I Need You

      Чонин просыпается в кровати Чана.       Какое-то время он не может понять, где находится — ему слишком жарко, и его положение отличается от того, к чему он привык — а затем он моргает, обнаруживая, что прижат к широкой спине Чана, прячась за ней от остальной комнаты.       Он роняет звук — сонное, неловкое ворчание — и Чан отвечает тем же, щупая рукой, чтобы неуклюже похлопать тонсена по бедру.       – Всё хорошо, – мямлит старший.       – Хён, – бормочет Ян ему в плечо, – почему я здесь?       Чан двигается, чуть поворачивать назад, и Ян оказывается немного зажатым под ним.       – Ты не помнишь?       – Нет, – теперь Чонин обеспокоен. Он помнит, что пошёл в постель. Помнит... кошмар или типа того? Но после этого — ничего.       – О. Ну, я тоже не знаю. Когда вернулся домой, ты уже спал здесь.       Щёки Чонина вспыхивают, и Чан ухмыляется.       – Оу, Инни, не смущайся. Это мило, – он поворачивается до конца и охватывает щёки младшего ладонями. – Малыш пришёл к своему любимому хёну за объятиями, верно? Я прав?       – Хён, – хнычет Чонин, извиваясь. Чан воркует над ним и потирается своим лицом о его.       – Вы милые, – говорит Феликс. Его голос после пробуждения звучит ещё ниже, чем обычно. Чонин слышит, как Ли выбирается из своей кровати, но не видит комнату из-за фигуры Чана.       – Вы громкие, – бубнит Чанбин из-под подушки.       Феликс игнорирует его и забирается на кровать их старшего, опуская почти весь вес на его колени.       – Тебе лучше, Инни?       – Эм, – Чонин нервно моргает, глядя на него, – что?       Ёнбок хмурится и тянет ладонь, чтобы мягко погладить его по бедру.       – Тебе приснился кошмар, – произносит нежно, – ты не помнишь? Я привёл тебя сюда, потому что Хан-и и хёнов ещё не было дома, а ты не хотел оставаться один в своей комнате.       – О, – выдаёт Чонин, заливаясь румянцем, – прости.       Чан щипает его за бок, и младший корчится, отклоняясь к стене.       – Не извиняйся.       – Я тебя разбудил? – спрашивает Ян у Феликса, но не смотрит на него. Ему хочется покинуть комнату, но он зажат двумя хёнами и не знает, как выбраться из плена.       – Нет, малыш, не волнуйся, – отвечает Ли. – Просто я услышал... Ты звучал так отчаянно. Неудивительно, что ты не помнишь, ведь тогда ты не до конца проснулся.       Чонин весь сжимается, смущённый. Всё настолько плохо, что он не может и дня прожить без того, чтобы не оказаться в чьих-то объятиях, и он не может вынести, что это происходит даже во сне. Возможно, сейчас он вспоминает, или ему кажется, что вспоминает, пока нежные пальцы Феликса прочёсывают его волосы, возвращая в пучину. Сон всегда один и тот же: Донхён нависает над ним, грубые руки на его теле, горячее дыхание обжигает шею.       Чонин покрывается мурашками, скрещивая руки на груди, и Феликс тут же тянется, чтобы приласкать его.       – Всё хорошо, Инни, – произносит он мягче. – Ты не сделал ничего плохого.       – Мне нравится обниматься, – говорит Чан, согласно кивая.       Чонин чувствует, как щёки снова начинают гореть и отводит взгляд.       Он проводит утро в небольшом напряжении, ожидая, что Феликс или Чан начнут расспрашивать подробности о кошмаре, или доказательств, что кто-то из других мемберов слышал об этом. Однако ничего не происходит, и тревога растворяется в чувстве вины. О чём он только думает, предполагая, что его хёнам больше не о чем поговорить, кроме него и его бесконечных, скучных проблем?       Всё равно утром они едва пересекаются — каждый занят подготовкой к Music Core, подбором образов, занятиями и репетициями, поэтому Чонин надеется, что ни у кого не будет времени, чтобы думать о нём. Никто не озвучивал это вслух, но юноша точно уверен, что все хёны очень переживают, что он снова потеряет сознание, или что ему станет слишком плохо, чтобы выступать, или он напортачит как-то иначе, и не знает, как переубедить их, когда сам чувствует то же самое. Их и так постоянно проверяют. Они не могут привлекать ещё больше негативного внимания.       Минхо устраивает ему засаду после их дополнительной танцевальной репетиции, облокачиваясь на стену снаружи раздевалки, когда Чонин выходит из неё.       – Ты хорошо сегодня постарался, младшенький, – хвалит Минхо. – В пятницу ты будешь выглядеть отлично.       Чонин кивает ему, пытаясь улыбнуться. Наверное, Минхо говорит это искренне — он никогда не дарит комплименты, если не думает так на самом деле — но это всё ещё не кажется правдой. Он ждёт обратной отдачи или чего-то ещё, ждёт, чтобы Минхо дал ему что-то, над чем можно поработать перед их общей репетицией, но, когда хён начинает говорить снова, он совершенно сбивает младшего с толку.       – Ты ещё не говорил с Хан-и?       – Что? – непонимающе моргает Ян.       Ли смиряет его взглядом.       – Твой психотерапевт предложила поговорить с ним. Ты поговорил?       Чонин отводит глаза. В какой-то степени он надеялся, что Минхо сделает вид, будто не слышал ничего из того, что сказала Наын на консультации, сделает вид, что не видел, как Чонин плачет, сделает вид, что его вообще там не было. Он должен был догадаться — его хён всегда прямолинеен.       – Эм, нет, – бормочет юноша. – Я... он занят. Мы заняты.       Минхо пристально смотрит на него и кладёт ладонь на загривок, ведя рядом с собой по коридору по направлению к лифту.       – Эй, Хан-а, – зовёт Ли, нажимая на кнопку внутренней связи со студией Джисона. – Хён принёс тебе подарок.       Раздаётся писк двери, и Минхо локтем открывает её шире, толкая Чонина внутрь вперёд себя. Джисон сидит на стуле перед компьютером, вокруг шеи висят наушники, и он окидывает гостей взглядом, когда они заходят.       – О, хён, ты принёс мне хлебушек, чтобы я мог перекусить.       – Именно, – кивает старший. – Приятного аппетита.       Он подталкивает Чонина в плечо.       – М-м, Хани-хён, – осторожно начинает Чонин. Он не уверен, как задать вопрос.       – М-м, Йен-а, – нараспев отвечает Джисон.       Он роняет голову на спинку стула, осматривая тонсена сверху вниз. Наверное, ему не нравится то, что он перед собой видит, потому что от беспокойства на лбу пролегают морщинки.       – В чём дело?       – Ни в чём! – пищит Чонин. – Я, эм...       Позади него Минхо издаёт нетерпеливый звук и сажает его на диван.       – Инни должен с тобой поговорить, – говорит он Джисону, – и ему нужно, чтобы ты обнимал его, пока он это делает.       – Понял, – отвечает Хан и перегибается через подлокотник стула, приближаясь к боку Чонина, но пока не касаясь его. Чонин бросает на хёна быстрый взгляд, но не может посмотреть ему в глаза.       Минхо удовлетворённо мычит и ерошит волосы младшего, прежде чем покинуть студию.       На какое-то время воцаряется тишина. На экране компьютера открыт трек, множество наложенных друг на друга дорожек, и Чонин пытается не читать маленькие надписи на каждой из них. Джисон ничего не говорит и просто смотрит на него мягким взглядом. Чонину придётся начать этот разговор, и он ненавидит это, и ему хочется разозлиться на Минхо за то, что заставил делать это так, но не может, потому что иначе он бы здесь не оказался.       – Мой терапевт... – начинает он очень тихо, – эм... Наын-нуна, она сказала... На последней консультации. Потому что я продолжаю... у меня продолжаются панические атаки.       От одной только мысли внутри зарождается тревога, и Чонин заламывает лежащие на коленях пальцы. Джисон протягивает руку и ласково почёсывает его загривок.       – Она сказала, что хочет, чтобы я принимал лекарства. Как твои.       – А, – ладонь Джисона замирает.       – Хён, мне... мне страшно.       Звук, который издаёт старший, мягкий и печальный, и он тянется ближе, чтобы их виски соприкоснулись.       – Я знаю, – говорит он. – Я это понимаю.       Чонин с трудом сглатывает, сдерживая слёзы. Он чувствует дрожь в собственном теле.       – И я... это было то же вещество, всё то время, так ведь? И мне было ужасно плохо, и я так больше не могу. Я очень устал так себя чувствовать, я просто хочу снова быть нормальным, и я не могу принимать даже таблетки для желудка, не испытывая страх, и я знаю, что это глупо, но я... я...       Ему приходится остановиться, сжимая губы вместе. Он устал постоянно плакать. Ему это надоело.       – Ш-ш, тише, всё хорошо, это не глупо, – бормочет Хан. Он, наконец, обвивает младшего руками, призывая тонсена сдаться и уронить на него свой вес. – Знаешь, я испытывал то же самое насчёт своих таблеток, – произносит тихо. – После последнего раза, когда ты был... когда он накачал тебя.       – Правда?       – Это из-за... того, как ты выглядел, когда не мог даже стоять самостоятельно, и ты просто рухнул, и мы не могли привести тебя в чувство... Думаю, я знал, что тебя травили, но увидев это так... Мне не нравилось, что вещество, которое я принимал, могло сделать подобное с кем-то другим. С тобой.       Чонин вжимает подбородок в собственное плечо, отворачиваясь от хёна. Он ненавидит вспоминать тот день. В его памяти до сих пор зияет огромная дыра; он не совсем понимает, что тогда случилось, но ему слишком страшно спрашивать об этом.       – Но ты всё ещё принимаешь их, - говорит он. Звучит почти как вопрос.       Хан смещает руку, чтобы прижать младшего чуть ближе.       – Да, – отвечает тихо. – Я много говорил об этом с Чани-хёном пока тебя не было. И с моим терапевтом. И... хён всё время говорил, что любое лекарство, которое тебе не выписывали, в определённом количестве может навредить. Даже, например, сироп от кашля. Но это не значит, что ты не пьёшь его, когда кашляешь, правильно? Или типа того. Когда он сказал это, стало легче.       Он потирает руку Чонина своей.       – Если Наын-щи считает, что тебе нужно твоё лекарство, тогда ты, наверное, должен послушаться. Я... Ты видел меня до того, как я начал принимать таблетки. Мне было плохо. Мне это вредило. И таблетки помогли.       – Но... – беспомощно роняет Ян.       – Если спустя время они не помогут, ты можешь перестать принимать их. Потихоньку, чтобы тебе не стало плохо, – продолжает хён. – М-м, такое бывает. Первое время, когда начинаешь принимать их, можешь чувствовать головокружение и всё такое.       Тревожность в груди Чонина мгновенно превращается в ужас.       – Хён... – хнычет он жалобно.       – Знаю, знаю, – успокаивает Хан более нежным голосом. – Йен-а. Всё в порядке, – он прижимает младшего ближе, пока его дыхание не выравнивается. – Ты знаешь, что ни один из нас не предложил бы тебе ничего, что могло бы ранить тебя или заставило бы чувствовать себя ужасно.       – Я знаю, хён.       Чонина это не убедило, и он уверен, что Джисон слышит это в его голосе.       – Ты не обязан решать что-то прямо сейчас, – произносит хён успокаивающе. – Можешь ещё подумать об этом, и, может, больше поговорить с Наын-щи. Это не то же самое, что с таблетками от желудка; ты не обязан принимать их, если действительно не хочешь.       Чонин съёживается. Дело в том, что он не хочет думать об этом. Он просто хочет, чтобы всё закончилось.       – Можно мне... можно мне остаться здесь ненадолго?       Он должен работать. Ему нужно выучить лирику, отточить хореографию. Ему нужно готовиться к Music Core. Этим вечером у них состоится прогон выступления, и у него должна быть встреча по поводу слитой информации, и он должен спросить Чана, слышал ли он что-то по поводу дачи показаний, потому что нечестно со стороны Чонина продолжать общаться с ним, как с секретарём.       Но его руки всё ещё подрагивают. Студия Джисона маленькая и уютная, и двери закрыты, и Чонин чувствует себя немного помятым. Джисон дарит ему нежный взгляд.       – Конечно можешь, детка. Хён присмотрит за тобой.       Чонин падает на один из диванов в зале, рукавом стирая пот с лица. Он видит сам себя в зеркале — крохотного, костлявого и неуклюжего — и опускается ниже, чтобы не пришлось смотреть.       Прогон выступления проходит хорошо; все менеджеры и остальные мемберы кажутся довольными, но Чонин не может заставить себя расслабиться. В последний раз, когда они выступали вживую, он потерял сознание. Все вокруг думают, что у него расстройство пищевого поведения, а теперь все знают, что он...       В сознании всплывают слова подвергся насилию, и он шарахается от них, прижимая ладони к глазам. Он подвёл стольких людей и пока не готов столкнуться со всеми ними лицом к лицу.       – Инни.       Ян вздрагивает от чужого голоса, опуская ладони. Чанбин стоит возле него, и несколько других хёнов тоже смотрят на них. Чонин прячется от их взглядов, смотря вниз на свои руки.       Чанбин подходит ближе и присаживается на корточки перед тонсеном.       – Малыш, ты в порядке?       Чонин кивает, не поднимая головы.       – Нормально себя чувствуешь? – спрашивает Со, делая голос тише. Чонин ценит его предусмотрительность, но вопрос пускает по коже мурашки.       – Нормально, – мямлит юноша.       Чанбин мычит и встаёт. Чонин надеется, что легко отделался, но старший садится рядом, закидывая влажную от пота руку ему на плечи.       – Иди сюда к хёну, – приглашает он, прижимая, – и скажи мне, в чём дело.       – Всё нормально, – вновь повторяет младший. – Я просто хочу продолжить работать. Я не могу испортить ещё одно выступление, правда же?       Он пытается пошутить, но голос дрожит, и Чанбин поднимает бровь. Долгое время он не произносит ни слова, а потом усаживается на диване поудобнее, глядя на них обоих в зеркале.       – Знаешь, пока тебя не было, мы переживали ужасные времена, – говорит он как факт.       Чонин вздрагивает, удивлённый. Всё внутри охватывает чувство вины.       – Прости, хён...       Чанбин щипает его, чтобы заставить замолчать.       – Нет, – сразу продолжает, – не потому, что пришлось работать больше, и не потому, что ты заставил нас волноваться, и не по одной другой причине, о который ты думаешь. А просто потому, что тебя не было рядом, и мы очень скучали по тебе.       Чонин думает о том, каким он был перед тем, как на него напали. О месяцах до этого. О том, какой он сейчас. Как они могут скучать по такому человеку?       – Но я не был... Я всё ещё не...       – Иногда всем бывает плохо или грустно, Йен-а, – перебивает Чанбин. – Мы все были такими, но от этого никогда не любили друг друга меньше.       Чонин сглатывает.       – Завтра мы прекрасно выступим, потому что ты будешь с нами, и ты нужен группе, чтобы она была на высоте.       – Она не на высоте, если всем постоянно приходится заботится обо мне...       – Хёны всегда будут хотеть заботиться о тебе, Инни, – произносит Чанбин, заставляя голос звучать по-детски к концу предложения. – Когда тебе будет сорок, мне будет сорок два, и я буду говорить тебе по-хорошему застёгивать пальто и пить больше воды.       Чонин продолжает молчать, внезапно мрачнея.       Чанбин поднимает руку, чтобы ткнуть в ямочку на его щеке.       – Ты заботишься о каждом из нас, когда мы в этом нуждаемся, так ведь? Ты не думаешь, что кто-то из нас подведёт группу, когда мы чувствуем себя плохо или получаем травму.       – Это другое, – возражает Чонин, и в голосе сочится толика раздражения. – Это... я не могу вечно ждать от вас, что вы будете делать всё за меня только из-за того, что я самый младший.       – Никто не делает что-то за тебя, – отвечает Чанбин. – Минхо-хён и Ёнбок-и двигают твоими руками, когда ты танцуешь? Или Сынмин держит твой рот открытым, когда ты поёшь?       – Ты понял, что я имею в виду, хён, – тихо лопочет Чонин.       Чанбин крепче сжимает руку вокруг плеч Яна, приваливая его к своему боку.       – А что насчёт Чонхван-и, м? Он твой тонсен, но всё равно может поддерживать тебя, когда тебе плохо. Здесь дело не в возрасте.       Оба брата Чонина были дома, когда он вернулся в Пусан после нападения. Старший брат даже взял несколько дней от работы. Он приехал в родительский дом, чтобы помочь, чтобы носить Чонина по комнатам, когда отца не было дома, чтобы сидеть с ним, когда Чонин был слишком встревожен, чтобы оставаться одному. Они не особо разговаривали о случившемся — они никогда не говорили о чём-то серьёзном; Чонин был слишком молод и неловок, когда приехал в Сеул — но брат повернулся к нему и сжал его ладонь, пока Чонин пытался справиться с панической атакой, и сказал тогда: "Если я ещё раз увижу того человека рядом с тобой, я убью его".       И звучало это так, будто брат говорил на полном серьёзе.       Чонхван, младший брат Чонина, сперва, казалось, нервничал рядом с ним. Чонин плохо помнит первые дни, но знает, что редко видел младшего, помнит, что видел, как он убегал из комнаты, когда Чонин плакал. Но спустя пару дней Чонин очнулся от беспокойного сна на диване в гостиной и обнаружил, что в телевизоре играют мультики, а Чонхван сидит, скрестив ноги, рядом с ним перед диваном, а не на подлокотнике на другой стороне комнаты. Чонин ничего не сказал, слишком вымотанный, чтобы говорить, но протянул руку и взъерошил волосы своего тонсена.       Чонхван простонал "хё-ён" точно так же, как делал это всегда. Чонин едва не заплакал.       Чонин вздыхает. Теперь кажется, что это было так давно, но будто ничего не изменилось. Он не может распутать клубок мыслей обо всём этом, и каждый раз, когда пытается объяснить, он чувствует, что только делает хуже. Он никогда раньше не чувствовал себя настолько одиноким в своей группе, даже в самом начале, когда всё ещё жил в Пусане и был в компании только на выходных, когда казалось, что он играет с судьбой в догонялки, в которых никогда не победит.       – Инни.       Чанбин сновь стискивает его, потирая плечи, пока Чонин не поднимает на него взгляд.       – Верь хёну, – уверенно заявляет старший. – Ты потрясающий. Ты отлично справишься.       Чонин не знает, как поверить ему, но всё равно льнёт в крепкое объятие.       Пятница наступает слишком быстро, и Чонин сидит молча всю дорогу, нервно кусая губу и думая о всесозможных вариантах того, как всё пойдёт не так.       Его одевают в чёрное, что-то с пряжками, а на груди красуется почти V-образный вырез. Это один из самых облегающих нарядов, что ему давали за последнее время, и юноша критически осматривает его, свои выступающие ключицы и худые ноги, пока одна из стилистов не трясёт его за плечо.       – Ты выглядишь отлично, Чонин-а, – говорит она. – Взгляни на эти длинные ноги. Словно модель!       – Принц, – произносит Джисон позади них.       – Ангел, – подхватывает Хёнджин.       В отражении зеркала Чонин видит, как покрывается румянцем, розовый оттенок проступает под жемчужным хайлайтером.       – Перестаньте.       – Никогда, наш младшенький, – отзывается Чан откуда-то с другой стороны комнаты.       Витающее в комнате ожидания настроение приподнятое, позитивное. Чонин цепляется за него и пытается впитать в себя эту энергию. Комната маленькая, и все сидят друг у друга на головах; Джисон распевается высокиим нотами, Чанбин вызывающе растягивается прямо у Минхо перед лицом. Чонин съёживается возле Сынмина, самого спокойного хёна, и тихо разогревает горло.       – Я немного нервничаю, – говорит он оператору SKZ-Talker, – потому что это моё первое живое выступление за долгое время, и я хочу хорошо справиться ради STAY.       Минчжи — одна из ассистенток Содам — держит камеру, дарит Чонину широкую улыбку и показывает большой палец вверх. Хёнджин падает на место возле него, воркуя, и, когда камеру отводят в сторону, сжимает его руку.       Чонин глубоко дышит, когда они стоят в линию, чтобы выйти на сцену, и двигается ближе к Чану, чтобы их плечи соприкасались. Музыка звучит громче, чем Чонин это помнит, и прожекторы светят ярче. Он едва различает сквозь них лица зрителей.       Выступление протекает слишком быстро; его собственный голос и тиканье счёта музыки, что раздаётся из наушника, вибрируют в голосе. Лица хёнов проносятся мимо — улыбающиесся, сосредоточенные. Чонин почти не чувствует боль в желудке — слабость, что преследовала его месяцами. Он чувствует себя хорошо. Чувствует себя сильным.       Он изо всех сил старается стоять прямо, когда песня заканчивается, и смотрит, как камера приближается на лицо Феликса. Они должны выглядеть серьёзно, но Чонин не может прогнать с лица улыбку, даже когда грудь вздымается от тяжёлой нагрузки. Он продолжает улыбаться, когда они кланяются и возвращаются в комнату ожидания. Он сделал это. Он просто не может в это поверить.       Внезапно Чанбин обхватывает его вокруг бедёр и поднимает в воздух.       – Йен-а! – кричит Со. – Ты был таким классным!       Чонин взвизгивает. Минчжи снова снимает их, поэтому он выпутывается из рук старшего с большим усердием, чем должен, пытаясь сделать вид, будто в нём ещё осталась энергия. Джисон тоже кричит, бросаясь на спину Хёнджина, и Чан, сияя от радости, тянет их всех в общее объятие.       Содам поднимает руку, чтобы привлечь их внимание. Требуется долгое мгновение, чтобы они все успокоились, и в конце концов она встаёт на стул, чтобы все могли её видеть. Чонин соскальзывает на ноги из рук Чанбина.       – Вы молодцы, ребята, – со счастливым выражением объявляет девушка. – Это было потрясающе. Этим вечером нам пришлют материал с камер, ладно? А теперь скорее переодевайтесь. Снаружи довольно много людей, которые ждут вас, и нам нужно дойти до машин как можно быстрее.       С упоминанием толпы настроение немного рушится. Чонин бросает тревожный взгляд на Джисона, который мгновенно стихает, и пытается успокоить собственную нервозность. Он реагирует не так, как Хан, но толпа всегда оказывала на него своё влияние, пугала немного больше, чем остальных, и он давно не сталкивался лицом к лицу с кучей народа. Всегда трудно понять, что менеджеры имеют в виду, когда говорят что-то такое — довольно много людей. Чонин надеется, их не слишком много. Ему хочется держаться за это чувство удовлетворения после выступления как можно дольше.       Они слышат шум с улицы даже в коридоре, задолго до того, как доходят до двери. Этот шум отличается от обычного, и Чонин отвлекает себя от поднимающейся паники тем, что гадает, чем он вызван. До него не доходит, пока они не приближаются к выходу. Толпа гудит, переговаривается, как и всегда, но в этот раз звук, что раздаётся поверх всего этого — не крики, и не болтовня, и не их имена. Это камеры.       Пресса, как догадывается Чонин. Толпа состоит не из фанатов. По крайней мере, не в большинстве своём. Это пресса, и они собрались здесь, потому что на этой неделе Stray Kids очень часто появлялись в новостях. Потому что Чонин очень часто появлялся в новостях.       Он замечает, как напрягаются плечи идущего перед ним Джисона. Минхо склоняется ближе к Хану, чтобы сказать что-то успокаивающее, одновременно заглядывая назад, проверяя, все ли на месте. Чонин не может встретиться с ним взглядом. Он не знает, как попросить прощения.       Содам поднимается на носочки, чтобы посмотреть, где все мемберы. Чанбин и Сынмин идут во главе, сомкнувшись перед Минхо и Джисоном. Хёнджин и Феликс сзади Чонина — Хван не перестаёт касаться плеча младшего, стараясь держать его поближе — и Чонину даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что Чан идёт позади них всех, в самом конце.       – Ладно, – говорит Содам, – это прямой путь к машине, не расходитесь. Идём.       Как только двери открываются, звук щелчков камер возрастает втрое. Охрана пытается удержать репортёров, но в небольшом пространстве между зданием и машиной слишком много народу, скопившегося ближе к концу их группы — ближе к Чонину. Ян держит голову опущенной, видит, как Минхо подталкивает Джисона вперёд, пытается смотреть прямо перед собой, когда один за другим голоса незнакомцев выкрикивают его имя.       Глядя себе под ноги, Чонин не может сказать, как далеко они продвинулись, но прошла лишь пара минут, как они вышли за двери, когда репортёры устремляются вперёд, и линия их охраны рушится. Чонину в лицо пихают камеру, так близко, что она едва не ударяет его по щеке, и журналист, который держит её, тянется, чтобы схватить его за руку.       – Чонин-щи, вы не могли бы прокомментировать...       Чонин застывает на месте, бесполезно вырываясь из хватки на своём рукаве, когда кто-то врывается в пространство между ним и репортёром, заставляя юношу оступиться назад на одного из телохранителей.       Феликс. Это Феликс, что меньше Чонина, но велик в своём гневе; он раскрывает руки, чтобы укрыть младшего позади себя. Он кричит, его голос ниже и намного свирепее, чем Чонин когда-либо слышал.       Джисон и остальные прошли вперёд, проглоченные толпой. Хёнджин стоит бок о бок с Феликсом, пытаясь удержаться поблизости. Чонин слышит, как Хван зовёт Чана, но, зажатый между Ли и безопасным кольцом рук телохранителя, не видит, куда делся их лидер.       Но Чонин видит Хёнджина, его блондинистые волосы спадают на лицо, и Хван делает шаг вперёд, когда фотограф вновь двигается, немного потеряв баланс в резком порыве толпы. Хёнджин выше Феликса, выше, чем большинство окруживших их людей. У Чонина появляется прекрасный обзор на длинную, прочную камеру в руке фотографа, когда она внезапно качается назад и с силой ударяет Хёнджина по лицу.