Девчонки мне все рассказали. Говорят, было так красиво и трогательно. Все чуть не плакали. Что, Юрочка, под венец тебя повели, ты и опомниться не успел? – спросил он с глумливой ухмылкой.       ⁃ Андрей, не паясничай! – оборвал его Кудряшов.       ⁃ Кстати, Аркадий, что за халупу ты забронировал? Тебе хоть что-то можно поручить, с чем ты способен справиться? В моей ванной какой-то грибок.       ⁃ Видимо, среда обитания подстраивается под жильца. У нас все чисто. Это лучшая гостиница в Киеве.       ⁃ У «вас»? Вы взяли один номер? Что, совсем уже! А я думаю, почему я номер Шатунова никак не могу найти…       Андрей заглянул во вторую комнату. Покрывало там было лишь немного смято, чтобы создать видимость для горничных, что второй кроватью тоже пользуются.       ⁃ Юра, пошли.       - Куда?       - Ко мне. Я соскучился, мы с тобой не виделись с января.       ⁃ Я не хочу.       ⁃ Зато я хочу.       ⁃ А я нет.       ⁃ Тебе напомнить, чем тебе грозит непокорность? Я просто закрою тебя и все твои выступления. А твой рабочий материал останется у меня.       «О… Понеслась пизда по кочкам, – подумал Юра и бессильно закатил глаза. – Сейчас начнется…»       - Мы можем и сами уйти. Ты этого добиваешься? – вмешался Кудряшов и встал между ними.       - Можете, да не можете. Куда вы уйдете с голой жопой? – сказал Андрей с вызовом. – Хотя… В таком виде Юрочка всегда заработает для вас немного денег, правда же? Юр, ты учти, Аркадий, как обычно, не будет себя ни в чем утруждать.       ⁃ Ты не заговаривайся! Это во-первых. А во-вторых, люди идут на Шатунова. Без него твоя студия загнется через неделю.       ⁃ Люди любят «Ласковый май» под руководством Андрея Разина. А Шатунов на сцене или кто-то другой, начиная с десятого ряда, уже и не разберешь. Шатунов – рядовой солист, и уже порядком приевшийся публике.       ⁃ Не ври себе, Разин. Шатунов – главный солист. У него есть собственное имя.       ⁃ Оставь этот пафос, Аркадий. И вообще, не встревай, не с тобой разговаривают, – Андрей отодвинул Кудряшова и подошел к Юре вплотную. – Как бы это объяснить такому необразованному мальчику, как ты? Представь, что ты, Юрочка, не певец, а землекоп. И тебе нужна лопата. А она находится в моих руках. И чтобы копать землю, ты должен просить лопату у меня. Каждый раз. И притом очень любезно просить. А другую лопату тебе никто не выдаст, потому что я всем запрещу это делать. Дошло?       Точно так же, как сейчас Разин, над Юрой изгалялись воспитатели в интернате. Унижали, тщетно пытались внушить ему ощущение собственной ничтожности, обнажить болевые точки. Юре было противно от того, как на самом деле жалок сейчас Андрей в своих потугах.       - Вставай и иди за мной. И захвати свой концертный костюм – хочу посмотреть, в чем ты завтра выступаешь. А еще лучше – сразу его надень.       - Ты че, ебаный фетишист? – поддел он Андрея.       Разин только усмехнулся и оглядел его, обнаженного по пояс, с плотоядной улыбкой безумца.       - Извините, что испорчу вам первую брачную ночь. Но если бы все невесты были столь же невинны, как наш Юрочка, – Андрей погладил его по волосам, – это понятие давно потеряло бы смысл, это же просто ханжество. Да, Аркадий, можешь присоединиться к нам через час.       Кудряшов только с презрением посмотрел на него. Андрей вышел.       - Ебануться… – протянул Юра. – И после всего этого я должен с ним спать?       - Ты не обязан.       - Он может ломиться, колотить в дверь полночи, как в прошлый раз. Он же ненормальный, – сказал Юра и, помедлив, добавил: – Аркаш, только не приходи сам, ладно?       - Ты так плохо обо мне думаешь?       - Просто… раньше всем было весело.       - Раньше мы были дурные.       Следуя принципу, что худой мир лучше доброй ссоры, Юра привык теперь относиться к Разину иронично-снисходительно, как к сумасшедшему с гранатой, чтобы не вызвать у того неадекватные реакции. В конце концов, всегда можно выключить эмоции и сосредоточиться на эрогенных зонах.       Он, как никто другой, понимал, что прошел слишком трудный путь, чтобы стать тем, кем стал. А с последним изменением репертуара Юра вдруг с новой остротой ощутил, что его песни – только его. Он один знал, из каких событий и чувств, которые касались только лишь его и Кузи и больше никого в мире, родилась каждая поэтическая строчка, вплетенная в нотный рисунок. Для всех остальных это было просто непостижимо. И теперь он должен терпеть угрозы психопата или отказаться от всего в угоду чужому извращенному самолюбию?       Он встал и пошел к Разину, как на заклание.       Хотя Юра и уверял, что по уши в дерьме с Разиным он погряз по собственной глупости и наивности, значит, и выбираться будет сам – это его личное дело чести, – Аркадий проклинал себя за свое бессилие во всей этой чудовищной ситуации. Он снова опустился в кресло, в котором Юры с ним теперь не было, и закрыл глаза. Он знал, что в четыре утра Юра осторожно приоткроет дверь, на цыпочках обойдет кровать, ляжет рядом и положит на себя его руку, чтобы проснуться вместе. Он всегда так делал, и Аркадий это очень ценил.       Но сейчас повисшая в воздухе тишина и пустота вокруг давили невыносимо. Кудряшов с размаху швырнул со стола металлическую пепельницу, и она с жутким грохотом и лязгом прокатилась по полу через всю комнату и ударилась в дверь, в которую только что вышел Юра.