I Need You

      

Шестью неделями ранее.

      У Чонина снова болит желудок.       Он натягивает на лицо свою обычную улыбку и старается незаметно подтянуть ноги выше, чтобы облегчить судороги. Это та острая, выкручивающая боль, за которой обычно следует приступ сильной тошноты, но иногда Чонину удаётся отсрочить её, свернувшись калачиком и глубоко дыша.       Он пытается вернуть сознание к беседе.       - Пару недель назад ты упомянул, что один из твоих хёнов всегда приезжает с водителем, чтобы забрать тебя.       - Да.       - Зачем, по-твоему, они стали бы это делать, если чувствуют бремя от заботы о тебе?       Чонин сглатывает и расправляет плечи. Он всегда выходит с терапии полностью измотанным. Психологически, да, от того, что усиленно думает обо всём, но также физически — все его мышцы болят от того, что он держит себя в напряжении, от того, что пытается не трястись, пытается не заплакать. Он заламывает лежащие на коленях пальцы.       - Они хорошие люди, - отвечает Чонин. Голос выходит сухим и грубым.       - Хм, - только и произносит Наын.       Чонин не смотрит на неё — чаще всего не смотрит, потому что когда встречается с ней взглядом, ему становится слишком тревожно, чтобы говорить — но может представить её нежное выражение лица.       - Они хорошие и я... я их тонсен. Это... они бы сделали это для кого угодно.       - Я в этом не сомневаюсь, - произносит женщина. - Так что же плохого, если в данном случае этот кто-то — ты?       - Я... они не обязаны, - Чонин слышит жалобный стон в своём голосе, едва скрывающий подступающие слёзы.       Он так сильно устал. Все остальные мемберы в компании, работают, как должен и Чонин, но вместо этого он здесь, потому что, хоть и прошло уже больше двух месяцев после случившегося с Донхёном, он всё ещё не в порядке.       Он всё ещё работает над этим, разбирается с самим собой. Он должен усерднее работать над своим внутренним языком.       - Почему они не обязаны?       - Потому что... потому что... - запинается Чонин.       Потому что я не заслужил этого, хочется ему сказать. Потому что со мной слишком сложно. Потому что я всё ещё не собран и никогда уже не буду.       До конца сеанса он почти не разговаривает. Когда уходит, Наын просит его — и не в первый раз — подумать о том, что бы он чувствовал, если бы помогал одному из хёнов оправиться от травмы.       Когда Чонин спускается вниз, Сынмин ждёт его в машине. Он кивает младшему, пока тот забирается внутрь, и указывает на подстаканник.       - Я принёс тебе горячий шоколад, - объявляет Ким вместо приветствия. - Я видел, как она его готовит, чтобы убедиться, что она добавила овсяное молоко.       Его тон лёгкий и непринуждённый. Чонин пока избегает молочки в рамках непрекращающегося поиска продуктов, которые он может есть без усугубления проблем с желудком. Они все знают об этом, и неудивительно, что особенно Сынмин запомнил этот факт, но что-то в этом жесте и в том, как он это произносит, заставляет грудную клетку Чонина сжаться.       - Спасибо, хён, - хрипло произносит юноша.       Он чувствует на себе взгляд Сынмина, когда тянется за ёмкостью двумя руками и прижимает к груди.       - У тебя глаза красные, - говорит старший. Его голос констатирует факт, но звучит нежно. - Сегодня было тяжело?       - Всегда тяжело, - бормочет Ян, осторожно потягивая напиток, и смотрит на стакан сверху вниз.       Сынмин издаёт звук, что-то вроде мычания в знак понимания, и отстёгивает ремень безопасности, скользит на соседнее место на сидении и соединяет их руки. Он осторожно сжимает ладонь, всего один раз, и начинает рассказывать об ужасном наряде, который один из стилистов показал ему на встрече.       К моменту, когда они возвращаются в компанию, желудок Чонина крутит так сильно, что ему становится не продохнуть. Сынмин продолжает держать его за руку, пока они направляются к вокальным комнатам, а Чонин устремляет взгляд вниз, пытаясь игнорировать подступающую к горлу тошноту. Порой ему удаётся выйти с сеанса терапии и выбросить из головы всё, о чём они говорили, чтобы продолжить свой день. Но иногда мысли липнут к нему, будто мёд, заставляя чувствовать грусть, усталость, вялость, и он уже может предсказать, каким будет этот день.       Старший колеблется, как Чонин понимает, когда они приходят в комнату для репетиций — отличную от той, которую он привык использовать. Чонин падает на стул и поднимает ногу в надежде унять спазм.       - Ты в порядке? - напрямую спрашивает Сынмин из дверного проёма.       - Всё нормально, хён, - улыбается ему младший. - Спасибо, эм, что приехал забрать меня.       Это вызывает абсолютно обратный эффект, чем он надеялся; Сынмин хмурит брови и полностью заходит в комнату, закрывая за собой дверь.       - Это... ты не должен благодарить меня.       - Ты не... Ты не обязан это делать. Я... ты занят.       Сынмин присаживается на край стола, толкая руку Чонина своим коленом.       - Инни, нас семеро. Ты думаешь, мне слишком трудно выделить полчаса из своего дня раз в семь недель, чтобы встретить тебя?       Чонин прижимает ладони к глазам.       - Нет. Да. Хён, я... я не...       Звук горького разочарования срывается сквозь зубы. Рука Сынмина опускается ему на затылок, мягко поглаживая волосы.       - Инни, - говорит он, - ничего страшного. Всё хорошо. Всё в полном порядке. Это ничем не отличается от похода к парикмахеру с Хёнджином, или принесения обеда хёну в студию, или ожидания, пока кто-то из нас закончит фотосессию, или чего бы то ни было ещё. Мы просто это делаем, и это приятно — иметь кого-то, кто будет рядом. Мы все этого хотим. Ты даже никогда не просил нас об этом.       Чонин шмыгает носом. Он чувствует солёные горошины, что грозились пролиться из глаз с самого начала приёма у психотерапевта; он быстро теряет силы и больше не может продолжать удерживать их внутри. Сынмин печально мычит.       - Не плачь, - хнычет старший. - Ты заставишь меня плакать.       - Я не плачу, - Чонин проглатывает слёзы, а затем ему приходится подавить вздох боли, когда желудок снова охватывает судорога. Сынмин — просто потому что это Сынмин — замечает.       - Тебе больно, - говорит он. Это не вопрос.       - Я в порядке, - отвечает Чонин на автомате.       Сынмин закатывает глаза и начинает рыться в своей сумке, доставая упаковку обезболивающих. Чонин пялится на неё. Он не хочет даже прикасаться к пачке.       Его рёбра и лодыжка зажили ещё несколько недель назад, а сотрясение превратилось лишь в редкую мигрень. Однако желудок каждый день сводит в разной степени болевыми судорогами: порой терпимыми, порой усиливающимися настолько, что вызывают тошноту, порой настолько невыносимыми, что Чонин перестаёт есть — что само по себе опасно — но почти никогда до того сильными, чтобы заставить его принять обезболивающее.       Ничто не пугает его больше, чем возвращение наркотических веществ в его организм. Любых наркотиков. Он никогда не забудет чувство полной потери контроля над самим собой, когда Донхён силком тащил его вниз по лестнице. Чонин никогда больше не хочет чувствовать себя настолько беспомощным.       Он смотрит вверх на хёна, опасаясь.       - Хён, всё нормально. Я в порядке. Они мне не нужны.       Сынмин не настаивает, как сделали бы другие. Однако поднимает брови и кладёт упаковку обратно в свою сумку.       - Приходи ко мне, если они понадобятся позже. Сегодня я буду в комнате 7.       Пение немного помогает — оно всегда помогает; что-то в мышцах грудины расслабляется — но к концу дня Чонин сгибается пополам и глубоко дышит, чтобы избежать рвоты. Он тихо стонет, уткнувшись в колени, абсолютно разочарованный своим идиотским телом. В висках тоже начинает зарождаться тупая боль.       Он тянется к телефону в поисках чего-то, чем можно отвлечься. Хёнджин и Феликс отправили в их групповой чат около тридцати сообщений каждый, жалуясь, что Минхо-хён — жестокий учитель танцев, но резко остановили поток жалоб — предположительно, когда закончился их перерыв — более часа назад. Единственное другое сообщение, которое получил Чонин, — от Чана.

      Чани-хён (16:34)

Приходи в студию повидать хёна, когда получишь сообщение х

      Чонин хмурится, начиная нервничать. Он не может придумать причину, по которой старший мог бы позвать его в студию, не сказав, зачем он ему нужен. Если бы он для чего-то понадобился, хён просто позвонил бы или задал вопрос в сообщении.       Юноша вдруг понимает, что дышит слишком быстро, и закрывает глаза, чтобы попытаться успокоиться. "Всё хорошо", - говорит он сам себе. - "Всё в порядке".       Его руки дрожат, когда он собирает сумку — он больше никогда, никогда не оставляет свои вещи без присмотра — и на короткий миг его посещает мысль попросить Сынмина проводить его до студии, но сразу отбрасывает эту идею. Сынмин достаточно отвлекался сегодня от работы, чтобы ещё и нянчиться с ним. Чонин вернулся к работе несколько недель назад. Он может подняться на другой этаж самостоятельно.       Тем не менее, Чонин крадётся вдоль стены, словно напуганный зверёк, опустив голову и избегая чужих взглядов. Есть части здания, которые он до сих пор избегает — он не совсем уверен, когда начал это делать, но теперь не может остановиться. Седьмой этаж, где проходят большие встречи. Старый офис Донхёна. Лестничные клетки.       Однако в лифте безопасно, и, когда двери одного из них открываются, внутри никого больше нет. Плечи Чонина расслабляются, совсем немного.       На этаже, где находится студия, как всегда, зловеще тихо, а перед Чонином вытягивается коридор со множеством звуконепроницаемых комнат. Джисон тоже где-то здесь, и Чонин подумывает о том, чтобы найти его, лишь бы отсрочить то, чего бы ни хотел Чан, но не знает, в какой Хан комнате, и само нахождение в коридоре заставляет его нервничать, поэтому он собирается с духом и нажимает на внешний звонок комнаты Чана.       - Да?       Чан разворачивается на стуле, когда входит младший, и расцветает.       - Мой Инни.       - Привет, хён.       Бан протягивает руку в знак приветствия, чтобы Чонин мог взять её в свою, а затем пользуется этим, чтобы осторожно подтолкнуть Чонина на диван.       - Над чем ты работаешь?       На экране открыта песня, наполовину отредактированная, но имя файла — простое "VERSION17".       - Трек Хан-и, - отвечает старший, двигая мышкой, чтобы Чонин смог увидеть "VERSION14" на соседнем экране. - Знаешь, медленный. В нём всё ещё не хватает много текста, но мы пытаемся написать сам трек, прежде чем записывать гайд.       Чонин сворачивается калачиком на диване Чана и слушает его пояснения по песне, слой за слоем. Пока он говорит, его голос мягкий и нежный. Это успокаивает — Чонин всё ещё не оправился после сеанса терапии, и у него болит живот, но он чувствует себя в безопасности здесь, в комнате своего хёна. Он даже мог бы заснуть.       Но он не может отбросить тревогу. Каждая секунда, что он проводит здесь, — это секунда, во время которой он не работает, и хотя Чан потрясающе справляется с тем, что просто успокаивает его, Чонин знает своего хёна, и знает, когда его к чему-то подготавливают. Ради чего бы Чан ни позвал его сюда, это не к добру.       - Хён, - нервно произносит он спустя время, прерывая объяснения насчёт версии 11. - Эм, почему ты... Зачем ты попросил меня прийти сюда повидаться с тобой?       Чан делает глубокий вдох и сохраняет файл.       - Хён всегда хочет тебя видеть, родной, - отвечает старший, но улыбка, что застывает на его лице, грустная. - Но ты прав, есть одна причина. Сегодня мне звонила Хеджин-щи.       Чонин перестаёт дышать. Хеджин работает в команде юристов — сотрудником по вопросам связи, назначенным по их делу. Делу Чонина.       - Я... - начинает младший, но во рту пересохло, и голос звучит надломленно. - Я, эм... Что она...       Чан подкатывает стул ближе и тянет руку, чтобы сжать плечо тонсена. Его ладонь невероятно тёплая.       - Всё хорошо, - успокивает старший. - Они добились кое-какого прогресса. Допросы и всё остальное протекают нормально, но полиции нужно будет поговорить с тобой ещё раз.       Чонину становится плохо. Он видит, как дрожат его руки, и сжимает их, злясь на самого себя. Это просто допрос. Он делал это уже много раз — на самом деле, больше, чем следовало бы, потому что он не может контролировать себя, потому что он расстраивается на пустом месте.       - Инни, - тихо зовёт Чан, беря в свою ладонь трясущуюся пятерню младшего. - Всё хорошо, слышишь? Они побеседуют со всеми нами, и как только получат необходимые детали, они смогут назначить дату судебного процесса.       Чонин прерывисто выдыхает. Суд. Сотрудники полиции сказали им, ещё в самом начале, что это займёт много времени. Что они не смогут держать Донхёна под стражей без права освобождения под залог, потому что изначальное обвинение в нападении не было достаточно серьёзным, а длительное отравление наркотиками и попытка похищения не могли быть доказаны сразу.       Чонин старается не думать о Донхёне. Разумеется, мужчине запрещено посещать помещения и мероприятия JYPE, и у каждого есть отдельные судебные ордеры о запрете, но незнание того, где он и что делает, порождает в Чонине тревожность. Он вернулся к семье? Ему разрешено находиться рядом с детьми? Они в безопасности?       Команда юристов продолжает говорить, что они не могут разглашать подобную информацию. Чонин понимает это, правда понимает, но всё равно чувствует себя так, как это было, пока они не знали, кто именно делал это с ним. Кто-то там, в неизвестности, ждёт возможности причинить ему боль. И на суде им придётся находиться в одном помещении.       - Инни, - произносит Чан, и Чонин моргает, возвращаясь в реальность.       Большой палец хёна поглаживает тыльную сторону его ладони.       - Это лишь для того, чтобы они могли собрать всю информацию воедино, - поясняет старший. - Может, когда они закончат говорить со мной или с кем-то из других, мы сможем пойти с тобой, м? Я уверен, ты уже прошёл через самое трудное.       У Чонина сводит живот. Он продолжает молчать, и Чан вздыхает.       - Хеджин-щи перезвонит позже насчёт даты допроса. У тебя сейчас репетиция?       Чонин думает о том, чтобы найти одну из самых тихих уборных и глубоко подышать, пока его не стошнит, и покончить с этим. Он поднимает глаза на Чана — на маленькую складку на его лбу, проступившую от волнения, на его тёплый взгляд — и кивает.       Вечером, когда он возвращается в общежитие, в нём тихо. Сначала Чонин не уверен, что внутри вообще кто-то есть, и ему приходится бороться с приступом паники. Он только начал ходить домой в одиночку — первые недели после возвращения на работу он слонялся без дела, пока кто-нибудь из мемберов тоже не захочет вернуться — и поездка на машине была не самой приятной. И он не может вынести перспективы остаться одному на весь вечер.       Он едва успевает дотянуться до телефона — вернуть машину, узнать, не собирается ли кто-нибудь домой, но он не уверен — когда откуда-то изнутри общежития доносится звук. Шаги.       Чонин прижимается спиной ко входной двери прежде, чем успевает об этом подумать. Глупый, думает он, он такой ужасно глупый — будто бы Донхён не пробирался в их дом раньше. Не следил за ним. Почему он не может снова начать это делать? Выждать, пока Чонин не сглупит и не пойдёт куда-нибудь один — и Чонин не заставил его долго ждать, так ведь?       Нет смысла бежать. Он помнит грубые руки Донхёна на своём теле, безжалостность его хватки. Он больше Чонина, сильнее, быстрее. Особенно сейчас. У Чонина нет ни единого шанса. Он крепко зажмуривает глаза.       - Инни? Всё нормально?       Феликс. Феликс. Чонин слышит собственный судорожный вздох, почти всхлип, и задерживает дыхание, чтобы немного приглушить его.       На предплечье неуверенно ложится рука, а миниатюрный большой палец поглаживает по плечу.       - Можешь взглянуть на меня, малыш? - осторожно просит старший.       Чонин сглатывает; грудь тяжело вздымается, и он открывает глаза. Свет в коридоре тусклый, но Чонин всё равно видит мягкий, обеспокоенный блеск в глазах своего хёна. Феликс выглядит так, будто он был дома уже какое-то время — на нём старая футболка и спортивные штаны, которые выглядят так, будто принадлежат кому-то более высокому, если то, как они лежат на его босых ногах, о чём-то говорит. На его подбородке виднеется пятно от чего-то тёмного.       - Дыши, - бормочет Ли, всё ещё гладя Чонина по руке. - Ты в безопасности. Ты пришёл домой один?       Чонин кивает. Он не может говорить или двигаться, но дыхание вновь почти пришло в норму.       - Готов поспорить, ты знал, что мне одиноко, поэтому пришёл, чтобы я почувствовал себя лучше, - говорит Феликс, расплываясь в улыбке. - Такой милый, наш младшенький.       Чонин, охваченный дрожью, стягивает ботинки, и старший снимает сумку с его плеч. Внезапно он чувствует такую усталость, что едва может стоять на ногах.       - Я приготовил печенье, - говорит хён, ведя ладонью вниз по руке младшего и переплетая их пальцы. - Вегетарианское, так что никакого молока. Иди попробуй.       Чонин запоздало замечает, что в воздухе пахнет сахаром. Желудок всё ещё болит, но уже не так сильно, как раньше — он ненавидит рвоту, но после этого всегда становится легче — и еда, приготовленная его хёнами, остаётся одной из немногих, которую Чонин может есть, не испытывая тревоги, поэтому позволяет вести себя по коридору.       На кухне слишком жарко. Уже вечер, но июльский зной не спадает, и даже открытые окна никак не спасают от пекла духовки. На кухонной тумбе остывает поднос с печеньем, и рядом с ним, в контейнере, ещё одна порция.       - Они выглядят очень мило, хён, - хрипло произносит Чонин. Феликс всегда выглядит очень счастливым, когда кто-то хвалит его выпечку, и широкая счастливая улыбка на его лице заставляет младшего чувствовать себя чуточку лучше.       Феликс мягко подталкивает тонсена сесть на скамью, кладёт на стол перед ним самое большое печенье и стакан сока, а затем садится рядом.       Печенье приготовлено из тёмного шоколада, с идеальным количеством горького и сладкого; оно тёплое и рассыпчатое на языке. Угощение такое вкусное, что Чонин готов заплакать — чувство слишком приятное после трудного дня. Слишком любезно со стороны Феликса готовить печенье специально без молочных продуктов, чтобы Чонин мог их съесть.       Чонин издаёт тихий одобрительный звук вместо слов, и Феликс радостно морщит носик, щипая младшего за щёку. Ли продолжает наблюдать за ним с нежным выражением лица и протягивает руку, чтобы пригладить волосы.       - Ты в порядке, кроха? - спрашивает он спустя минуту.       Чонин пристально смотрит на печенье. На самом деле, сегодня не произошло ничего особенного. Терапия, должно быть, была самым сложным. Желудок болит постоянно, так что в этом нет ничего нового. А глупая реакция на адвоката и допрос полиции — его собственная вина. Они всегда вели себя с ним, как профессионалы. Он должен стать сильнее, если совершенно обычный день заставил его чувствовать себя настолько опечаленным.       - Всё хорошо, - тихо отвечает Чонин.       Феликс причитает над ним и смахивает крошку с его губы.       - Ты выглядишь уставшим, - произносит он ласковым голосом. - Доедай печенье и приходи смотреть телевизор со своим любимым хёном.       Старший поднимается, наклоняется, чтобы поцеловать Чонина в макушку, и начинает прибирать кондитерские принадлежности. Чонин умудряется съесть лишь половину печенья, когда желудок сводит спазм, и, пока Феликс отвлёкся, он сворачивает остатки в салфетку и прячет их в мусорном ведре. Его накрывает чувство вины. Теперь все привыкли, что он никогда не доедает, но на их лицах всегда отражается беспокойство, к тому же Феликс приготовил это специально.       Хён окликивает его из гостиной, и Чонин вздрагивает, напуганный. Он не уверен, как долго простоял вот так.       Чонин кладёт одну руку на стену, когда он, опустошённый, направляется в другую комнату. Когда входит в гостиную, лицо Феликса озаряется, он откидывается на диванные подушки и раскрывает руки так, что выглядит совершенно обнимательным. Любой намёк на напряжение спадает с плеч Чонина, и он садится рядом, прижимаясь к боку хёна.       Феликс издаёт восхищённый звук, обвивая руки вокруг младшенького и ёрзая, пока они не устроятся поудобнее.       - Так-то лучше, - воркует Ликс. - Обнимашки, чтобы мой малыш Инни почувствовал себя хорошо.       Чонин осторожно кладёт голову ему на плечо и закрывает глаза.