I Need You

      Чонин не покидает постель четыре дня.       Он абсолютно уверен, что у них нет никакого расписания — кто-нибудь из мемберов уже дал бы ему знать в те частые визиты, что они делают в его комнату — но юноша понимает, что пропускает групповые репетиции, уроки вокала, тренировки в зале. Он должен переживать об этом. В обычные дни он ненавидит пропускать работу, это вгоняет его в стресс больше, чем что-либо ещё, но сейчас... он просто не чувствует этого. Он не чувствует вообще ничего.       Остальные приносят ему еду, которую он не ест, и воду, которую он лишь изредка пьёт. Один или пару раз в день кто-то из них пытается прикоснуться к нему, поговорить с ним, но Чонин сворачивается под одеялом, будто загнанный зверёк, пока они не уходят. Иногда он слышит, как они говорят о нём в гостиной. Иногда слышит чей-то плач. В ответ желудок пульсирует и болит.       Во вторник рано утром открывается дверь. Чонин лежит к ней спиной, съёжившись на краю своей кровати так сильно, как только может, но он знает, что это Чанбин, по дыханию старшего.       – Инни, ты не спишь? – спрашивает он очень мягко. – У тебя сегодня консультация.       Чонин не двигается. Порой, в долгие промежутки между сном, слезами и удушающими стонами боли с закусанными костяшками пальцев, он думает, что забывает, как это делать.       Чанбин всегда задерживается, когда приходит к нему, но говорит не очень много. Феликс обычно сдаётся быстрее всех, но проведывает Чонина чаще остальных. Джисон приходит каждый день и остаётся дольше других, уговаривает, подбадривает, пытается заставить Чонина смеяться. Минхо приносит ему еду, иногда с нежностью, иногда с угрозой. Сынмин всегда что-то прибирает, хотя Чонин не уверен, какой ещё мусор тут мог остаться. Все мемберы навещали его, кроме двоих. Он совсем не слышал голосов Чана и Хёнджина.       Пальцы легко касаются его лодыжки поверх одеяла, и Чонин вздрагивает. Он даже не осознавал, что Чанбин всё это время говорил. Не слышал, как хён приблизился.       – Вчера мы связались с Наын-щи, – произносит Чанбин. – Она сказала, что будет рада провести консультацию по телефону, если ты не в настроении куда-то выходить.       Чонин не в настроении разговаривать по телефону. Он не в настроении разговаривать вообще. Ему кажется, будто его кости высечены из цемента, будто тело в любой момент просочится сквозь кровать, сквозь полы, сквозь квартиру под ними. До самой земли и сквозь её толщу, пока он не будет похоронен. Пока он не умрёт.       Чонин не отвечает. Он не двигается.       – Инни, – повторяет Чанбин после долгой паузы. Его ладонь снова ложится младшему на ногу. – Она позвонит тебе, когда придёт время, ладно? Мне кажется, ты правда должен поговорить с ней. Пусть даже совсем чуть-чуть.       Старший остаётся рядом на какое-то время, его ладонь согревает лодыжку, пока он мягко поглаживает её большим пальцем.       – Хён придёт к тебе снова попозже. Я люблю тебя.       Чонин пялится на телефон. Он давно перестал проверять уведомления, и единственная причина, по которой гаджет до сих пор заряжен, в том, что каждый раз, когда в юноше просыпается толика энергии, он пересматривает видео. Чонин не знает, зачем он это делает. Он прежде чувствовал подобное. Как и все они, так или иначе. Чонин должен уметь справляться с этим. Это глупо; так глупо печалиться из-за приносимых им неприятностей, что он реагирует на них так и приносит ещё больше. Он жалок.       Никто из других мемберов никогда раньше так себя не вёл. Все они намного сильнее его, они все преодолели бы трудности намного лучше. Чан сталкивался с подобным; он рассказывал им, что это за чувство. Но лидер намного лучше, чем Чонин, поэтому после падения он поднимается на ноги и двигается дальше, ради всех них и STAY.       Чонин двигаться не может.       Спустя несколько часов он смотрит, как звонит телефон, пока на экране горит номер офиса Наын. Сейчас всё ещё утро, но он несколько дней не открывал занавески, поэтому дисплей светит слишком ярко в темноте его комнаты. Его свет до слёз режет глаза.       Наын звонит дважды через короткие промежутки времени. Чонин не отвечает. Конечности ноют от того, что он слишком долго лежал в одном положении, желудок крутит от тошноты, голова чугунная. Хочется плакать.       Ему снится сон.       Голос Донхёна эхом разлетается по месту; месту, выкрашенном теми же цветами, что и лестничный пролёт в здании компании, но это один сплошной этаж, бесконечный коридор. Пол неровный, поэтому, когда Чонин пытается бежать, он без конца падает, врезается в стены, пропускает повороты. Всё это затормаживает его, и Донхён позади, подходит всё ближе и ближе. "Ты хочешь этого, – говорит он снова и снова. – Ты хочешь этого".       Чонин всё ещё пытается убежать. Он вытаскивает телефон, чтобы позвать на помощь, выдавливает "хён, пожалуйста, помоги мне" и, наконец, вырывается через дверь на дорогу, отчаянно пытаясь добраться до машины хёна. Донхён позади. Чонин слышит его голос.       Чонин едва умудряется добраться до машины, вваливаясь внутрь как раз в тот момент, когда пальцы цепляют его за одежду.       "Хён", – повторяет юноша, но затем отшатывается, вжимаясь в дверь. Донхён сидит на водительском сидении, и Чонин знал, что так будет, но всё равно побежал прямо к нему в лапы.       "Всё будет хорошо, – произносит Донхён. – Ты хочешь этого".       Его глаза тёмные, но мужчина улыбается, и зубы сверкают в свете фар проезжающих мимо автомобилей.       Чонин выбирается из машины, спотыкается, охваченный паникой, и едва не падает на землю, но его ловят и толкают к стене коридора.       "Я позабочусь о тебе, – говорит Донхён, и его руки хватают Чонина за горло, за пах, за оголённую кожу на животе — слишком много рук для одного человека. – Ты хочешь этого".       Чонин просыпается от крика.       Он так давно не издавал звуков, что почти не узнаёт собственный голос, ощущая звук в гортани. Тело противится внезапным движениям, когда Ян резко поднимается; голова кружится, желудок делает сальто внутри, и Чонин слепо заваливается на один бок, хватаясь за спинку кровати в попытке уберечь себя от падения. Он всё ещё чувствует на себе руки, обжигающее прикосновение Донхёна, его дыхание. Ты хочешь этого.       Ладони хватают его за плечи — более нежные, маленькие, настоящие — успевая поймать Чонина, прежде чем он упадёт.       – Инни. Инни, успокойся, всё хорошо.       Между Чонином и полом протискивается тело, почти удерживая на себе весь его вес. Чонин обмякает, полностью изнемождённый, а его крик превращается в долгие, хриплые рыдания, будто у раненой собаки.       – Всё хорошо, – повторяет другой голос, низкий и мягкий. – Ты в безопасности. Хён рядом. Всё в порядке.       Чонин едва может видеть, глаза полны слёз и болят от внезапно яркого света, льющегося из коридора, но, когда он пытается вырваться из чужих рук, то утыкается лицом в покрытое футболкой плечо, и аромат человека, что его держит, его голос и осторожное прикосновение превращаются во что-то знакомое.       – Ликс-хён, – задыхается Чонин, – пожалуйста... Пожалуйста, оставь меня...       – Нет, – отвечает Феликс, крепче прижимая младшего. – Я больше не позволю тебе страдать одному, слышишь?       Ян напрягается. Феликс сильный, и Чонин хочет, чтобы он ушёл, хочет остаться один больше всего на свете, но не может заставить себя продолжать вырываться — он не может ранить ещё одного своего хёна.       Вместо этого он обмякает, без сил падая на пол, и Ёнбок опускается вместе с ним. Колени больно стукаются о твёрдую поверхность. Грудь неистово вздымается.       – Позволь мне быть рядом, – просит Феликс, очевидно расстроенный. – Позволь мне заботиться о тебе, Инни, умоляю. Я так больше не могу.       Просьба делает что-то с Чонином — эта слегка формальная формулировка, которая порой подрывает корейский Феликса, появляясь в самых неожиданных местах. И Чонин вытянул из старшего чувство, которое ему никогда раньше не приходилось озвучивать словами.       – Я не могу, – хрипло отвечает Ян надрывным голосом. – Хён, я так... я так устал, я не могу... я не могу...       – Ш-ш, тише, Инни, – мычит Ёнбок, укладывая тонсена в своих руках. – Ох, малыш, всё хорошо. Всё в порядке. Тебе снился кошмар. Теперь ты в безопасности. Хён с тобой.       Руки Феликса держат его сразу после Донхёна, ужас от слов мужчины, его грубая хватка — всё это слишком близко к неоднозначным воспоминаниям; будто всё начинается заново, и Чонин застрянет здесь навсегда, в петле, где он просыпается в больнице, и ему не становится лучше, и он заставляет всех работать вдвое больше, и из-за него ранят Хёнджина снова и снова. Он не может вернуться в коридор. Не может больше бежать. Не может вновь пережить руки Донхёна на своём теле.       Чонин напрягается в объятиях своего хёна, слишком напуганный, чтобы оттолкнуть его, но Феликс понимает его неправильно, успокаивающе гладя по спине.       – Тебе приснилось, кроха. Ты в безопасности, я клянусь.       Чонин не в силах говорить о сне. Он не может говорить о Донхёне или рассказать Феликсу, что случилось, не может раскрыть секрет, который так сильно старался сохранить. Единственное бремя, которое он не возложил на плечи хёнов. Он не мог перестать думать об этом несколько дней; слова так и крутились на кончике языка.       – Прости меня, – отчаянно бормочет Чонин в ответ.       – За что ты извиняешься? – интересуется Ликс.       – Чани-хён злится на меня, и из-за меня Хёнджини-хён получил травму, и Хан... у Хани-хёна была паническая атака, и всё... я продолжаю причинять вам боль, и я не хочу...       Феликс слегка отстраняется, чтобы взглянуть на него. В его глазах скопилась влага, а руки держат крепко, пока он прижимает младшего к своей груди.       – Ты не причиняешь нам боль, – говорит он густым от подступающих слёз голосом. – Это тебе больно. Тебе больно. Я знаю, малыш. Я знаю.       Он целует тонсена в висок едва ли не болезненно. Феликс всегда выражает свою любовь физически; иногда она ошеломляет Чонина сокрушительной волной, но в редкие моменты юноша находит такую прямоту утешительной. Трудно усомниться в привязанности Феликса к нему, когда старший крепко обнимает, используя всю силу, чтобы держать как можно ближе.       – Мне очень жаль, – продолжает хрипло повторять Чонин.       – Тише, малыш, – бормочет Ли, и вибрация низкого голоса отдаётся через грудь. – Никто на тебя не злится, слышишь? Всё хорошо. Хён рядом.       Чонин пытается унять дыхание; его голова с силой давит на ключицу старшего. Из дверного проёма звучит голос, но Ян не слышит слов поверх рваных звуков, вырывающихся из его горла.       – Да, хён, – произносит Феликс. Он мягко водит ладонью по широкой спине тонсена. – Чани-хён не злится на тебя. Почему ты так решил, а? Никто на тебя не сердится. Мы волновались, только и всего.       Кто-то ещё проходит в комнату, и Чонин спиной ощущает чужое присутствие. Другая ладонь ложится ему на пояс, осторожно сжимая.       – Я принёс воду на случай, если захочешь пить, – доносится голос Минхо. – Успокойся, Инни, ладно? Ты изведёшь себя, – он мягко оглаживает бок тонсена. – Почему ты так расстроен, м?       – Чани-хён, – задыхается Ян, – он... я...       Юноша давится всхлипом, и Феликс гладит его по затылку, беря это на себя.       – Он думает, что хён злится на него, – сообщает он Минхо. – Я не знаю, почему. И что он виноват в том, что случилось. И что из-за этого у Хан-и была паника.       Наступает пауза. Чонин шмыгает Феликсу в плечо, когда, наконец, из глаз проливаются слёзы.       – Хан-и запаниковал, потому что толпа вела себя слишком грубо, – ровно произносит Минхо. – Это случалось и раньше, и ты не имел к этому никакого отношения ни тогда, ни сейчас.       – Это моя вина, – мямлит Чонин. – Они хотели...       – Их интерес в пятницу был виной того, кто слил ту информацию, – перебивает старший Ли. – Это был ты?       – Это моя...       – Это был ты, Ян Чонин? – обрывает хён его попытку.       – Нет, – в итоге сдаётся Чонин.       Пальцы Минхо осторожно скользят сквозь волосы младшего.       – Значит, это не твоя вина. И это ты, Ян Чонин, ударил Хёнджин-и той камерой по лицу?       – Нет, – голос юноши слабый и хриплый. Ему кажется, будто он плакал часами, но не могло пройти больше пятнадцати минут.       – Хорошо. Значит, это твоя вина?       Чонина разрывает на части. Он согласен, что в какой-то степени Минхо прав, но этого недостаточно, чтобы развязать тугой узел в его груди, чтобы преодолеть глубоко засевшее знание, что всё это происходит, потому что однажды, месяцы и месяцы назад, он произвёл на Донхёна неправильное впечатление.       Даже мысль об имени этого человека оставляет горький, медицинский привкус во рту. Ты хочешь этого.       – Нет, – бормочет Ян, когда Минхо подначивает его ответить, – но...       – Никаких "но", – отрезает Минхо. – Хён будет спрашивать тебя каждый день, пока ты в это не поверишь. Каждый час. Каждые десять минут.       Чонин рвано выдыхает. Он чувствует себя жалким, пока лежит на коленях Феликса, прижимаясь к его груди, словно ребёнок. Минхо убирает волосы с его лица.       – Почему ты думаешь, что Чани-хён злится на тебя, малыш? – мягко спрашивает Феликс.       – Хён ненавидит, когда мы получаем травмы.       – Это ты, Ян Чонин, ударил Хёнджин-и той камерой по лицу? – сразу спрашивает Минхо.       Чонин зажмуривается, от чего слёзы катятся по щекам. Феликс стирает их своим рукавом.       – Как он... – медленно начинает младший. Он не уверен, как выразить свои мысли. – Как он может не злиться? Хёнджини-хён получил...       – Он злится, – произносит Минхо более мягко. – Он злится на фотографа, который схватил тебя и ударил Хёнджин-и, и на всех в толпе, кто толкался так близко, что мы не могли пройти, и на того, кто слил информацию о случившемся, и на всех, кто когда-либо не так посмотрел на одного из нас. Как и я. Как и остальные мемберы, – он поглаживает влажную щёку тонсена. – Но никто не злится на тебя, слышишь?       Чонин не может сформулировать ответ. Грудь болит от накатывающих слёз, но Чонину кажется, что его тело исчерпало свой ничтожный запас настоящих чувств. Он обмякает на руках Феликса.       – Вот, что мы сделаем, – говорит старший, что звучит так похоже на слова Чана, и в сердце щемит. – Мы положим тебя на кровать, ты попьёшь воды и успокоишься. Потом примешь душ, потому что от тебя пахнет, и мы сменим твоё постельное бельё, а позже хён поговорит насчёт тебя с Чани-хёном. Кажется, тебе очень нужно, чтобы он обнял тебя. Хорошо?       Чонин слишком измотан, чтобы сделать хоть что-то, поэтому он лишь моргает, глядя на Ли.       Минхо и Феликс берут его ладони и поднимают на ноги. Голова кружится снова, и он покачивается в их руках, а зрение плывёт пятнами.       – И хён принесёт тебе что-нибудь поесть, – заключает Минхо, поворачиваясь к двери. – Ты почти ничего не ел несколько дней.       Чонин вновь напрягается, а внутри поднимается былой ужас.       – Хён. Пожалуйста, я не могу...       – Дней, Инни, – Минхо сверкает на него грозным взглядом. – Если это продолжится, тебя увезут в больницу.       Напуганный угрозой, Чонин вздрагивает, и Ёнбок сжимает его ладонь.       – Минхо-хён тоже не злится на тебя, – произносит мягко, – но он прав. Ты должен что-нибудь поесть, ладно? Ты вредишь себе. И ты перестал принимать свои лекарства.       Минхо смягчается, возвращаясь в комнату и касаясь лодыжки тонсена, как делал это Чанбин. Кажется, что это было давным-давно, хотя Со приходил лишь этим утром.       – Хён сделает тебе смузи, договорились? Без цитрусов. Только фрукты и тот вегетарианский йогурт. Это не будет раздражать твой желудок.       Чонину слишком страшно согласиться, но он не может противиться такой заботе. Он судорожно втягивает воздух, слишком ошеломлённый.       – Побудь с ним, – просит Минхо Феликса. – Я недолго.       Феликс кивает ему, толкая тонсена лечь на подушки, и забирается на постель. Он обвивает младшего рукой, приподнимаясь выше, чтобы тот смог прижаться к его боку. Чонин подчиняется, нервно заламывая пальцы на коленях.       Несколько минут они оба сохраняют молчание. Чонин слышит передвижение по общежитию, как открывается холодильник, приглушённые голоса. Он пытается понять, кому они принадлежат, но Ёнбок перекрывает их.       – Можно сказать тебе кое-что?       Чонин кивает, сглатывая.       – С того самого момента, когда всё это случилось, – медленно начинает Ёнбок, – с самого начала, когда тебе было плохо, и сейчас, пока ты выздоравливаешь, и когда тебе причиняли боль, и когда он... когда он пытался похитить тебя...                    Он делает паузу, поглаживая бок младшего.       – Я никогда раньше такого не испытывал, – произносит Ли. – Такую... злость. Желание защищать. То есть, ты знаешь, у меня есть сёстры, и, думаю, я бы чувствовал то же самое по отношению к ним, если бы кто-то... но с ними такого никогда не случалось. Когда я видел, как он причиняет тебе боль... а потом, когда фотограф схватил тебя и ударил Хёнджин-и, знаешь, я просто хотел вырвать ему руки. Вечно стоять перед тобой, чтобы никто не смел к тебе прикоснуться. И всякие подобные драматичные штуки.       Он прижимает Чонина ближе.       – Ты мой единственный тонсен в группе, и я хочу... Я правда, на самом деле очень хочу заботиться о тебе. Я хочу быть тем, к кому ты можешь прийти, когда тебе больно, чтобы я мог помочь тебе почувствовать себя лучше.       Чонин медленно дышит Феликсу в плечо. Он не может посмотреть хёну в глаза. Как ему объяснить это чувство? Он не знает, как обратиться к кому-то, когда ему плохо. Он не может заставить себя свалить эту тяжёлую ношу на тех, кого так любит. Он лишь знает, как прятаться, делать вид, что с ним всё в порядке, продолжать двигаться дальше, пока не сломается. Он хочет быть тем, кто не обременяет других. Просто он не понимает, как ему снова стать таким человеком.       – Я люблю тебя, – произносит Ликс, его голос звучит ниже. – Я так сильно тебя люблю, Инни. Я знаю, мы не говорим это постоянно. Но я просто хочу, чтобы ты знал, ладно?       – Я... – начинает Ян, мгновенно запинаясь. – Я... ты помогаешь мне чувствовать себя лучше, хён, – выдавливает он. – Ты... Я, эм... я тоже тебя люблю.       Чонин чувствует улыбку старшего. Горло горит. Он думает, что, быть может, если бы они вели такие разговоры в другой день, он почувствовал бы тепло, или смущение, или удовлетворение. Возможно, эти слова заставили бы его плакать. Но сегодня, сейчас, он ощущает лишь холод, и печаль, и невероятную усталость.