Пожалуйста, не умирай

***

      За окном разливалась зелёная краска деревьев. Большие, пронизываемые светом, леса, изредка мелькавшие поля с бездной жёлтых подсолнухов. Павлова была совершенно на себя не похожа; она вдруг осознала, что в мелочах скрыт свой смысл, и они могут быть прекрасны, удивительны, радовать глаз и улучшать настроение. Пересмотрев свои взгляды, женщина перестала без устали гнаться непонятно куда и зачем; жизнь вынудила её стать пассивным созерцателем чужой активности, напомнив о том, что даже самые невзрачные, на первый взгляд пустяковые вещи могут оказаться чем-то важным.       Надо сказать, что Кривицкий, как и всегда, подгадал удачный момент для подобной смены обстановки. Вырваться из каменных джунглей, и без того душивших надломленную (но не сломленную!) Павлову было просто необходимо.       Местечко, выбранное Геннадием, находилось на весьма приличном расстоянии от столицы. К концу дороги Ирина изрядно вымоталась, в машине успела поспать, что очень умиляло сидящего за рулём Кривицкого, не сводившего глаз с любимой. Он думал о том, что её буйство могут притупить только сон и он сам — от случая к случаю.       Всё когда-то кончается: не бесконечной была и дорога. Геннадий Ильич решил не будить Ирину Алексеевну; оставил её в машине, предварительно накрыв мягким пледом, а сам отправился обустраивать гнёздышко, готовое принять их в свои объятия.

***

       Весьма удачное место. Не зря весь день рылся по этим чёртовым сайтам… Вокруг — ни души; не этого ли нам обоим было нужно? Побыть наедине и насладиться друг другом. Девочка моя, ты так устала от всего… Ошибок было сделано достаточно, набил шишек на свою седую голову, — старый дурак! — больше оступаться не намерен.        Кажется, всё подготовил: мангал, фрукты, кресло, плед и, конечно, вино — непременно красное, твоё любимое.       На память пришли строки из стихотворения Гумилёва:

Прекрасно в нас влюбленное вино И добрый хлеб, что в печь для нас садится, И женщина, которою дано, Сперва измучившись, нам насладиться.

      Сперва измучившись, да… сперва мука, после — наслаждение. О, рок, как ты жесток!

***

       Вечерело. Влюблённые сидели у костра, утопая в объятиях мягких кресел. Огонь горел не только в мангале, но и в сердце каждого из них. Геннадий Ильич захватывал внимание Ирины Алексеевны увлекательными историями любви некогда живших на земле людей. Любовь — жизнь; он так хотел говорить, говорить и говорить с ней без конца; говорить с ней о ней же самой, о любви, о них, о жизни и её перипетиях.

***

      Знаешь, Егорова, я расскажу тебе удивительные истории о животворящей любви.       Однажды, когда-то очень давно, жил на свете царь Пигмалион. Он был скульптором, уж очень ему это нравилось. Каждый из нас, как известно, носит в сердце своём, где-то глубоко-глубоко внутри, иногда даже боясь признаться в этом себе самому, — идеал. Идеал Человека, Женщины, Мужчины, любимого, любимой. Так вот, этот Пигмалион решил воссоздать свой идеал — и получилась Галатея. Он так любил её, что денно и нощно молил Бога о том, чтобы он оживил Галатею. Вероятно, любому хотелось бы иметь небесный идеал в телесном воплощении здесь, на земле. И с ним это случилось. Каково, а?       Персей освободил Андромеду от морского чудовища. Выходит, что истинная задача влюблённого — уничтожить зло и защитить любимую.       Орфей пытался увести Эвридику из царства мёртвых, но одна роковая ошибка — он обернулся и потерял её навсегда. Но, знаешь, любовь — сильнее смерти. Ей неведомы преграды, беды и расстояния, это стихия, сносящая всё на своём пути: неподвластная, дикая, жгучая… Такая, как моя любовь к тебе. Если бы только можно выразить все чувства словами, и если бы только отдать тебе все свои силы для того, чтобы ты жила… жила так, как привыкла жить, со мной или без меня — жить.

***

      Я слушала его истории с замиранием сердца. Откуда он всё это знает? Лучший челюстно-лицевой хирург рассказывает мне древние поверья о любви предков, готовый бросить свою жизнь к моим ногам, или уже бросивший. А что я? Что я могу ему дать? Не могу даже встать и пойти, приготовить ужин… быть прикованной к этой чёртовой коляске — ад, я не смогу жить так. Слишком часто приходят мысли о том, чтобы наглотаться таблеток. Эгоизм, а может даже — эгоцентризм, не знаю. Господи, услышь меня, услышь его, услышь нас.

«Правда, отчего Богу не дать, когда его так просят?»

      Иногда кажется, будто всё это сон. Нет ни аварии, ни беды, ни несчастий, постигнувших нас. Есть только мы — зрелые, счастливые, узнавшие цену ускользающей любви, умудрённые опытом.

«Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!»

***

      Оставшись наедине друг с другом, каждый успел подумать о своём. Кривицкий — о любовных историях древности, так укоренившихся в его мыслях; Павлова — о том, что жизнь никогда не будет прежней.       Вдруг из глубин её потухшей, потемневшей души поднялась едва заметная, чуть сияющая искра, разжёгшая в ней пламень жизни. Снова захотелось жить — и плевать, что не могу ходить! — жить, жить, жить и работать, любить, наслаждаться каждой минутой.       В голову ударило терпкое вино. Желание таких же — терпких — поцелуев любимого мужчины стало понемногу захватывать всё её существо, сводя с ума.       Он, такой мудрый, такой далекий близкий, такой любимый, единственный, утончённый и лирический — казалось, она раньше не видела в нём всего этого. Было удивительно, как раум, расплывающийся в накатывающейся страсти, успевал улавливать такие оттенки чувств.       Она силилась встать; Кривицкий, будто боявшись её падения, кинулся перед ней на колени и с силой поцеловал, обхватив сильными руками хрупкое тело. «Ты — Галатея, Андромеда и Эвридика в одном лице — Любимая» — безмолвствуя, говорили его уста.

«Есть у Амура свой лагерь, каждый влюблённый — солдат.»

***

      Всю ночь он обжигал её своими жаркими поцелуями; она томилась желанием.       Утром с кухни доносился чудесный запах блинчиков — его фирменного завтрака, которым Гена очень любил баловать Егорову.       Я обернулся, услышав какой-то шорох. Передо мной стояла она.