Меняльный круг

Молчишь — Не смолкаю Тянешь — Толкаю Бросаешь — Ловлю Не любишь? (Люблю)

Ты и Я — Нежное это

***

      Могильник — это Дом в Доме. Место, живущее своей жизнью. Он на много лет моложе — когда его строили, Дом успел обветшать. О нем рассказывают самые страшные истории. Его ненавидят.       У Могильника свои правила, и он заставляет им подчиняться. Он опасен и непредсказуем, он ссорит друзей и мирит врагов. Он ставит каждого на отдельную тропу: пройдя по ней, обретешь себя или потеряешь. Для некоторых это последний путь, для других — начало пути. Время здесь течет медленно.       Бессонница придавила ей грудь. Она неподвижно лежала в неудобной скрипучей постели со впивающимися в лопатки пружинами. Тело словно окаменело, она уже не чувствовала рук, сложенных под подушкой, непослушная нога в наколеннике гудела, но разум все еще не спал. Вырисовывал картины на стенах: тень ветви дерева за окном представлялась засохшей пожилой рукой, тянувшейся к ее носу, в коридоре завывал ветер, казавшейся чьим-то тоненьким голоском, просившим о помощи.              Противные пауки ползли по ногам и рукам, пробираясь ближе к лицу, чтобы заползти в рот, ноздри и уши. Хотелось расчесать себя целиком, найти противных паучищ, сбросить с себя липкий страх, избавиться от их лапищ. Тоненьких, пушистых, похожих на чёрные иглы, противно щекочущие кожу.       Могильник ночью — страшное место…не то, что утром. Светлый и тихий.       По утрам приходила Рыжая, и казалось, что четыре большие белые плитки рушатся под яркостью ее шевелюры.       Как же становилось хорошо на душе, когда она оставалась с ней до самой ночи, прогоняя дурные мысли и кошмары. Рыжая — ее маяк среди бескрайнего черного моря. Поэтому Шкет к ней так и тянулась. Поближе к свету…              В этот раз она пришла не одна, тянув за собой своего нового друга — Кузнечика, так он представился. Растрепанная светловолосая шпала с зелеными кошачьими глазами.       — Смерть принял его в наш клуб рыжих, — плюхнулась на койку к Шкету Рыжая, перетягивая пуховое одеяло на себя. — Он хороший. Правда.       Вести беседы ей вовсе не хотелось, сил не было даже пошире открыть глаза, но делать все равно нечего. Пауки придут только вечером, зададут парочку однотипных вопросов: про самочувствие, аппетит, — и уйдут, пожав плечами.       — Раз уж ты друг Смерти, то, значит, ты и мой друг, — улыбнулась стоявшему у двери мальчику Шкет, поудобнее устраиваясь на кровати, чтобы лишний раз не напрягать больную ногу. — Давно здесь плесневеешь?       — Недели две держат. Протезы делают, — мальчик кивнул на пустые рукава рубашки.       — А я и не слышала про тебя… Совсем дикаркой стала за это время… Ни новых, ни старых уже и не знаю. Совсем потерялась…       В Могильнике она лежит без дела уже месяц, пропустив все праздники. Иногда ей казалось, что ее просто так отправили в лазарет, успокоится, проспаться, а не мучить ногу всевозможными мазями и уколами.       — Да садись же, — позвала Кузнечика Рыжая. — Успеешь насмотреться.       Кузнечик сел рядом с ней, боясь ненароком задеть малознакомую девочку. Если о Смерти он кое-что знал, то о медноволосой подруге Рыжей он ничегошеньки не слышал.              Она казалась ему призраком, которым пугали могиловских детишек, чтобы те не ползали по ночам по коридорам, плодом чьего-то воображения: худенькая, бледная, только яркие волосы контрастировали с ее безликим видом.       Даже ее палата казалась необжитой. Только грязная тарелка с остатками каши на прикроватной тумбочке, говорила, что здесь кто-то все-таки жил.       — Он, кстати, знает и про Волка, — и как только Рыжая заметила, что по белым щекам Шкета расползается румянец, захихикала. — У вас много общих тем для разговора, Кузнечику тоже Волк понравился.       — Вы правда все знаете про Волка? — изумился мальчишка.       — Мы про всех все знаем, — кивнула ему Шкет, пряча щеки в маленьких ладошках. — Скрывать в этой клетке что-то от кого-то просто невозможно… Только скажи нам кличку и все карты на стол разложим… Только вот с тобой, Кузнечик, проблемка вышла… И кто тебе такую глупую кличку придумал?       — Мы все про всех знаем, — повторила за подругой Рыжая. — Даже про тех, кого здесь нет. А уж про тех, кто здесь, знаем больше всех. Особенно Шкет, ты не смотри, что она не выходит из палаты. У нее уши и глаза по всему Могильнику есть.       — Да-да, неслышащие уши и слепые глаза — вот мои друзья.       И, помолчав, добавила:       — Ты молодец, что его спрятал. Если бы он прятался здесь, его бы уже давным-давно поймали. У нее, — Рыжая кивнула на соседку. — Кишка тонка такое провернуть. Уже проверяли. Язык длинный, проболтается первой попавшейся Паучихе!       Насчет «тонкой кишки» медноволосой Кузнечик усомнился. Глаза у нее были вовсе не испуганные, наоборот, она как Медуза Горгона гипнотизировала ими, понемногу превращая тело в камень.       Шкет молчала, внимательно слушая новые россказни Рыжей. Ее мысли и слова скакали слишком быстро, темы менялись чаще, чем дети успевали на них среагировать.       — Это я его выпустила, — снова вернулись к теме про Волка. Шкет уже не так бурно реагировала, иногда добавляя что-то к рассказу соседки. — И еще выпущу, если понадобится, потому что терпеть не могу, когда людей запирают, особенно детей, это просто садизм, иначе не скажешь…       — Так это ты — верный человек? — обрадовался Кузнечик.       — Ясное дело, я. Кстати, если тебя тоже запрут, можешь на меня рассчитывать. Я многим помогаю по-всякому. Записки передаю, даже неразрешенных посетителей иногда по ночам провожу. Ну и всякие другие мелочи.       — Рыжая — наша связь с Домом, — наконец-то улыбнулась Шкет. Улыбка у нее была добрая, совсем еще детская, как подумал Кузнечик. Приятная. — Если надо будет, она и в окно проберется сюда.       — Как это сестры тебя еще не убили? — удивился Кузнечик.       Рыжая махнула рукой:       — Они меня не трогают. Боятся.       Шкет хихикнула, глядя на девочку с привычным восхищением.       — Ты еще не понял? А сказал, что друг Смерти… Сложи два плюс два и поймешь: если ее наказывают, Смерть сразу заболевает. А ему болеть нельзя, он от этого и умереть может. Его нельзя расстраивать, он — цветочек нежный… Вообще нельзя ни в коем случае.       — Ничего не могут мне сделать, — подтвердила Рыжая. — Смерть — ихний любимчик, они с ним носятся прямо как не знаю с чем. А я — его лучший друг. Поэтому меня не трогают.       — А ты? — обратился Кузнечик к лежавшей.       — А что я? — засмущалась девочка. — Я иногда пользуюсь этими маленькими привилегиями. Если привозят коляску, приезжаю к нему погадать, — вытянула руку из-под одеяла и помахала ей чуть-ли ни перед лицом мальчика. — Линии на руках много чего интересного могут мне рассказать…       — Мне ты точно не сможешь погадать.       — А карты для чего тогда придумали, — и пихнув локтем Рыжую, вытащила из наволочки старую, пожухшую колоду. — Приготовься, Кузнечик, сейчас мы узнаем о тебе много чего нового…       Он просидел в гостях весь вечер. На ужин они ели апельсины. Кузнечику было хорошо. Ему понравились и Рыжая, и Смерть, и Шкет, хотя Рыжая чересчур любила командовать, а Смерть слишком уж во всем ее слушался.       Шкет же вызывала двойственные чувства: с одной стороны, она — безликое существо, гниющее в Могильнике, а с другой стороны, она, та еще болтушка с краснеющими щеками.

***

      Шкет выпустили из Могильника только тогда, когда с земли уже сошел снег и появились первые почки на деревьях.       Колеса коляски никак не хотели крутиться, застревая в грязи. Пачкался цветастый плед, наброшенный на ноги.       Шкет терпеть не могла попадать в такие ситуации, потому что вставать ей категорически запрещали, пока в коленке не заживут спицы, а помощи от других домовцев она могла дожидаться хоть до самого вечера.       Двор — длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Дом серый спереди и расписан яркими красками с внутренней, дворовой стороны. Здесь его стены украшают рисунки-бабочки, размером с небольшие самолеты, слоны со стрекозиными крыльями, глазастые цветы, мандалы и солнечные диски.       Двор не был безлюден. У крыльца в ярком кольце светившего весеннего солнца стояли обнявшись парень в чёрном и миниатюрная девушка, подальше от них загорали другие колясники, которым прописали больше витамина D.        С другой стороны, у ограды, несколько сгорбленных фигур протягивали что-то собравшимся рядом собакам и негромко разговаривали с ними.       Всем рекомендовалось начинать выходить, выкатываться и выползать из своих нор. Наверное, только из-за чьей-то прихоти, Шкет смогла покинуть ненавистные белые стены и насладиться жизнью вне Могильника.       Как только испортиться погода, ее снова затащат в четыре стены к Паукам и будут держать, пока на улице снова не выглянет солнце.       — Ты все-таки приш… — заговорил кто-то за ее спиной. — Приехала…       Кузнечик, невидимой нитью тянувший за собой другого, неизвестного ей, мальчишку, обошел коляску и встал напротив удивленной Шкет.       — Познакомься со Слепым, — вот как значит звали этого длинноволосого мальчишку с лягушачьим, в красных болячках ртом. Он был бледный, как привидение и ужасно худой. — Слепой, это Шкет, я рассказывал тебе про нее.       Шкет хотела отъехать подальше от пугающего ее мальчишки, когда его руки с ужасно длинными, как щупальцы, пальцами, потянулись к ее лицу, только вот грязь окончательно поглотила колеса, и она так и осталась сидеть в луже.       — Ты не пугайся так, — предупредил ее Кузнечик. — Он так… смотрит на людей…иногда. Когда захочется…       Шершавые подушечки пальцев очертили надбровные дуги, едва задевая длинные девичьи ресницы, прошлись по горбинке на носу, оттянули мочки ушей и исчезли в карманах мальчишечьих штанов.       — Некрасивая, — буркнул Слепой себе под нос. — И еще от нее воняет Могильником…       — Но я же ничего не говорю, чем от тебя воняет, — огрызнулась Шкет, попытавшись встать с коляски, чтобы хорошенечко ударить мальчика по голове.

***

      Общение Слепого и Шкета назвать сложными язык не повернётся. Вообще, их не назвать друзьями, их не назвать знакомыми. Они друг для друга никто.       Но у них есть Кузнечик. Друг для одного, и друг для другой. Главное звено в цепочке дружеских отношений. Сколько бы он ни пытался, Слепой и Шкет, как собака с кошкой, вечно цапались. При любом удобном случае.              Она для него — огородное пугало, хоть мальчик и не знал, как они выглядят. Он для нее — неотёсанный болван. И высказывали они свое честное мнение друг о друге при каждой встрече. И неважно, что они могли встретиться по пять раз за день.       — Я с этим недоразумением гулять не буду! — кричала Шкет на Кузнечика. Двое домовцев принимали солнечные ванны на крыльце. И тогда-то зашёл разговор, чтобы позвать Слепого.       — Я между вами выбирать не собираюсь, — пожал плечами мальчик. Это уже переходило все рамки разумного. Выбирать себе любимчика в друзьях? Или для каждого расписание делать?       Шкет злобно взглянула на Кузнечика. Даже не злобно, скорее обидчиво. Глаза у нее говорящие: взглянешь — и сразу поймёшь, что творится у нее в голове.       — Тогда я поеду к Волку...хотя бы он меня понимает. Не то что ты и твой хвостик ...