I Need You

      – ...наверняка знаете, о чём я говорю.       Голос Чана серьёзный, натянутый, но Чонин так давно его не слышал, что ему хочется, чтобы звук обволок его целиком. На улице темнеет, и его тело болит, мышцы тянет после нескольких дней бездействия, за которыми последовали будни, когда Феликс и Минхо уговаривали его встать, принять душ, проглотить смузи. Феликс моет за него волосы. Они сменили постельное. Чонин чувствует себя глупым, убогим и очень, очень уставшим.       Телефон лежит рядом с лицом так близко, что от дыхания то и дело запотевает экран. Это тоже убого, но Чонин просто... Он просто хочет слышать, как говорит его хён.       Это первая "Комната Чана" с тех пор, как слили информацию, как Хёнджин получил травму, и комментарии на экране сменяются так быстро, что Чонин не улавливает их содержание. Он с трудом вспоминает субботу; он даже не понял, что Чан проводил трансляцию, но значок записи появился в предложенных видео вместе с тем, на котором Хёнджина ударили, и он не смог устоять.        – Если что-то случается с моими мемберами... если с ними происходит что-то плохое. Если кто-то угрожает или ранит мемберов группы, – медленно произносит Бан, – то он угрожает всей группе. И я буду... я буду злиться. Дети... мы через многое прошли вместе, и мы не позволим причинять вред ни одному из нас.       Он поднимает подбородок и кивает.       – Да. Я не позволю причинять им вред. Так что...       Он смотрит прямо в камеру, выражение лица серьёзное. Он бледный, как и всегда, а глаза немного красные. Чонин абсолютно уверен, что все выходные Чан посещал разные встречи, и наверняка только-только вышел с очередной, когда решил начать трансляцию.       – Я знаю, что вы понимаете, что я не могу говорить... эм... слишком открыто о том, чем я делюсь здесь, и я не могу раскрывать слишком много подробностей, потому что до сих пор много всего происходит, так что я могу сказать лишь то, что было написано в официальном заявлении.       Чан глядит в сторону, сильно хмурясь.       – Произошёл инцидент с участием человека из, э-э, нашего стаффа, и Инни был ранен. Это всё, что я могу сказать об этом. Вы в курсе, что случилось потом. Я просто надеюсь, что все — вы, ребята, и пресса, и все остальные — дадите нам личное пространство и позволите продолжать заниматься своей работой, пока решается всё остальное. Потому что иначе может произойти подобное, и больше людей могут оказаться в опасности и получить травмы.       Он смотрит вниз на комментарии. Чонин не понимает, как он вообще успевает их читать.       – "Чан, Хёнджин-и в порядке?" Да, с Хёнджин-и всё будет хорошо. Ему нужно отдохнуть пару дней, чтобы он мог поправиться как следует и вернуться к работе, чтобы выступить перед вами, ребята, но он скоро вернётся. Он не хочет ничего упускать.       Чонин ждёт, но лидер не читает ни одного комментария касательно его, если таковые вообще были. Эгоистично, думает Чонин: ведь в этот раз даже не он получил травму. С чего бы кому-то спрашивать о нём? Что Чан вообще скажет? "Чонину не навредили, и он не нуждается в отдыхе, но по какой-то причине всё равно приносит неприятности и отказывается подниматься с кровати"?       Бан начинает говорить о чём-то другом. Чонин утыкается лицом в подушку и позволяет голосу лидера погрузить себя в сон.       Он просыпается со звуком открываемой двери. Из глубин общежития доносится много звуков: что-то жарится, работает телевизор. Вечерняя рутина.       – Инни?       Чонин застывает, а сонливость улетучивается в ту же секунду. Это Хёнджин.       Он не видел Хёнджина и не говорил с ним с момента, когда они сидели в машине. Ян пялится в пространство комнаты, на полузаправленную постель Джисона, пытаясь игнорировать высокую фигуру, которую улавливает периферийное зрение.       – Я хотел прийти повидаться с тобой, – говорит Хван. Его голос тихий, и он немного шепелявит, вероятно, из-за припухлости.       Чонин сжимает одеяло в пальцах и ничего не говорит. Он видит, как двигается в проёме силуэт Хёнджина, и чувствует, как хён садится на край его кровати.       – Я слышал, как ты плакал, – старший поглаживает укрытое колено. – Ликс-и сказал мне, что ты очень расстроен.       Где-то внутри Чонина поднимается призрак саркастичного ответа, который он мог дать однажды — "Не слишком мягко сказано, хён? Я не покидал свою комнату с пятницы..." — но он не может заставить себя выдавить хоть что-либо.       Хёнджин, кажется, совсем не против молчания младшего. Он продолжает говорить.       – Никто не обвиняет тебя, малыш. И травма не такая уж и серьёзная. Тебе не нужно чувствовать вину, или расстраиваться, или что-то ещё, ладно? Хён лишь хочет, чтобы тебе стало лучше.       Чонин не знает, как взглянуть на него. В голосе Хёнджина слышна нервная, полная мольбы нотка, будто Чонин расстраивает его, но всё равно не может пошевелиться. Не может посмотреть Хёнджину в лицо. Не сможет вынести вида опухоли.       – Я люблю тебя, слышишь? – признаётся старший. Теперь его голос определённо дрожит, словно он вот-вот заплачет. Чонин задерживает дыхание и зажмуривает глаза. Он ждёт, пока хён сжимает его колено в последний раз и покидает комнату, а затем сворачивается тугим клубочком, натягивая одеяло поверх головы.       В следующий раз, когда кто-то открывает дверь, у Чонина даже нет времени высвободиться из-под одеяла, прежде чем человек едва ли не бросает ему на спину весь свой вес, обвивая руками юношеское тело.       – Родной, прости меня, мне так жаль.       Чан. В голове Чонина происходит замыкание. Что Чан здесь делает? Почему он извиняется? Что происходит?       – Хён? – мямлит Ян.       Чан тянет за край одеяла, но не слезает с Чонина, поэтому требуется много времени, чтобы раскрыть лицо младшего. Он продолжает смотреть на стену, слишком встревоженный, чтобы взглянуть Чану в глаза.       Чан позволяет ему устроиться поудобнее, стискивая тонсена в руках, пока он не окажется крепко прижатым к сильной груди.       – Минхо поговорил со мной, малыш, – нежно произносит он. – Хёну очень-очень жаль, слышишь? Я должен был проведать тебя. Мне пришлось посетить около сотни встреч, но это не оправдание. Хёну очень стыдно.       Чонин не понимает.       – Что? Почему, м-м... Почему ты извиняешься?       – Минхо поговорил со мной, – повторяет лидер. – Я знал, что тебе было тяжело, но я даже не думал, что ты решишь, будто я злюсь на тебя. Я не должен был позволить тебе допустить эту мысль даже на секунду.       Он прижимается ближе; его тело, окутывающее спину Чонина, горячее.       – Я бы никогда не разозлился на тебя. Ты не сделал ничего плохого, окей?       Близость Чана внезапно слишком ошеломляет, и Чонин отстраняется, совсем немного, но старший замечает и сразу отпускает его. Чонин ёрзает на кровати, чтобы приподняться в одном из углов, подтягивает колени к груди. Чан тоже садится, чуть отодвигаясь. Он мягко улыбается, выражение лица открытое и доброе, и на него больно смотреть.       – Поговори с хёном, – просит ласково. – Я знаю, тебе было очень тяжело. Позволь помочь тебе.       Чонин пялится на свои колени.       – Ты ненавидишь, когда мы получаем травмы, – бормочет младший, сбитый с толку.       – Конечно, – отвечает лидер, – но с чего бы мне сердиться на тебя, м?       – Я посмотрел видео, – отвечает тонсен тонким голосом. – С ним ничего бы не случилось, если бы он не остался рядом со мной. Это произошло, потому что я не двигался. Я должен был... это была моя...       – В этом не было твоей вины, – перебивает хён. – Не было. Дыши глубже.       Чан двигается ближе, и Чонин пытается не напрягаться, пытается расслабиться под прикосновение тёплой руки, которой хён водит по его спине. Он должен поговорить с Чаном.       – Мы все старше тебя, Инни, – продолжает Бан. – Возраст не всегда имеет значение, но порой это важно. Разумеется, Хёнджин-и хотел защитить тебя. Ты его младшенький, и он любит тебя, и в противном случае тебе бы навредили.       – Но я... он... Хён, у него была кровь, его ударили...       – Знаю, и ты понимаешь, что хён в ярости от того, что это произошло, – отвечает старший. – Но это не значит, что было бы лучше, если бы это случилось с тобой. Никто так не думает.       – Он приходил сюда, – тихо делится Чонин. – Я не смог... Я не смог поговорить с ним, и я знаю, что это расстроило его. Я его расстроил. Я прятался здесь, и это так убого, но я не могу ничего сделать. Я не могу двигаться. Не знаю... Я не знаю почему.       Рука Чана ложится Чонину на загривок, чтобы осторожно сжать.       – Ты переживаешь трудности, родной. Это не убого. Нормально, что тебе нужно время, чтобы восстановиться, и Хёнджин-и всё поймёт. Можешь поговорить с ним позже.       Чонин прижимает колени к груди. Чан поглаживает его волосы.       – Завтра у нас репетиция и парочка мероприятий, но если ты плохо себя чувствуешь, ничего страшного, окей? Просто скажи мне, и я всё улажу.       – Я не знаю, – мямлит младший. Он хочет закончить этот разговор. Буря из эмоций выматывает, и он пытается быть честным с хёном, но уязвимость пускает по коже мурашки. – Я хочу, но... я переживаю.       Чан продолжает гладить его, ласково улыбаясь.       – Нет ничего, что хён не сделал бы, чтобы защитить тебя, слышишь? – заявляет серьёзно. – Защитить тебя, или утешить, или позаботиться.       Чонин тяжело сглатывает. Он не может посмотреть Чану в лицо. Он никогда не знал, как мириться с такой искренностью.       – Просто я не ощущаю себя в безопасности, – не сдерживает он слов. – Я не могу... просто мне кажется, что я никогда больше не буду чувствовать себя так, я...       Чан закрывает глаза, будто слышать эти слова ему физически больно, и он обхватывает голову младшего, чтобы поцеловать в висок.       – Хёну очень жаль, родной. Я хочу, чтобы ты всегда чувствовал себя в безопасности, особенно когда ты здесь, с нами. Мы это исправим, ладно? Я обещаю.       – Я чувствую это с тобой, хён, – тихо отвечает младший. – Только... в это время. Когда один из вас рядом со мной. Особенно... особенно ты.       Глаза Чана загораются, и Чонину приходится отвести взгляд, пока щёки наливаются румянцем.       – Но ты не можешь быть рядом всегда.       – Буду, если тебе это нужно, – сразу отвечает Бан. – Я могу снова согласовать наш график, как мы делали в начале.       – Нет, – желудок Чонина скручивает от чувства вины, – нет, не нужно этого делать. Я буду в порядке.       – Ты снова перестал есть, – аккуратно произносит хён.       – Я, эм...       У Чонина нет ответа. Чан прав, и у Чонина нет аргументов. Голова кружится, и его тошнит уже несколько дней, и желудок сводят спазмы такие же сильные, как и раньше, но это совершенно другое. На глаза наворачиваются слёзы.       – О, родной, всё хорошо, – тихо произносит Чан. – Это временные трудности, окей? Ты отлично справлялся. Ты вернёшься в норму совсем скоро. Завтра будет новый день, – он снова целует Чонина в волосы и прижимает к своему боку. – Уже поздно. Попытайся поспать, а завтра утром решим насчёт работы.       Чонин бегает взглядом по постели. Его тошнит от её вида, и он всё ещё чувствует, что вот-вот расплачется, или впадёт в панику, или что-то ещё. Он делает глубокий, судорожный вдох и смотрит на Чана, бросая взгляд из-под ресниц.       – Хён, можно мне... – начинает он. Он так давно просил об этом, что, кажется, уже забыл. Чонин уверен, что в прошлый раз просил Джисона, но не помнит, что тогда говорил.       – Ты можешь получить всё, что только захочешь, – говорит старший так серьёзно, что Чонин не сдерживает удивлённого смешка.       – Я, эм... Можно сегодня я посплю с тобой?       Чан смотрит ласково, тянет руку, чтобы потрепать тонсена за волосы. Он выглядит настолько счастливым, что смущение Чонина испаряется.       – О-о, родной. Конечно можешь.       Поддержка Чана помогает Чонину пережить следующее утро. Им назначена предзапись и репетиция для съёмок видео — сама съёмка была перенесена, чтобы лицо Хёнджина успело зажить, но Чонин не может об этом думать — и танцевальная репетиция для всей группы. И на следующей неделе Чонин должен поработать над вокалом, чтобы наверстать упущенное перед записью на следующей неделе.       Все осторожны с ним, нежны, и Чонин не может взглянуть им в глаза, особенно Хёнджину. Чан остаётся рядом (Чонин беспокоится, что он расстроил хёна своими словами прошлой ночью о том, что не чувствует себя в безопасности — он абсолютно уверен, что лидер всё ещё думает об этом), и Чонин слышал его звонок с Содам, когда их менеджер позвонила, чтобы сказать, что машина почти приехала. "Убедитесь, что на Хёнджин-и будет маска до конца пути", – сказала девушка. Чонин с силой кусает губу.       Кто-то берёт его за руку, когда они выходят из машины возле здания, где пройдёт репетиция, и Чонин почти вздрагивает. Он останавливает себя как раз вовремя — прямо перед тем, как ранить ещё одного своего хёна — поворачивается и находит, что Джисон улыбается ему, успокаивающе поглаживая большим пальцем дрожащую руку младшего.       – Окей, детка? – спрашивает тихо. – Хён не позволит тебе забывать дышать, да?       Чонин улыбается ему, пытаясь сконцентрироваться. Он не может загладить вину за то, что в последние дни стал для всех обузой, но если хорошо поработает сегодня и не создаст проблем, может, он сможет слиться с фоном. Они заслужили возможность на время забыть о нём.       – Я буду в порядке, хён, – отвечает Ян так воодушевлённо, как только может. Джисон одаривает его прищуренным взглядом — вышло не так убедительно, как Чонин планировал — но всё равно кивает.       Это долгий, тяжёлый день. Чонин пытается не мешаться под ногами, но это сложно. Он немного ест под пристальным вниманием Чана, но спазмы не ослабевают, и ему приходится сбежать после обеда, чтобы опустошить желудок. И танцует он не лучшим образом – мышцы слабые и непослушные после долгого застоя. На репетиции Минхо и Феликс проявляют терпение, снова и снова повторяя движения, в которых он допускает ошибки. Чонин чувствует на себе и взгляд Хёнджина, широко раскрытый и печальный.       Посреди танца все разом останавливаются. Чонин, спотыкаясь, следует их примеру — он старался не смотреть в зеркало, поэтому ему требуется половина бита, чтобы заметить. Остальные двигаются, окружая Хёнджина, который прижал руку ко рту. У Чонина спирает дыхание.       – Джин-а, у тебя кровь, – осторожно произносит Чанбин, держа Хвана за руку. – Ты как?       – Это... думаю, что-то прикусил, – мямлит Хёнджин. На его руках вновь появляется кровь, совсем как в минивэне, и желудок Чонина крутит. Чан продолжает говорить, прося Хёнджина показать рану, но окружающее отдаётся в ушах сплошным звоном.       – Иди сюда, сядь, – звучит голос сбоку. Кто-то берёт Чонина за локоть и тянет в сторону диванов в углу, и Ян послушно опускается на один из них. Зрение размылось по краям и окрасилось серым.       Тёплые ладони ложатся на колени, и Чонин с силой моргает, чтобы согнать пелену. Перед ним на корточках сидит Сынмин, сведя брови.       – Ты в порядке? – спрашивает спокойно. – У тебя такое лицо, будто ты сейчас свалишься в обморок.       От мысли о том, что Ким видел это выражение так часто, что способен без труда узнать, хочется плакать. Он сглатывает, смачивая пересохшие горло и рот.       – В порядке, – отвечает в итоге. – Хёнджин-хён...       – Он с остальными, – прерывает Сынмин. – С ним всё нормально. Чани-хён думает, что Хёнджин просто дёрнул шов. Ему не нужно даже возвращаться в больницу или что-то такое, так что ничего страшного.       Он внимательно изучает лицо младшего спокойным, ровным взглядом.       – Что насчёт крови? Тебе не нравится её вид?       – Не в этом дело, – у него никогда раньше не было с этим проблем. – Не знаю. Просто он прижал руки к лицу, и это было похоже на... Я в порядке.       Юноша сильно моргает, окидывая зал быстрым взглядом, чтобы понять, заметил ли кто-нибудь. Чан и Хёнджин покинули комнату, и остальные разошлись по углам, но Чонин видит, как несколько хёнов смотрят в его сторону.       – Я в порядке, – повторяет он. – Прости.       Старший нетерпеливо цокает языком.       – Не извиняйся. Посиди здесь, пока хён и Джин-и не вернутся, ладно? И не танцуй, если до сих пор чувствуешь себя плохо.       Он встаёт на ноги, только чтобы упасть на место возле Чонина, ладонь ложится на спину, но они не обнимаются. Он ничего больше не говорит в оставшееся от внезапного перерыва время, и Чонин за это благодарен.       По пути домой все ведут себя тихо, поддавшись подавленному настроению. Чонин пытается не позволить чувству вины захватить его. Он теребит край худи, стараясь успокоить трепещущее внутри беспокойство, пока Джисон вновь не берёт его за руку и осторожно сжимает. Когда Чонин поднимает взгляд, Джисон показывает ему глубоко дышать, глядя нежно. Младший роняет взгляд на их соединённые руки, ощущая себя беззащитным, но всё равно вторит дыханию хёна.       Джисон и Чан сажают его за стол во время ужина, и лидер делится с ним едой, даже не спрашивая. Чонин хочет сказать, что с ним всё нормально, что они могут перестать это делать, что больше не нужно нянчиться с ним, но он не уверен, что всё это правда. Он чувствует себя онемевшим, потерянным, словно, если бы рядом не было хёнов, помогающих ему весь день, он бы мог вовсе перестать двигаться. Он так устал.       После ужина Чан отводит его в сторону, чтобы наедине спросить, не хочет ли Чонин снова поспать с ним. Он будто надеется на это, приобнимая тонсена за плечи.       Чонин обхватывает себя руками. Теперь ему всегда холодно.       – Нет, хён, всё нормально.       Сперва Чан ничего не говорит, лишь тянется к лицу младшего и приглаживает его волосы.       – Ладно, – соглашается он в итоге, – но приходи ко мне, если понадоблюсь, ладно? Пожалуйста.       Он открывает руки, и Чонин позволяет ему притянуть себя в объятья.       Проходит лишь пара часов, и Чонин жалеет, что отказался от предложения Чана. Он так сильно устал, что едва не плачет, но слишком встревожен, чтобы уснуть; по телу разносится адреналин, поэтому он чувствует себя, словно оголённый провод. Каждый раз, когда закрывает глаза, распахивает их снова, слишком боясь провалиться в сон, боясь снова почувствовать на себе руки Донхёна.       Он заставляет себя остановиться, прежде чем представит все детали. В последнее время мысль об этом заволакивает сознание, поднимаясь непрошенным воспоминанием, и приходится напрячься, чтобы перестать думать об этом, чтобы она не накрыла его с головой. Чонин не может перестать думать об этом. Он никогда не думает об этом. Каким-то образом и то, и другое происходит одновременно.       Он должен спать, должен взять себя в руки. На этой неделе они узнают дату, на которую назначен суд. Ему столько всего нужно наверстать. Одни и те же мысли, снова и снова, пока Чонин не начинает задыхаться, пока руки не начинают потеть.       На другой стороне комнаты тихо храпит Джисон. На секунду Чонин подумывает разбудить его, но не может этого сделать.       Он должен извиниться перед Хёнджином. Чонин не единственный, у кого выдалась тяжёлая неделя. Он должен перестать быть таким эгоистом. Он помнит, как дрожал голос хёна, когда он сказал "я люблю тебя", глаза щиплет от слёз.       Если слёзы хлынули, их не остановить, и Чонин вылезает из постели, шмыгая носом. Он двигается медленно, когда выскальзывает из комнаты и бредёт по коридору, стараясь никого не разбудить. Ему просто нужно успокоиться, вот и всё.       Он осторожно пробирается в комнату хёна. Кровать Хёнджина ближе всех к двери; тот лежит, умиротворённо свернувшись, лицом к стене. Чонин медленно опускается на пол, ложась как можно ближе к постели, пока глотает удушающие слёзы. В общежитии тихо.       Юноша прячет лицо в локте и пытается остановить судорожно вздымающуюся грудь. Он слышит дыхание Хёнджина, глубокое и спокойное, и старается подстроиться. Он отдохнёт тут, совсем немножко.       Чужая рука нежным движением убирает волосы с его лица. Чонин уверен, пусть даже его глаза закрыты, что освещение в комнате изменилось. Сейчас утро.       – Эй, Хёнджин-а, – зовёт кто-то. – Ничего не уронил?       Чонин моргает, открывая глаза. Минхо сидит рядом с ним на корточках, поджав губы.       – Хёнджин-а, – повторяет Ли, – твой плюшевый мишка свалился на пол.       Скрипит кровать, пока Хёнджин переворачивается.       – Что? – мямлит он, а затем... – О, Инни, – и голос его подавлен.       Чонин жмурит глаза, чтобы не смотреть на выражение лица Хвана, когда хён протягивает к нему руки. Минхо тоже тянется ближе — он поднимает Чонина, будто тот совсем ничего не весит, будто он и правда плюшевая игрушка, и бесцеремонно роняет прямо на Хёнджина.       Хёнджин стонет от неожиданности. Чонин всеми силами пытается подняться, сбежать в свою комнату, но Хван обвивает его руками, прежде чем Чонину это удастся.       – Нет, – говорит Хёнджин, – ты останешься здесь, со мной, и мы будем обниматься, правда же, хён?       – Правда, – довольно отвечает Минхо. – Я ненадолго попридержу детей подальше.       Всё тело Чонина напрягается, и он вжимает голову, когда Минхо уходит. Чонин не этого хотел. Он должен был просто вздремнуть, никого не беспокоя, а потом уйти. Глаза начинает щипать.       Хёнджин немного двигается на кровати, чтобы Ян мог лечь ему на грудь. Он так и не расцепил рук вокруг тонсена.       – Инни.       – Прости меня, – бормочет Чонин. – Я не... Я не хотел никого будить, всё нормально, я просто пойду...       – Ты останешься здесь, – повторяет Хёнджин строго. Он держит младшего, словно в тисках, и натягивает на него одеяло, заключая в ловушку. Чонин запоздало понимает, что он полностью продрог.       – Я в порядке, – выдавливает он. – Всё нормально. Я просто... это... Мне очень жаль.       Ему приходится замолчать, чтобы восстановить дыхание и сглотнуть вставший в горле ком. Хёнджин лишь мычит.       – Мне кажется, ты не в порядке, малыш, – произносит осторожно. – И это... всё, что произошло, ужасно, то есть... очень, абсолютно ужасно. Страшно, и выматывающе, и вызвало так много проблем. Это самое ужасное, что со мной когда-либо случалось, и это произошло даже не со мной.       Он прижимает Чонина чуть сильнее и следующие слова произносит ему в волосы.       – Я думаю, пока что никто из нас не в порядке.       Глаза Чонина пощипывает.       – Но с тобой действительно что-то произошло, – говорит он почти шёпотом. – Тебе сделали больно, и это случилось, потому что...       – Это была не твоя вина, – сразу перебивает его Хёнджин. – Это был несчастный случай. Это случилось, потому что тот человек не знал границ. Он схватил тебя. Разумеется, я должен был быть рядом с тобой. Толпа слишком давила, и поэтому он ударил меня камерой. Ты здесь ни при чём.       Чонин не может взглянуть Хёнджину в глаза, но слышит в его голосе успрямство и чувствует уверенное объятие рук вокруг своих плеч. Он думает о словах Чана: Возраст не всегда имеет значение, но порой это важно.       – Хён, – начинает Чонин тонким голосом, который не узнаёт сам. – Хён, я... я должен тебе кое-что сказать.