I Need You

      – Медленно… Ты в порядке, малыш. Так-то лучше.       Чонин с трудом подчиняется, вторя тому, как излишне сильно поднимается и опускается грудь Минхо. Этим утром он с трудом подавлял тревогу, отказываясь позволять ей развиться в полноценную паническую атаку, но сейчас — ожидая Хечжин и следователей из команды юристов в пустом конференц-зале в здании компании — он не уверен, сможет ли сдерживать её и дальше.       У остальных мемберов этим утром тоже проходит допрос, но Чан настоял на том, чтобы поменять порядок, чтобы они вдвоём с Минхо уже освободились и могли сидеть с Чонином. Допрос занимает почти полдня, и мысли о потерянном времени навевают почти столько же стресса, сколько и сам допрос.       – Они просто задавали те же вопросы, что и раньше, – повторяет Хёнджин в третий раз, сидя сбоку от младшего. – Просто другими словами, потому что работают над тем, как мы должны отвечать, когда допрашивать будет сторона защиты.       Чонину дурно. Он ненавидел все эти вопросы и раньше — Хёнджин и Минхо ничего этого не видели, лишь последствия, и это само по себе довольно унизительно. И Чонин не представляет, о чём именно его будут спрашивать. Есть некоторые вещи, о которых хёны не в курсе, и Чонин не уверен, хочет ли он, чтобы они узнали, но он просто не сможет справиться с этим интервью в одиночку. Он недостаточно смелый. Он никогда не был смелым.       – Продолжай дышать, – говорит Минхо. – Всё в порядке.       Чонин с трудом поднимается на ноги, чтобы поклониться, когда Хечжин и её ассистент входят в комнату. Движение выходит слишком быстрым, и ему приходится подавить волну головокружения, тяжело заваливаясь на бок Хёнджина. Хён удерживает его прямо, держа за талию, но Чонин всё ещё трясётся, когда пытается стоять ровно, и румянец заливает его щёки.       – Рада видеть тебя, Чонин-щи, – приветствует женщина. – Ты хорошо выглядишь.       Это ложь — Чонин выглядит ужасно, и он прекрасно это знает — но дарит ей лучшую улыбку, которую может сейчас выдавить, в знак уважения. Минхо и Хёнджин тоже здороваются с ней, хотя, вероятнее всего, уже виделись с ней утром.       – Сегодня мы сосредоточимся на некоторых событиях, которые произошли до инцидента девятнадцатого мая, – объявляет Хечжин. – Поскольку есть много доказательств касательно этого случая, мы ожидаем, что сторона защиты акцентирует внимание на подрыве доверия ко всей информации, что вы сказали вдобавок к случившемуся, чтобы рассматривать это как отдельный инцидент.       Чонин кивает; его руки уже дрожат.       Хечжин начинает зачитывать все показания с предыдущих допросов. Чонин видит на листах собственный почерк — более грязные, чем обычно, тревожные каракули.       Начало текста — не самое страшное. Они говорят об общем образе Донхёна, чем он обычно занимался, какие мероприятия посещал. Чонин не может расслабиться, осознавая, что грядёт дальше.       Хечжин меняет тактику и начинает расспрашивать о Чонине. Когда он впервые почувствовал себя плохо, характер того состояния. Когда он начал подозревать, что его отравляют наркотиками. Об обнаружении порошка в стакане в их общежитии.       Чонин слышит, что его голос становится всё тише и тише, когда он рассказывает, как сбежал из дома. Каждый раз, когда думает о том времени в чужой машине, кровь будто стынет в жилах.       К моменту, когда Хечжин начинает задавать меньше вопросов, Чонин чувствует себя выпотрошенным. Его ладони почти мокрые от пота, ткань брюк вытянута в местах, где парень скручивал её. Губа пульсирует от того, как сильно Чонин её кусал. Минхо сжимает его плечо, а Хёнджин поглаживает спину, и Чонин пытается дышать. Всё закончилось. Он это сделал.       – Итак, хорошо, что ж, – говорит Хечжин, откладывая папку с вопросами в одну сторону и открывая другую, — когда встретимся в следующий раз, нам предстоит полное снятие твоих показаний. Это будет похоже на изначальное свидетельство, но в этот раз допрашивать будут адвокаты стороны защиты, а ответы записаны стенографистом. Установленной даты пока нет, но мы надеемся, что это состоится в течение следующей пары недель.       – Я… Что? – спрашивает Чонин, сбитый с толку. Сердце стучит о рёбра. Никто раньше не говорил о даче показаний. Он думал, что всё закончилось. Он больше не вынесет. – Я думал… разве моё письменное заявление не… не является уликой?       Хечжин кивает ему и широко улыбается.       – Верно, Чонин-щи, но дача показаний — это слушание по сбору информации, поэтому то, что ты рассказываешь, — это свидетельство, а не прямые улики. У меня есть для тебя кое-какая информация касаемо подготовки к даче показаний.       Она протягивает через стол несколько распечатанных листов. Ян пытается поднять их, но пальцы сильно дрожат, а зрение слишком размыто, чтобы читать. Минхо тянется и удерживает его ладонь, пока сам забирает бумагу.       – Самое важное — это быть абсолютно честным и отвечать на вопросы развёрнуто, но предоставлять как можно меньше посторонних деталей. Если то, что скажешь на суде, будет хоть немного отличаться от того, что рассказал ранее, сторона защиты сможет использовать это, чтобы скомпрометировать тебя. Во время снятия показаний тебя будут допрашивать его адвокаты, а не мы, так что они будут пытаться подловить тебя.       – Под... – голос Чонина ломается, и он прочищает горло, чтобы попытаться снова; во рту всё пересохло. – Подловить меня?       – Они попытаются застать тебя врасплох, датами или направляющими вопросами, или не односложными вопросами. Я знаю, тебе сейчас очень трудно. Самое лучшее — это не торопиться, постараться не путаться и не расстраиваться.       Ассистент женщины тихо усмехается.       – Это мы ещё увидим.       Чонин вздрагивает, а Хечжин впивается в него взглядом.       – Не говорите с ним так, – моментально произносит Хёнджин. Он наклоняется вперёд на своём стуле, чтобы Чонин мог спрятаться за его плечом.       – Хёнджин-а, – зовёт Минхо, – не груби, – но брови старшего изогнуты, а у голоса совершенно плоский, саркастичный тон. Он буравит ассистента глазами.       – Прошу прощения, Чонин-щи, – говорит Хечжин. – Джихун-щи не оказывает ситуации должного уважения.       Женщина продолжает обсуждать с ним дачу показаний, задаёт примерные вопросы, акцентирует внимание на время и даты, которые стоит запомнить. Всего этого слишком много. Чонин ощущает, как паника и страх, что только начинали испаряться после первой волны вопросов, появляются снова, вызывая нехватку воздуха и тошноту. Он пытается отвечать, но едва может построить предложения. Ассистент был прав. Он не справится.       – У нас будет ещё одна встреча прямо перед дачей показаний, – мягко произносит Хечжин, – и я пока отдам тебе все эти бумаги. Всё будет в порядке, Чонин-щи.       Она передаёт два листа Минхо и вежливо кланяется им. Минхо поднимается на ноги, чтобы поклониться в ответ, но Чонин может лишь кивнуть, а Хёнджин остаётся сидеть рядом с ним, когда женщина и её ассистент уходят. Чонин различает движение в комнате, слышит, как Минхо что-то говорит, а Хёнджин отвечает, но он не в силах уследить за их речью.       – Иди сюда, ну, иди, – нежно произносит Хван, убирая волосы младшего от его лица. Чонин послушно льнёт к нему, прерывисто дыша. – Всё хорошо. Ты в порядке, малыш. Дыши.       Чонин тяжело роняет голову на ключицу хёна и старается подчиниться. Ему плохо, в желудке зарождается уже знакомая боль, и в груди давит пуще прежнего.       Хёнджин не перестал бормотать что-то успокаивающее, его рука широко ведёт по спине младшего вверх-вниз.       – Хён пошёл поискать место, где ты мог бы прилечь. Я останусь с тобой. Ты отлично справился. Всё закончилось. Всё хорошо.       Чонин сжимает в кулаке рукав кофты старшего. Как он это преодолеет? Как он будет стоять и давать показания, не говоря о самом походе в здание суда? Если он ошибётся... если он не сможет собраться... Донхёну не предъявят обвинение. Он будет свободен, найдёт где-нибудь работу, причинит вред кому-нибудь ещё или попытается снова причинить вред Чонину, закончить то, что начал. Он знает, где находится их общежитие. Он знает здание. Он может пробраться куда угодно.       – Инни, дыши, – просит Хёнджин, переплетая их пальцы. – Я с тобой, я рядом. Ты в безопасности. Всё нормально.       – Я не... не смогу... сделать это, – задыхается младший. – Я не могу... не могу...       – Сможешь, – бормочет Хван ему в висок, обнимая. – Ты сильный, Инни, ты такой сильный. Ты можешь всё что угодно.       Чонин всхлипывает — резкий, задушенный звук — и хён прижимает его ближе. Иногда это помогает — некая сенсорная изоляция, которую он получает, зарывшись лицом в подушку, или джемпер, или чьё-то плечо — поэтому он крепко цепляется за Хёнджина, несмотря на то, что ощущение собственного унижения грозит окунуть его в ещё большую панику.       Хёнджин всегда обнимает всем телом, сильно льнёт к младшему, словно они не дают друг другу упасть; его руки — крепкие, безопасные тиски.       – Дыши, – воркует Хван, – ты справишься, малыш.       Чонин позволяет приступу паники подняться из глубин и охватить его целиком, медленно заходясь плачем, и едва замечает, как Минхо возвращается в комнату; они вдвоём поднимают его на ноги и уводят куда-то ещё. Здесь уютно и темно, знакомые руки велят ему лечь, и Чонин подчиняется.       Когда туман тревоги рассеивается, юноша обнаруживает, что лежит на диване в студии Чанбина, а его голова покоится на коленях у Хёнджина. Свет приглушён, но в сиянии экрана компьютера он видит силуэт Чанбина, что сидит в своём кресле, как и всегда. Чонин слегка ёрзает, ощущая, как неприятно тянет засохшая на щеке дорожка от слёз.       – Всё нормально? – спрашивает Хван.       Чонин судорожно дышит ему в колено. Он не уверен — он чувствует тошноту и слабость, а следы пережитой паники оставляют в теле изнурение и дрожь. Мозг работает недостаточно быстро, чтобы уяснить, о чём говорила Хечжин, что это значит для него. Он абсолютно сбит с толку.       Он пытается сказать что-то в ответ, что угодно, но вырывается лишь жалкий полувсхлип. Хёнджин печально мычит и гладит его по голове.       – Сынмин-и заканчивает допрос, – говорит он. – Он последний. Потом мы пообедаем, потому что уже пропустили время, когда ты должен был покушать...       Чонин непроизвольно скулит — ему так плохо, и он хочет просто лежать неподвижно, пока всё не пройдёт — но хён предостерегающе хлопает его по спине.       – Если не будешь есть, тебе не станет лучше, – поясняет мягко. – Чани-хён говорит, что соберёт всех, чтобы поговорить о наших интервью и понять, в каком мы положении, а потом встретится с менеджерами, чтобы обсудить это с ними, так что необязательно идти нам всем.       Чонина ненадолго накрывает головокружительная смесь облегчения, благодарности и чувства вины. Дыхание сбивается снова, но, к счастью, ему не приходится ничего отвечать, когда Чанбин вдруг откладывает наушники и поворачивается на стуле.       – Привет, младшенький, – здоровается он ласково. – Ты как?       Чонин пожимает плечами, как может, продолжая лежать на коленях. Со тянется к нему и любовно гладит по щеке.       – Как прошло... – мямлит младший, – ты говорил с, эм...       – Мой допрос? – подсказывает хён. – Всё было нормально, Инни, тебе не стоит волноваться. Мы поговорим об этом с Чани-хёном и остальными.       Чонин напрягается. Ему стоит волноваться. Он через столькое заставляет их проходить, каждый день. Этому нет конца.       Хёнджин держит его за руку, когда ведёт в комнату отдыха, где они едят, и открывает перед ним дверь. Феликс и Минхо уже внутри, как и Джисон, что качается на стуле, закинув ноги на стол. Минхо с силой тянет его за рукав, чтобы заставить сесть как положено. Феликс поднимает на Чонина взгляд, когда тонсен появляется в комнате, и расцветает.       – У тебя на лице след от подушки, – восхищённо указывает младший Ли. – Мило.       – Это след не от подушки, а от Хёнджин-и, – поправляет Бин, заходя следом.       – Хёнджин-и может быть подушкой, – кивает Феликс.       – След от Хёндушки, – с умным видом соглашается Хан.       Чонин садится рядом с Феликсом, Хван всё так же держится близко к нему. Чан тоже приходит в комнату, зажав ноутбук под подмышкой и балансируя в руке стакан американо.       – Что? – спрашивает он озадаченно.       – Хёндушка, – Джисон указывает на Хёнджина.       Чан поднимает брови, кладя вещи на стол.       – А... ясно.       Лидер сразу переводит взгляд на Чонина, изучая его, и, очевидно, он недоволен тем, что видит, если обеспокоенное выражение на его хмуром лице о чём-то говорит. Чонин абсолютно уверен, что выглядит ужасно — глаза наверняка опухли, и он всегда густо краснеет во время панической атаки, а потом на несколько часов лицо полностью теряет краски. Если кто-нибудь из хёнов ещё не сказал Чану, он с этим справится.       Минхо начинает передавать коробки из пакетов с едой. На той, что принадлежит Чонину, прикреплён листок с длинным списком продуктов, которые его попросили избегать. Чонин не смотрит на него, вместо этого разглядывая точечки на столе, лишь бы не видеть выражения лиц старших.       Сынмин приходит спустя несколько минут. Он занимает место рядом с Чаном, бросая свой рюкзак в углу вместе с остальными сумками, и ловит коробку с салатом, которую Джисон катит по столу. Чонин наблюдает за ним, выискивая любые намёки на то, как прошёл допрос — у остальных было время, чтобы взять себя в руки, если вдруг всё прошло плохо, но Сынмин только-только освободился. Ян не может вынести мысль, что все они ненавидят эту ситуацию так же сильно, как и он, но им всё равно приходится проходить через это только из-за него. Он беспокойно всматривается в лицо младшего хёна.       Сынмин выглядит нормально — невозмутимо, как и всегда — и смотрит на Чонина в ответ, критически окидывая взглядом. Он хмурится, совсем как Чан.       – Ты в порядке?       Все замолкают, ожидая ответа. Младший опускает взгляд на нетронутую еду и ничего не говорит.       – У него была паническая атака, – сурово произносит Минхо.       – Теперь всё хорошо, – говорит Хёнджин почти в то же время. Он кладёт ладонь Чонину на загривок в качестве защиты, и младший изо всех сил пытается не прильнуть к прикосновению.       – Ты уверен, родной? – спрашивает Чан.       Юноша молча кивает, тыкая в салат вилкой. Желудок переворачивается от мысли съесть его. Внезапно в комнате воцаряется полная тишина, и, когда Ян поднимает глаза, хёны смотрят на него.       – Сперва младшенький, – говорит Феликс очень-очень мягко. Он тянет ладонь под столом и утешительно кладёт её тонсену на колено.       – Я, эм, – тихо начинает Чонин. – Я...       – Тебе станет лучше, Инни, – уговаривает Хёнджин. – Тебе нужны силы.       – Я не разрешу тебе танцевать сегодня вечером, если ты не поешь, – прямо заявляет Минхо.       – Минхо-я, – бормочет Чан.       Это самый жёсткий аргумент из всех, но самый действенный. Чонин бесполезен в группе, если не сможет работать, не сможет танцевать. Он снова возится с едой, изучая коробку. В этом нет ничего страшного, говорит он сам себе. С этим он работает во время сеансов психотерапии. В этом нет ничего страшного.       – Её принесли прямо из ресторана?       Голос стал ещё тише. Остальные до сих пор ждут, и юноша чувствует, как снова начинает подрагивать.       – Да, – отвечает лидер. – Полностью запечатанная. И Содам-нуна забрала для нас заказ. Еда безопасна, милый. Хён будет есть вместе с тобой, если хочешь. Как и любой из нас.       Чонин с трудом сглатывает, пытаясь нащупать внутри доверие вместо страха. Он медленно заводит вилку салата в рот.       Хёны сразу начинают разговаривать, переключая внимание, и он продолжает смотреть в свою коробку, неторопливо жуя. Он чувствует тошноту, и страх, и усталость, но замечает довольное, полное облегчения выражение лица Чана, прежде чем старший отводит взгляд, и концентрируется на этом. Они счастливы, когда он ест, думает Чонин про себя. Они счастливы, когда он ест.       Как выясняется, всем задавали практически одинаковые вопросы. Никого больше не допрашивали основательно. Чан сильно хмурится, когда Минхо рассказывает ему о случившемся — Чонин сохраняет молчание — и начинает пересматривать электронные письма.       – Они не говорили мне, что будут делать это сейчас, – говорит он. – Мне очень жаль, Инни. Я бы предупредил тебя.       Чонин пожимает плечами. Чан в этом не виноват. Старший выглядит ужасно уставшим.       После обеда лидер задерживает его, пока остальные уходят на репетицию. Сначала младший готовит себя к очередным новостям насчёт судебного заседания, или к тому, что на его интервью случилось что-то, о чём хён не хочет рассказывать остальным, но затем Чан вытаскивает из своей сумки три коробки таблеток, и Чонин застывает на месте. Это ещё хуже.       Этим утром Чан дал ему уйти от разговора, скорее всего, потому что был уверен, что Чонин уже достаточно встревожен, но теперь, пока он протягивает лекарства, на его лице отражается серьёзность.       Младший не хочет даже смотреть на них. Чонин знал, что Чан забрал таблетки, где-то прятал их, но он так сильно пытался не думать об этом, что почти забыл об их существовании, и в какой-то степени надеялся, что и хён забыл тоже.       – Хён, – произносит он и слышит страх в собственном голосе. Половина коробки салата, которую он смог осилить, неприятно бродит в желудке. – Я не могу... Я не могу их принять. Пожалуйста. Не сегодня.       Чан протягивает руки и накрывает ладони тонсена своими.       – Ты знаешь, что должен, милый, – произносит он невероятно нежно. – Как знаешь, что должен есть. Иначе ты не выздоровеешь.       Он кладёт коробки, и Чонин сразу отводит взгляд. Он слишком измотан, чтобы плакать вновь. И он не может поддаться унынию, иначе ему придётся пропустить репетицию, и тогда он отстанет ещё сильнее, снова.       – Всё хорошо, – продолжает старший, сжимая его ладонь. – Главное дыши.       Затем он указывает на коробки, игнорируя тот факт, что Чонин совсем не смотрит.       – Вот это просто железо, от анемии. Это — блокатор кислоты; они должны помочь облегчить спазмы в желудке. А это — антибиотик, и его нужно будет принимать всего десять дней, окей?       Чонин чувствует, как сжимается горло. Чан не даст ему выйти из этой комнаты, не приняв таблетки, он в этом уверен. Он всё ещё мелко дрожит и не пришёл в себя после панической атаки. Он слишком напуган, чтобы сказать да, но и отказаться не может, совсем как на допросе, и ему кажется, будто он совершенно утратил контроль над тем, что с ним происходит.       Чан снова сжимает его руку в своей ладони и поглаживает плечо другой.       – Я бы никогда не заставил тебя делать это без необходимости, – мягко произносит он. – Прошу тебя, Инни. Я лишь хочу, чтобы ты поправился. Я не могу... не могу смотреть, как ты страдаешь.       Его голос переполнен эмоциями, и плечи Чонина опускаются в ответ на его слова. Он не может расстраивать Чана специально. Не может доставлять ещё больше проблем. Он открывает глаза; зрение размыто он застывших в них слёз.       – Ладно, – соглашается тихо, почти шёпотом.       Чан улыбается ему, но в остальном не выражает бурной реакции. Чонин пытается расслабиться. Это похоже на еду, думает он про себя: это сделает их счастливыми. Только вот он не боится есть так же, как боится принимать таблетки. Никто точно не знает, чем его накачивали, так ведь? Возможно, это были такие же наркотики. И если он примет эти таблетки, всё начнётся по новой.       И их могли подменить. Чонин не знает даже, где Чан хранил их, но наверняка не таскал их с собой всё время, и то, что лежит в блистерах, можно подменить. Чонин знает, он читал о таком.       – Перестань накручивать себя, – ласково просит старший. – Вот, смотри. Ты можешь принимать блокатор кислоты и антибиотики вместе, но таблетка железа слишком большая, видишь? Сначала съешь её.       Чонин немеет, когда протягивает ладонь за пилюлей. Он кладёт её в рот и быстро проглатывает, затем ещё две, а потом сгибается на стуле. Ему плохо. Его вот-вот стошнит.       – Всё хорошо, – говорит Чан; его ладони очагами тепла лежат на плечах. – Выпей воды. Обещаю, всё в порядке, Инни. Хён очень, очень гордится тобой, слышишь?       Чонину хочется плакать. Чему Чану гордиться? Что он потратил столько времени, помогая младшему, чтобы в итоге получить зарёванного, испуганного ребёнка? Чонин не отвечает, фокусируясь на том, чтобы его не вырвало.       – Теперь иди на репетицию, – сжимает его Чан спустя время. – Это поможет занять мысли чем-нибудь другим.       Весь вечер хёны пытаются отвлечь его, а Чонин пытается позволить им это сделать. В любом случае им предстоит много работы; хореография ещё далека от идеала. Чонин очень-очень старается. Он будто вернулся во времена преддебюта, когда мог репетировать только по выходным, когда казалось, что он никогда, никогда не поспеет за остальными.       – Теперь лучше, Инни, – хвалит Минхо. – Немного резче руками. Не включай движения головой, если она от этого кружится.       Чонин чувствует в своей крови наркотики, он почти уверен в этом. Он акцентирует внимание на том, чтобы танцевать, смеяться над шутками хёнов, поправляться. Быть нормальным. Он не может больше позволить себе расстраивать их.       По пути домой он засыпает на плече Чанбина и просыпается лишь для того, чтобы его отвели внутрь; Чанбин держит ладони на его бёдрах, а Джисон держит за руку.       – Совсем как оленёнок, который ещё не умеет ходить, – воркует над ним Хан. – Всё хорошо, детка, хёны помогут.       Чонин ворчит на него, но не может сформулировать достойного ответа. Возникает ощущение, что минувший день высосал из него все силы. Он слышит, как остальные переговариваются насчёт ужина, но он слишком устал, чтобы даже волноваться на этот счёт. Они не смогут заставить его поесть, если он будет спать.       – Я пойду в кровать, – произносит Ян, как только они минуют входную дверь. По пути он врезается в стену, отшатываясь от неё и едва не падая. Позади разносится хор из тихого хихиканья.       Он принимает душ так быстро, как только может, пытаясь не уснуть на месте, и забирается в постель, даже не просушив волосы. Мама была бы в бешенстве, лениво проносится мысль, но испаряется прежде, чем Чонин успеет хоть что-то предпринять.       – Инни, – зовёт голос. Хёнджин. – Мне очень жаль, но ты должен подняться.       – Хён, пожалуйста, – умоляет младший, пугая самого себя тем, как хрипло и отчаянно это звучит. – Пожалуйста, я очень устал, прошу, не заставляйте меня есть...       – Нет, Инни, не в этом дело, – встревоженно отвечает Хван. – Это... Чани-хён получил звонок от Исыль-хёна. Кажется, что-то случилось.       Чонин не двигается. Он не знает, как объяснить, что он физически не может вынести, что произошло что-то ещё. Он не может встать. Не может слушать об этом. Новость разобьёт его вдребезги.       – Всё будет хорошо, малыш, – произносит Хёнджин, роясь в одеяле в поисках руки тонсена. Но откуда ему знать? Он ведь и сам не в курсе, что произошло.       Хён продолжает держать его за руку, и Чонин позволяет отвести себя в комнату, запинаясь, будто идёт во сне. Может, так и есть, думается ему. Может, ему это просто снится.       Когда они добираются до гостиной, все уже там. На лице каждого из хёнов взволнованное выражение, кроме Чана, который, кажется, совершенно не в себе. Он велит Хёнджину и Чонину сесть, но младший сопротивляется, когда Хван ведёт его к дивану. Он сильно моргает, пытаясь удержать себя в сознании, и пялится на лидера.       Старший хён тяжело вздыхает.       – Исыль-хён только что звонил. Что-то из случившегося просочилось в прессу.       – О боже, – выпаливает Феликс на английском.       – Многое уже онлайн, но Исыль-хён сказал, что он ожидает больше новостей утром, когда другие источники подхватят информацию. И стоит учесть международные издания, у которых разница во времени, – поясняет Чан. – Я не знаю, что именно они пишут, хён не дал конкретики, но в большинстве из них упоминают именно Чонина.       Повисает мёртвая тишина. Чонин чувствует, что все смотрят на него. Хёнджин держится близко к его боку и цепляется за руку достаточно сильно, чтобы причинить боль.       Голова пульсирует от переутомления, желудок делает сальто; стена холодная и твёрдая, когда Чонин стукается о неё лопатками. Он не может посмотреть на остальных. Не может этого вынести. Он не может дышать.       Чонин отталкивает Хёнджина и бежит прочь из комнаты.