I Need You

      Чонин практически падает в минивэн. В нём намного темнее; звуки снаружи заглушаются, как будто его окунули под воду. Он до сих пор призрачно чувствует крепкую хватку телохранителя, когда его тащили вперёд из толпы. Люди шумят, выкрикивают имена. Голоса в машине накрывают друг друга, но Чонин может различить лишь один, доносящийся с сидения впереди.       – Я в порядке, – слышит Чонин Хёнджина; его голос дрожащий и слёзный и звучит намного выше, чем Чонин когда-либо раньше слышал, а слова понятны лишь наполовину. – Я в порядке, Инни... Инни...       – С Инни всё хорошо, – успокаивает Чан. – Сейчас я беспокоюсь о тебе, окей? Покажи хёну лицо.       Чонин не хочет больше слушать. Он прячет лицо в руках и сгибается над коленями так сильно, как только может, стараясь дышать ровнее. Чан прав — он в порядке, журналист вообще практически не притронулся к нему, потому что Хёнджин и Феликс встали на его защиту.       Кто-то обнимает его за плечи и нежно потирает одной рукой. Чонин отпрядывает от прикосновения, но стукается головой о спинку кресла впереди, ударяясь лбом о пластик.       – Эй, не делай так, – ругает сидящий рядом. – Иди сюда.       Сынмин садится ещё ближе, обхватывая плечи младшего, и прижимает к себе.       – Ты как? Что случилось?       Чонин не знает, что ответить. Он ощущает, как сердце отстукивает где-то в горле. Он поднимает голову, зрение размыто, и между сидений видит бледное лицо Хёнджина, покрытое слезами и кровью. Желудок Чонина делает сальто, и он снова сгибается пополам.       – Всё хорошо, всё хорошо, – повторяет Феликс с другой стороны.       Младший до сих пор слышит пронизанное паникой дыхание Хёнджина. На нём так много крови. Это может быть очень серьёзно. Может остаться шрам. Это может повлиять на карьеру Хёнджина — на карьеры их всех — и это будет вина Чонина, снова.       Машина приходит в движение. Чонин улавливает, как кто-то произносит "больница", и пытается не задохнуться. Где-то сзади тихо говорит Минхо, видимо, с Джисоном. Чонин до сих пор осязает толчки и давку толпы, руку журналиста на своей. Он громко всхлипывает.       В тот же момент и Сынмин, и Феликс напоминают о своём близком присутствии: рука Сынмина крепче сжимается вокруг ссутулившихся плеч, а ладонь Феликса проскальзывает в его собственную.       – Простите меня, – выдавливает младший. Он не уверен, к кому именно обращается. – Простите, я...       – Эй, ш-ш, малыш, – бормочет младший Ли, но и его голос дрожит. – Всё хорошо.       Хотел бы Чонин, чтобы так и было.       Они едут прямиком в больницу, где Чан выводит плачущего Хёнджина из машины. Он не оглядывается на них — на Чонина — и Ян съёживается пуще прежнего. Ничто не выводит их хёна из себя больше, чем когда одному из их мемберов причиняют боль. Чонин никогда не забудет звук крика боли Хёнджина, когда его ударили. Он заслужил злость Чана. Заслужил, он знает это. Но всё равно гнев лидера его пугает.       Содам хлопает в ладоши, чтобы привлечь их внимание.       – Мы отправим вас сразу в общежитие, и все мероприятия на сегодня отменены. Пресса уже возле здания компании, – она пропускает волосы сквозь пальцы и выглядит встревоженной. – Минхо-я, ты остаёшься за главного, пока вы не доберётесь до дома, ладно? Я пойду с ребятами. Я уверена, позже Чан-и позвонит вам с новостями. Всё будет в порядке, хорошо?       – Спасибо, нуна, – медленно произносит Минхо с заднего сидения.       По пути домой никто не произносит ни слова.       Когда оказываются внутри, тишина преследует их и там. Феликс и Сынмин до сих пор не отпустили Чонина, но младший смотрит в пол, слишком скованный стыдом, чтобы встретиться с кем-то из хёнов взглядом.       – Идите в душ, – обращается старший Ли ко всем сразу. – Ещё рано. Мы подождём новостей от хёна, а потом закажем что-нибудь на ужин.       Чонин позволяет им подтолкнуть его в душ, чтобы он мог вымыться первым, а потом сворачивается клубочком под одеялом в своей комнате, прячась от остальных. Он не может заставить себя ответить, когда Феликс приходит проведать его, и ненавидит себя за это — Ёнбок физически защитил его сегодня, Ёнбок накричал на журналиста ради него — но он просто не может двигаться. Ему кажется, будто после сегодняшних событий тело налилось свинцом. Словно каждая кость в теле стала весить по тысяче килограмм. Желудок охватывают языки пламени.       Спустя время Хёнджин и Чан возвращаются домой. Раздаётся шквал обеспокоенных голосов; Чан звучит поверх них всех, когда немного разъясняет им ситуацию. Чонин различает лишь пару слов — швы... отдых... встреча... заявление. Он распознаёт собственное имя, вероятно, когда лидер спрашивает, где он, и, пристыженный, глубже ныряет в одеяло.       Он должен пойти и узнать, как там Хёнджин. Он должен извиниться. Должен взять на себя ответственность.       Но он не может этого сделать. Не может пошевелиться. Он не знает, как вообще сможет взглянуть Хёнджину в глаза.       Голос Бана становится громче, когда он нежно говорит в холле.       – Приляг ненадолго, ладно? Минхо заказал тебе смузи, чтобы ты смог поесть, не испытывая боль.       Хван отвечает что-то надломленным, полным боли, голосом.       – Конечно, – отвечает Чан. – Я схожу к Ликс-и, чтобы он пришёл обнять тебя. Ты будешь в порядке.       Чонин давится вздохом и понимает, что снова плачет; слёзы текут по щекам и сковывают горло. Он яростно стирает их, да так сильно, что глазам становится больно.       Звук открывающейся двери пугает его, резко вырывая из сна, и Чонин понимает, что уснул, пока плакал. Он пытается лежать спокойно в своём укрытии, надеясь, что кто бы это ни был просто уйдёт, но затем рука осторожно хлопает его по бедру.       – Йен-а, – это Джисон, он толкает ногу младшего поверх одеяла, – ты должен встать, слышишь? Хён говорит, что ты должен поесть и принять свои лекарства.       От одного упоминания таблеток рёбра будто сдавливают в тисках. Он не сможет. Не сегодня. День был слишком тяжёлым. Он сворачивается ещё сильнее, поднимая ноги выше подальше от прикосновения старшего.       – Я не могу, хён, – отвечает тихо. – Я не голоден.       Джисон делает паузу, присаживаясь на его кровать.       – Думаю, сегодня это не сработает, детка.       Он пытается стянуть с тонсена одеяло, но Чонин крепко держит его поверх головы. Он знает, что ведёт себя как ребёнок, но всё это слишком. Он устал пытаться. Грудь вздымается, и слёзы снова наворачиваются на глаза так быстро, что он задыхается.       – Инни, – уговаривает Хан и звучит устало. – Прошу. Остальные очень переживают за тебя.       Горло Чонина горит. Он не хочет, чтобы кто-то переживал за него. Он просто хочет, чтобы его оставили в покое.       – Пожалуйста... – стонет Чонин в ответ. Голос выходит хриплым.       Джисон ласково поглаживает его бедро.       – Если я уйду, вернётся уже Чани-хён или кто-нибудь другой. Ты же понимаешь.       Чан не придёт. Чан злится на него, потому что из-за младшего Хёнджин получил травму. Чонин удивлён, что Джисон не сердится на него тоже — в прошлый раз на это не потребовалось много времени.       Это жестокая мысль, злобная, и от неё узел стыда в груди юноши разрастается лишь сильнее.       – Пожалуйста, – повторяет он. – Оставь меня. Я не могу.       Джисон ещё долго сидит рядом — его рука так и покоится на ноге тонсена — но в конце концов вздыхает и уходит. Чонин лежит как можно спокойнее, пока не слышит, как за хёном закрывается дверь.       После этого приходит Минхо. Он тоже не стучится.       – Инни, – зовёт он, и его голос не суровый, но Чонин слышит в нём раздражение — тот же тон, что он использует, когда один из них пытается танцевать с травмой. – Если не будешь есть и не примешь лекарства, тебе станет плохо. Ты это знаешь.       Конечно Чонин знает. Но он утратил всю энергию, чтобы беспокоиться об этом. Он лежит неподвижно.       – Ты уже взрослый. Я не могу заставить тебя. Хён принесёт еду сюда, если хочешь, или можешь выйти и поесть попозже, но если не сделаешь этого, тебе станет хуже, и ты не сможешь работать.       Он остаётся в комнате на какое-то время, выжидая, и Ян слышит его вздох, когда старший поворачивается и уходит. Под одеялом слишком жарко, от слёз наволочка липнет к лицу, но Чонин не двигается. Не может. Он просто потерпит тошноту. Ему это не впервой.       Чонин слушает лёгкое бормотание хёнов, что бродят по дому — их голоса приглушены, чтобы не беспокоить Хёнджина — и плачет, пока не засыпает снова.       Когда Чонин просыпается, в комнате царит кромешная тьма. Он слышит звук телевизора, и в воздухе витает запах еды, и доносится несколько голосов, слишком тихих, чтобы понять, кому они принадлежат. Желудок горит, и запах еды моментально вызывает тошноту, и голова болит от слёз, но Чонин всё равно рыщет в поисках телефона, щурясь в темноте.       Уже больше одиннадцати вечера. Чонин проспал почти четыре часа, но усталость всё ещё обволакивает его нутро. Содам написала всей команде менеджмента: Хёнджину наложили шесть швов, но больший ущерб пришёлся на внутреннюю часть его рта, а не на внешнюю, и, скорее всего, шрама не останется. Швы снимут через пять дней. Ему выписали мазь, чтобы помочь снять воспаление.       Чонин с силой кусает собственные губы и открывает YouTube.       Они там. Пять или шесть видео с разных углов, тысячи и тысячи просмотров, число которых растёт, даже пока Чонин смотрит на экран.       "ХЁНДЖИНА ИЗ STRAY KIDS УДАРИЛ ПАПАРАЦЦИ"       "STRAY KIDS ОКРУЖИЛА ТОЛПА НА MUSIC CORE?? ХЁНДЖИН ПОЛУЧИЛ ТРАВМУ :( :( :("       "Нетизены обеспокоены тем, что Хёнджин из Stray Kids получил травму в результате инцидента с фотографом"       Чонин нажимает на видео с наибольшим количеством просмотров. Первое время аудио почти нестерпимо — звук разносится по ушам, словно резкий прилив крови — пока не превращается в крик.       Чанбин пробирается первым, на его лице лёгкая улыбка, он кивает головой и оглядывается через плечо, чтобы проверить Сынмина. Ким тоже улыбается сомкнутыми губами и быстро дёргается вперёд, когда кто-то стучит его по плечу.       За ними идёт Минхо, тоже кивая, но он едва ли улыбается. Одна из его рук заведена назад и крепко держит Джисона за запястье. Хан выглядит напряжённым, его глаза распахнуты, а взгляд встревоженный. Он вздрагивает, когда одна из камер оказывается слишком близко к его лицу, и Минхо злобно поднимает подбородок.       Сперва Чонин не узнаёт самого себя. Даже когда они только начали тренироваться для дебюта, он был ненамного меньше остальных, и он только начал привыкать к тому, что стал больше некоторых хёнов. Сейчас ему неприятно видеть самого себя на фото или видео: он выглядит таким хрупким, таким маленьким.       На видео его голова опущена вниз сразу за Джисоном, глаза нервно поглядывают из-под чёлки. Он выглядит жалким, как кажется Чонину. Напуганным неизвестно чем.       Однако причина страха остаётся неизвестной совсем недолго. Крупная ладонь появляется из края кадра и хватает Чонина за руку. Сперва, кто бы ни снимал это видео, был больше заинтересован Минхо и Джисоном, угол съёмки меняется, чтобы следовать за ними, но сразу переключается обратно, когда журналист хватает Чонина, и крики становятся громче в два раза.       Феликс оказывается рядом почти мгновенно, разрывая чужой захват с гневным выражением лица.       – Не трогайте его! – огрызается Ли, его голос громкий и ясный среди всеобщих криков. – Оставьте его в покое. Мы просто хотим уехать. Не трогайте его.       Огромные глаза Чонина из видео выглядывают из-за его плеча, лицо окрашивается белым. Он просто стоит там, думает настоящий Чонин с ненавистью, злясь на самого себя. Он вообще никак не реагирует. Позволяет Феликсу встать на свою защиту. Позволяет толкать себя из стороны в сторону, когда толпа сгущается. Хёнджин появляется в поле зрения камеры, касается плеча Феликса, когда телохранитель подталкивает его вперёд, но из-за того, что Чонин стоит на месте, Хван тоже не двигается. Фокус съёмки смещается снова, когда толпа теснится, но возвращается обратно как раз вовремя, чтобы запечатлеть, как фотокамера врезается в лицо Хёнджина.       Хван вскрикивает от боли, рывком прикладывая обе руки к лицу, и Чонин на видео тоже закрывает собственными ладонями рот, словно мим. Чонин смотрит на самого себя, пытающегося протянуть руку, но теперь толпа двигается ещё активнее, и один из их телохранителей практически выносит его из кадра. Камера не следует за ним, зацикливаясь на Хёнджине, когда кровь начинает сочиться из-под длинных пальцев. Чан появляется из ниоткуда, будто ангел возмездия, обхватывая Хёнджина всем телом и заставляя толпу отступить, казалось бы, силой воли. Выражение его лица свирепое.       У Чонина пересыхает во рту. Телефон трясётся в дрожащих руках. На экране Чан ведёт Хёнджина к машине, защищая его голову. "Боже мой, – произносит тот, кто снимает, снова и снова. – Боже мой, боже мой".       Чонин нажимает "Повтор".       Он смотрит видео восемь раз. На девятый он улавливает что-то за криками моря из людей и прибавляет звук. Ему требуется несколько попыток, чтобы распознать его.       Это плач Хёнджина. Именно тот, который Ян слышал. Именно тот, который звенит в его ушах с той самой минуты, когда всё случилось.       Желудок переворачивается. Юноша с трудом поднимается на ноги; они трясутся, потому что очень долго не двигались. От внезапного перемещения тошнота усиливается, и Чонин ковыляет через комнату, открывая дверь как можно тише, чтобы не навести шум.       – Инни.       Чонин застывает на месте, застигнутый врасплох. Чанбин стоит в дверном проёме его комнаты, вокруг руки обмотана зарядка для телефона. Он дарит младшему робкую улыбку, оценивая его внешний вид.       – Ты в порядке? – ласково спрашивает Со. – Ты весь бледный.       Он поднимает ладонь, как будто хочет дотронуться до щеки тонсена, или сжать его плечо, или ещё как-то нежно, успокаивающе прикоснуться, и Чонин отстраняется на автомате. Чанбин хмурится, потрясённый.       – Я, эм... прости, кажется, меня вырвет, – тихо произносит Ян. Он чувствует, как начинают гореть щёки, когда он огибает хёна и направляется в ванную.       – Хочешь, чтобы кто-то побыл с тобой? – интересуется Бин в догонку.       Чонин вжимает плечи, закрывая за собой дверь.       – Нет, – бормочет он, – я в порядке.       После этого Чонин долго сидит в ванной, притянув колени к груди, пока желудок охватывают спазмы. Когда его пойдут искать — это лишь вопрос времени, но, по крайней мере, он может спрятаться здесь и притвориться, будто ничего не происходит.       Чонин не уверен, сколько проходит времени, пока, наконец, не раздаётся стук. Он продолжает держать голову между коленями и не отвечает.       Кто бы ни стоял за деревянной преградой, он стучит снова, проворачивая ручку запертой двери.       – Инни. Впусти меня.       Сынмин. Чонин не двигается.       – Ян Чонин. С тобой всё нормально? Открой дверь.       Старший вдруг звучит взволнованно, его голос становится выше, и Чонин медленно распрямляется. Он не хочет встретиться с хёном лицом к лицу, но и не собирается пугать его ещё больше. Он правда лишь хочет, чтобы они забыли, что он был здесь.       Он тянется через комнату и отпирает защёлку, едва успевая вернуться на своё место в углу, прежде чем дверь распахивается, и продолжает держать голову и взгляд опущенными.       Сынмин останавливается в проёме. На нём странные носки: один из них полностью голубой, другой — с принтом свинки. Чонину кажется, что выкрашенный принтом изначально был его.       – С тобой всё нормально? – повторяет Ким. – Тебя тошнило?       – Да, – мямлит младший, отвечая на оба вопроса. – Я пойду обратно в кровать.       Сынмин бредёт за ним до самой комнаты, но Чонин игнорирует его, концентрируясь на том, чтобы идти прямо несмотря на головокружение.       – Пожалуйста, оставь меня, – просит он хёна, забираясь в постель. Голос звучит робко и жалко, как у отчитанного ребёнка. Он роняет телефон, когда поправляет одеяло, и гаджет загорается: на экране застыло разъярённое лицо Чана.       – Ты не сможешь отталкивать всех вокруг вечно, Инни, – произносит Сынмин тихо.       Чонин натягивает одеяло на голову. Не вечно, хочется ему ответить. Только сегодня. Может быть, завтра. Столько, сколько потребуется, чтобы он вновь почувствовал себя реальным человеком.       Он слышит, как старший покидает комнату, но не проходит и несколько минут, прежде чем дверь открывается снова. Грудь юноши сжимается от тревоги, и он едва не огрызается на Сынмина, чтобы тот ушёл, прежде чем слышит совсем другой голос.       – Уже за полночь, – строго говорит Минхо, – и сегодня у тебя была паническая атака. Ты ляжешь в постель или не сможешь завтра работать.       – Хён, – ноет Хан в ответ, – я не...       – У тебя до сих пор руки трясутся.       – Ты мне не мамочка, – отвечает Джисон, но Чонин слышит, как он всё равно падает на кровать.       На глаза наворачиваются слёзы, и Ян глубоко дышит в одеяло, чтобы не издавать звуков. Когда Джисон приходил, чтобы попытаться заставить Чонина поесть, его голос звучал разбито. И он звучит так даже сейчас.       Скопления людей заставляют Чонина нервничать, но никто не ненавидит их больше, чем Джисон. Сегодняшняя толпа, крики, всё, что там произошло — всё это из-за Чонина. Из-за того, что с ним случилось, и негативного внимания, которое он привлёк к группе. И до сих пор привлекает. Их репутация разрушена, и Хёнджин травмирован, и у Джисона была паническая атака, настолько сильная, что он до сих пор вымотан даже спустя несколько часов, и каждая капля всего этого — из-за Чонина. Ядовитое чувство вины пульсирует в его груди, словно призрак сломанного ребра.       – Малыш, ты спишь? – мягко спрашивает Минхо из дверного проёма.       Чонин лежит неподвижно и не отвечает.       Он выжидает ещё час, прежде чем в общежитии становится тихо, а со стороны Джисона перестают доноситься звуки, и прокрадывается в коридор. По темноте он выбирается в гостиную и вжимается в угол дивана, утыкаясь лицом в подушки. Никто не услышит, как он плачет, если он не будет шуметь.