Меняльный круг

Ты под гипнозом. И не пытайся пошевелиться. Не смей! Не отводи глаза, когда перед тобой змей! Так-то лучше... Не мечтай о побеге, брось! Я искуситель: если что — искусаю тебя насквозь

Слова-паразиты - Дайте танк (!) 

***

      Изолятор, или как его прозвали домовцы, клетка, — плохое место. Не самое плохое в Доме, но одно из плохих. Клетки способствуют размышлениям, если не оставаться в них слишком долго. Чем дольше сидишь, тем сильнее одолевают страхи, и тут уж не до размышлений…так говорили воспитатели. Они то сами никогда не попадали в такое место, поэтому так легко говорили о нем…       Пол и потолок — вот и все богатство в Изоляторе. Там приходилось решать самим, чем скрасить времяпрепровождение в немом общении со своей скромной персоной.       Только ты и губчатые стены. Несусветная удача для некоторых домовцев, которым надоела шумная компания в комнате.       Один раз в своей жизни все должны были пройти маленькое незамысловатое испытание — заточение в Клетке. Это было как некое посвящение.       Некоторые считали попадание в этот спокойный уголок Дома страшной удачей, другие — столь же страшным наказанием. Оказаться в Жёлтой Клетке можно либо совершив проступок, либо получив направление из Могильника. И лишь настоящий дурак желал туда попасть.       Клетка — это маленькая комната сплошь обитая губкой, чтобы никто не захотел себя покалечить, например, набить синяк на лбу или садануть колено. А попадали сюда частенько уже покалеченными…       Настолько маленькая комнатушка, что одному человеку здесь тесно. Как переноска для кошек… Сверху губку обтягивал веселенький желтый ситец в цветочек.       Говорят, желтый — цвет счастья и оптимизма, поверьте, те люди, которое это выдумали, нагло врут! Когда на протяжении трех долгих дней смотришь в один и тот же кривенький цветочек на грязно-желтом фоне с чьими-то засохшими соплями, кроме злобы и раздражения до боли в висках этот цвет больше ничего не вызывает.        После выключения света можно было наконец-то отдохнуть. Расслабиться и на пару долгих часов забыться, если, конечно, во сне тоже не начнет казаться клетка. Тогда-то понимание реальности окончательно сотрется...       Хотя, это гораздо лучше, чем Синяя Клетка.       Синяя не для слабонервных личностей, зато закаляла дух. Сидишь один, копаешься в себе, борясь с накатившими усталостью и апатией. Кричи, рыдай, смейся до боли в животе — все равно никто не услышит…взрослые называли такое умным словом — профилактика.       “В синей начиналась депрессия, тогда-то и мешался окончательно рассудок, лучше б туда запихали, выдержала бы, чем в эту вонючую помойку», — злилась Шаманка, переворачиваясь с одного бока на другой.       Крестная прекрасно знала своих воспитанниц: чего они боялись, что ненавидели и любили. А Шаманка с самого детства до глубины души ненавидела Желтую Клетку; взаперти ей становилось плохо, трудно было дышать — странные мысли без дела крутили хороводы в ее детской черепушке. И Крестная знала об этом, частенько применяя такое наказания для усмирения воспитанницы.       Помогало ли это? Безусловно! Шаманка становилась шелковой и послушной, как ручной зверек. Недельки так на три точно..       В последние минуты своего заточения Шаманке хуже всего. Голова то осознает, что это конец: финишная прямая, определяющая трус ты или храбрец, а вот тело ломает. Скручивает и ломит. Сердце прокладывает себе путь сквозь тернистые ветви грудной клетки и желает поскорее высвободиться.       Свернувшись всем туловищем в какую-то уродливую загогулину, она считает секунды, сгибая пальцы по несколько раз, до того, как в замочной скважине заскрипит ключ.       «Раз, два, три…— шепчет девушка, краем глаза поглядывая на мягкую дверь. — Перебирай ногами чаще! Давай-давай…»        Она снова усвоила урок и в ближайшее время не хотела бы повторения истории. Не сейчас…       Заскрипел замок. На пороге показывается стройная женщина с туго завязанным пучком на затылке. Она, скрестив руки на груди, ожидает, когда воспитанница встанет на ноги.       — У тебя минута на сборы, — по углам разбросаны фантики от шоколадных конфет, в которых прятались недокуренные сигареты. Крестная недовольно морщится, но молчит.        Потребовалось не меньше пяти минут, чтобы качающаяся из стороны в сторону Шаманка, опираясь на костыль, вышла из Клетки.       — Быстрее можешь? Или до обеда тянешь время?       — Нога болит, — только и отвечает младшая, проглатывая все скопившееся недовольство. Не стоит высказывать его воспитательнице, если не хотелось продолжить наказание. — Вы же сами видите, в гипсе не так уж и удобно передвигаться. Попробуйте сначала сами, а потом уже говорите: "быстрее"...       Лицо ее, пожелтевшее словно осенний лист, то и дело кривилось в доказательство слов.       Клетка позади, за спиной — закрытая дверь, а сладкий, липкий страх, которым пропахла вся комната, так и не покидал ее сознания. Возможно, самое страшное — это злая Крестная, что крепко держала ее за ворот рубашки, а не какая-то Клетка?       — А как драку устраивать, нога не болела?       Держит крепко. Знает, что Шаманка может начать брыкаться.       — Не я ее начала, не мне оправдываться. Нога болит у меня всегда, и вы это хорошо знаете.       — Значит, это не ты устроила погром в коридоре? Не ты избила Длинную? Другие девушки так не думают… Спишешь это на галлюцинации, отравление или на твою грязную ложь? — Крестная говорит настолько тихо, еле слышно, что кажется, малейший шорох мог заглушить ее, и Шаманка стоит, напряжно вслушиваясь.       — Вы пришли слишком поздно, — огрызаться младшая еще могла и шанса упускать не стала. — И додумали то, что сами захотели! Никого в коридоре на тот момент, кроме меня и ее, не было! А Длинная врёт, как дышит!       Морщинистая рука резко отпускает грязный ворот и пропадает в кармане серого пиджака.       — Приведи себя в порядок: умойся, причешись, переоденься, наконец, если надо, сходи к врачам, пусть проверят твой нос несчастный. Разговаривать невозможно с тобой в таком виде. Все! Иди!

***

      Возвращающихся из Клеток встречали, ликуя. Так принято еще с тех пор, когда никто не отправлялся в них по собственному желанию. А когда знали причину прибывания там, тогда подогревался еще больший интерес к данной персоне. Девушек это не обходило стороной…       Побитая, с выдранным клочком волос на самой макушке, помятая Шаманка прошла в сотый раз испытание Клеткой. Наверное, именно тогда приходило понимание всего ужаса этого места.       — Что такое, милая? — неожиданно из спальника вылезает растрепанное существо отдалённо напоминавшее Гадюку. Мелкая и черноволосая. Ее длинная шея с громким хрустом неестественно выгибается, чтобы лучше увидеть крадущуюся Шаманку, что так не хотела привлекать лишнего внимания. — Легкая опухлость и синева тебе к лицу. Придают грозности…В самый раз для вожака.       — Не называй меня так. Тошнотворное обзывательсво...       — Как тебя назвали, так и называю...Нечего тебе страшится. Тошнотворное обзывательство — если бы мы тебя называли старшей сестренкой... — Шаманка закатывает глаза. — Так что случилось?       Из под тонких ниточек-бровей хитро, будто зная все, что произошло и что произойдет, смотрят два черных глаза. Это пугало.       — А ты не знаешь? — качнулась Шаманка, глядя в серое окно. Смотреть на Гадюку, равнялось попаданию в капкан. — Разве Длинная не горланила о своей победе на весь этаж? Или ты все проспала, как обычно?       — Огрызаешься, — противно мурлыкает та. — Так ты про это… Конечно, знаю, кто об этом не знает? — лежавшая оглянулась по сторонам и достала из-под подушки пачку сигарет. Через секунду чиркает колесиком зажигалки и закуривает. Серый дым спасает Шаманку от внимательного взгляда состайницы, выстроив невидимую стену между ними. — Длинная на слуху у всех в последнее время. И там и тут…       — Габи постаралась, чтоб…       — Не забывай, — перебивает ее Гадюка. — У стен тоже есть уши и рот. И они, ой, как любят сплетничать. А Габи, так, подогрела интерес к твоему разбитому носу…хотя, это ты наконец-то вышла из тени и вершишь свои вожаческие дела, — она щурится и тыкает длинным искривлённым пальцем куда-то в тапок собеседнице. — Вроде, живешь здесь в два раза дольше меня, а не знаешь элементарного. Глупышка.       — У стен нет ртов и ушей, — усмехается медноволосая. Бред, самый настоящий бред! — Таким запугивали малышей, чтоб те говорили воспитателям только правду. И то получалось херовенько, потому что все понимали, что они неживые.       — Ты поверила в это, потому что кто-то когда-то сказал, что все это неправда? Старшие раскрыли страшный секрет, а ты им поверила? — Гадюка подкладывает кулак под щеку и, с выражением крайне заинтересованным, смотрит на Шаманку. — Эх, что-то я в последнее время полюбила запугивать вас, девчонок. А ты пугливай не притворяйся!       — Даже и не думала...       А что, если все так и было? Шаманка не отрицает, она никогда не имела своего мнения. Всегда был кто-то, кто направлял ее к определенному выбору: что говорить, что делать, как себя вести, во что верить и во что не верить.       — Вот и не думай. Ты волк! Так покажи всем свои клыки, а не прячься в бараньей шерсти…              К сожалению, со временем это не прошло… она совсем еще дикое создание, с которым рядом всегда находится сильный человек, решающий за двоих.       Рыжая...она с ней с самого детства. Она — ее глаза. Она — ее уши. Она — её руки. И чем дольше продолжаешь, тем страшнее становится. А была-ли Шаманка когда-нибудь собой?       — Закончим разговор, мне надо спешить…       — Обходи стороной столовую, Длинная там прописалась и ждет не дождётся, когда увидит твое прелестное личико. По секрету, она зла на тебя из-за разорванных чулок.       — Значит, еще раз получит костылем по своей безмозглой бошке…       «Пусть злиться дальше, хоть до поседения просидит в этой злосчастной столовой. Мне то что?» — переступив через чье-то закутанное в два одеяла тело, Шаманка уходит, стараясь как можно быстрее забыть странную Гадюку с ее странными разговорами.       — Удачи тебе, вожак! — смеется ей в спину черноволосая. — Не попадись в плохие руки…

***

      — С возвращением, — как только скрипит входная дверь, Шаманка аккуратно, стараясь никому не попасться на глаза, проскальзывает в комнату, пропахшую детишками Кошатницы и нестираными вещами, со своего места вскакивает Русалка, забывая обо всех делах, которыми занималась до этого. Она то точно не пропустит ее возвращения. — Уже говорила с Крестной?       Шаманка молчит, выдавливает из себя подобие улыбки, даже не стараясь скрыть притворство, и идет до своего матраса в правом углу, рядом с батарей. Там всегда тихо, тепло и не ходят надоедливые кошки.       — Ты не бойся, она к нам еще не заходила…Проверку Душенька с Блондинкой утром устраивали — Крестная, наверняка, вытащила их с выходного… — не перестает жужжать длинноволосая. — Блок твой отыскали…ничего не сказали, но забрали. Я вмешиваться не стала, прости…Но Крыса может по дешевке найти такой же! Ведь так?       — Молчит, — заговаривает уже Крыса, о которой только-только вспомнили, растянувшаяся на матрасе за шведской стенкой. — Значит, тумаков от Крестной уже получила…       Медноволосая так и не может усидеть на одном месте. Ей везде надо было быть: около кухонного стола, собирая хлебные крошки, у двери, подслушивая ничейные разговоры, в ванной, смывая грязь Клетки с тела, у окна, разглядывая проходивших мимо Дома расчесочников, чуть ли не бежавших по узкой тропинке, ведущей к многоквартирным коробком.       Надо найти дело, лишь бы не идти на разговор со злой Крестной.       — Съешь печенье, — машет рукой Крыса, уткнувшись лицом в подушку. — Полегчает…зря что-ли выходила в такую слякоть в Наружность. Как кошка блохастая теперь лежу...       «Не ешь, — прошептала на ухо Русалка, устроившись рядом с ней на матрасе. — если зубы дороги. Сломаешь, потом Пауки не вставят новые…».       Шаманка лишь усмехается и закуривает.       “Только бы успокоиться».       — А куда Рыжая делась?       — Походу, в столовке честь твою защищает, — черноволосая поглядывает на нее через перевернутое отражение. — Ну, либо Пауков анекдотами кормит…       — Первый вариант правдоподобнее, — закивала Русалка. — Она чуть-ли ни поселилась там! Все с Габи терки какие-то перетирает….       — А что именно перетирает не знаете?       Тут же в разговор встревает Кошатница. Из угла доносится ее хрипучий голос:       — Сложи два и два, дурачье! Слепого она отбивает. Длинная ж его хвостиком поманила и сорвала чистенький цветочек, а у Рыжей чувства вновь обострились. Как это ее любимого тронула какая-то плесень! А че, думаешь о тебе там былины щебечет?