и дьявол тоже хочет любить

      Все это время, пока обливалась алой кровью Луна, заполняясь, раскрашиваясь, Минхо находился вместе с Ханом, что окончательно потерял чувство реальности и не мог различить, где иллюзия черного колдовства, а где он — настоящий. Те чувства, которые принц так старался спрятать, вылезли наружу без всякого сопротивления, наконец-то радуясь полноценной свободе. И вроде на душе стало чуть легче, но угрызения совести раздирают все изнутри, оставляя глубокие, кровоточащие раны, что ноют, зудят. Заклинание, которое применил Западный Король, заключалось в том, что чувство любви усиливалось до невероятной, нечеловеческой силы, развращая ее, превращая в рабыню, делая человека ее заложником, убивая его в темнице. Минхо желал подчинить Хана всего, чтобы тот даже не смел думать ни о ком другом, кроме как него. И он добился своего. Но осталось лишь добавить завершающий мазок для полноценной картины: соитие.       Король, дабы усмирить горячий пыл Джисона, дал ему крепкое снотворное из трав. Но даже сквозь нездоровый, хрупкий сон, принц крепко держался за Минхо, не желая отпускать его. Иногда он тихонько всхлипывал, вскрикивал, будто чего-то пугался, но демон каждый раз сжимал его руку сильнее: — Тш-ш, я тут, — успокаивал он. — Я рядом. — Минхо заботливо вытирал холодной тряпочкой выступающие капельки пота. — Скоро все пройдет. — И легонько целовал в лоб.       Он не понимал, почему ему так нравилось ухаживать за этим мальчишкой, что жмется к нему, почему тот так запал к нему в душу, перевернув там все вверх дном и когда главной целью Минхо стало не завоевание всего мира, а обладание этим ангелом, что близок к падению в преисподнюю. Было в той встрече что-то поистине дьявольское, не подчиняющееся ни одному закону Вселенной. И есть в этой любви что-то нереальное, невозможное. Как будто ее не должно быть, но она, идущая всем наперекор, почему-то появилась, родилась из пепла. Кто допустил? Кто не проконтролировал? Почему любовь-проклятье так мучительно убивает не только влюбленных, но и все вокруг? И чья это любовь? Кто создатель такой извращенной формы?       Минхо привстал с кровати, стараясь не разбудить пленника, и вышел наружу, чтобы проведать обстановку. К нему иногда приходили слуги, докладывая о ситуации. И какая же на лице у него была гадливая гримаса, когда он узнал, что Чан с Сынмином напали на бывших союзников. — Уже представляю их лица, когда они, перебив друг друга, узнают, что Чанбин все-таки был прав. — Противное хихиканье. — А как будет удивлен Чан, ммм. Поскорей бы увидеть его рожу.       Король вышел из дома, что располагался на склоне — отсюда прекрасно можно наблюдать и слышать, как там, внизу, бессмысленно дерутся, не зная за что, глупые людишки. Минхо ничуть не жалко их — наоборот: все это для него красочное, невероятное представление в театре, а он — единственный зритель, который удостоился наблюдать за такой зрелищной драмой со звериным, несдержанным хохотом. Он украдкой взглянул на Луну, и сердце нетерпеливо забилось — пора. Минхо вернулся в спальню; снотворное уже переставало действовать, и Джисон постепенно просыпался. Глазки его сильно слиплись, и он все никак не мог открыть их, пока не помог Король осторожным, боясь причинить боль, движением руки. Принц сонно осматривал комнату и не мог понять, где он и что здесь делает. Прошло несколько минут, прежде чем лицо Минхо перед ним приобрело четкие черты. Голова сильно болела и гудела, а во всем теле усталость; ужасно хотелось снова заснуть, но ему не давал Минхо, что отвлекал и приказывал не закрывать глаза: — Просыпа-айся, давай. Нам нужно идти.       Хан совершенно ничего не понимал и не осознавал — он, находясь в легком оцеплении, лишь тупо, беспрекословно подчинялся ему. Он попытался приподняться на локтях, но силы покинули его, и принц плюхнулся обратно. Минхо недовольно цокнул — переборщили с дозой. А может это и к лучшему. Хан что-то непонятно пробубнил, пытаясь выразить мысль, но язык его не слушался; снова предпринял попытку встать, опираясь слабыми руками, но не удержался и чуть было не упал, если бы его не придержал Минхо. — Держись за меня.       Принца сильно шатало: легкое движение головой, и все вокруг вращалось до тошноты. После такого снотворного тело Джисона почти обмякло, и Королю пришлось тащить его на себе. Он укрыл его теплым пледом, чтобы не замерз, пока они шли к Центральной башне, чья острая, как копье, крыша, вонзалась в небо. Всю дорогу Хан медленно просыпался и все время настойчиво пытался что-то сказать; его растерянные карие глазки бегали туда-сюда, не понимая, куда его несут, почему перед глазами ночное, темное, словно бездна, небо и почему Красная Луна так завороженно смотрит на него, прожигая. Он слышит какой-то непонятный шум и крики, лязг мечей, и хочет сказать об этом Минхо, достучаться до него, предупредить, но тот даже не смотрит на него, будто он внезапно оглох. Хан все пытается и пытается, но он умолкает, как только таинственный пейзаж неба вместе с алой Луной пропадает, сменяясь на высокий витражный потолок. Он чувствует, как его осторожно опускают на пол, придерживая за спину — принц все еще очень слаб и может в любой момент упасть. Ноги совсем не держат, да и голова все еще крутится, и Джисон облокачивается всем телом на Минхо, держась вялыми пальцами за его руку.       Они оказались в мрачном готическом соборе с заостренными арками, огромными витражными окнами и тянущиеся ввысь колоннами, создавая иллюзию возвышения человека к небу. Приятно пахло ладаном, но вместе с тем здесь было так угрюмо, печально; даже статуя ангела плачет слезами скорби тысячи лет, сложив свои крылья и больше уже никогда не расправляя. Лицо девушки с печатью глубокой, глухой боли с каменными пустыми глазами смотрело на Хана как бы сквозь него, но вместе с тем ему казалось, что она настоящая, живая, будто ее действительно замуровали; она слышит все молитвы, она видит, и все это долгое, тягучее время ангел ждет освобождения из оков камня.       Посередине собора располагался алтарь, на который падал кровавый, ярко-красный лунный свет. На черной шелковой ткани стояли маленькие свечи, что чуть колыхались при дуновении холодного ветерка. Джисон хотел спросить, что это такое и зачем все это, но Король сам молча подвел его к нему, усаживая посередине. Принц непонимающе уставился на него, на что Минхо спросил: — Ты же хочешь быть моим, да? — Хан кивнул. — Ты доверяешь мне? — Согласие. — Тогда слушай только меня и никого больше. Хорошо, малыш? — Угуканье.       Минхо снова невесомо, но трепетно, чувственно целует его в щечку, не торопясь, наслаждаясь моментом, растягивая секунды, чувствуя губами нежность и мягкость его кожи. Хотелось расцеловать его всего, чутко прикоснуться к каждому участку невинного тела, окутать и задушить лаской и той обжигающей любовью, что переполняет его, когда он смотрит на такого Джисона: послушного, робкого, восторженного. Он, придерживая его голову, аккуратно укладывает его на алтарь, возвышаясь над ним. — Скоро к нам придет гость.       Хан не отвечает: он лишь завороженно смотрит на своего господина снизу вверх. Ему совершенно неважно, кто придет и зачем. Для него сейчас главное, что любимый рядом. Внезапно в собор кто-то громко вламывается, нарушая идиллию влюбленных. Джисон поворачивает голову и… замирает. — А вот и он, — коварно улыбается, встает с алтаря, поправляя ханьфу привычным жестом, будто это не его застали в столь откровенной позе. — Ты довольно быстрый, хех.       Минхо нагло оглядывает Чанбина с ног до головы, подмечая его обшарпанность, испачканное в грязи лицо, окровавленный меч и до невозможности усталые, но жгучие, наполненные беспощадной, лютой ненавистью глаза. Обежав на бешеной скорости все комнаты замка, безжалостно перебив десятки людей, он, уже отчаявшись, кинулся сюда: в последнее место. Чанбин врезался своим бешеным, звериным взглядом во врага, пытаясь отдышаться. Минхо же с презрением поморщился: — Ну и видок у тебя конечно, фи, — отмахнулся от него, как от вонючего мусора.       Неуместное спокойствие, противная театральность, этот высокомерный взгляд — все в нем вызывало у Чанбина стойкое, непрекращающееся отвращение. И он взбешен. До предела. От одного лишь его упоминания, от одного лишь его голоса, внутри у Северного Короля все кипело и зверело до трясучки, и он просто мечтал уничтожить, испепелить так, чтобы даже кусочка от него не осталось; хотелось жестоко мучить его, заставлять вопить, извиваться от боли; постепенно, медленно, день за днем снимать с него кожу, но Чанбин чувствовал — даже этого ему будет недостаточно. Настолько велика и необъятна его вражда. Он бы предпочел пытать его вечность, пока сам не устанет. Умер? Оживляем, и снова на кол.       Чанбин вглядывался в нахальное лицо Минхо и утробно, выпуская клыки, рычал, намереваясь напасть прямо сейчас. Но вдруг его взгляд зацепился за что-то другое: здесь был кто-то еще. И лицо его, перекошенное от злости, вмиг размягчилось, как только он увидел брата. Живого. Невредимого. Но такого исхудавшего, напуганного, несчастного. Глаза Чанбина сощурились, и предательская горячая слезинка спустилась по холодной щеке. Невероятное облегчение, и щемящая боль в груди от горькой, тягостной тоски. Чанбин не видел брата целый месяц, и как же он соскучился по нему… Обнять его, глупенького, но такого родного, любимого, прижать к себе крепко-крепко и никогда больше не отпускать.       Джисон внимательно смотрит на незнакомца, одетого во все черное, и все никак не может отделаться от смутного, тревожного ощущения, что он его уже где-то видел. Внутри дергаются ниточки, во всю звонят колокола; Хан чувствует, что между ними есть какая-то неразрывная и очень важная связь, он еще сильнее вглядывается в красивое, но острое, драматичное лицо, но память никак не хочет помогать ему вспомнить. Становится еще страшней и непонятней, когда Черный Незнакомец смотрит прямо на него таким жалостным взглядом и когда Хан замечает слезу. «Почему он плачет?.. Кто он такой? Почему он ненавидит Минхо?» — билось в его голове.       Но вдруг Чанбин заметил на теле брата неприлично, пошло спущенное ханьфу, что оголяло ключицы, и его лицо снова резко поменялось — теперь оно побагровело от дикой ярости, и, казалось, у него шла пена изо рта. — Что с ним сделал, кусок дерьма?! — заорал он.       Хан испуганно вздрагивает, и Минхо это замечает. — Не бойся, милый, — подходит к нему, успокаивающее гладя его по щеке и спиной чувствуя, как сейчас Чанбин ловит ртом воздух и задыхается от возмущения. — Я не дам ему тебя обидеть.       Принц боязливо смотрит на Черного Незнакомца, ощущая его темную, разрушительную ауру, цепляется за Минхо, молча прося не отходить от него. — Мне страшно… — тихо говорит. — Почему он так ненавидит тебя?..       Хоть Джисон говорил и шепотом, но Чанбин прекрасно все слышал. С каждой фразой глаза его удивленно расширялись. «Что с ним не так? Почему он боится меня? Что за чертовщина тут происходит?» — крутились в голове хаотичные мысли, одна страшнее другой. — Он хочет забрать тебя у меня… — нагло врет Минхо. — Но я… но я… Мне кажется, я его где-то уже видел… — Тебе так кажется… — все шепчутся они. — Закрой свой рот! — взрывается Чанбин. — Что за чушь ты несешь?! Джисон, я твой брат! — тычет себя в грудь. — И это он похитил тебя у меня! Не верь ему! — Не слушай его… — продолжает шептаться, не обращая на Северного Короля никакого внимания. — Доверяй только мне.       Чанбин в полном замешательстве, граничащем с сумасшествием. Его брат, выросший на его глазах, которого он держал на руках, не узнаёт его!.. Джисон смотрит, будто видит в первый раз, и старший чувствует, как внутри что-то сломалось, вдребезги раскололось, разорвалось и оборвалось с громким хлопком. Мощнейший надрыв. Кровоточащий, пульсирующий. Неужели он его потерял навсегда?.. Чертовски больно, страшно и снова невыносимо, до комка в горле, будто кто-то режет. Чанбин с влажными глазами смотрит в родные, но пустые, потерянные глаза брата, и начинает дрожать всем телом от внезапно нахлынувшей, неконтролируемой истерики, сжимая меч в руках. — Джисон!.. — надрывно кричит он, понимая, что уже не достучаться до него никогда. — Джисон!       Сначала принц пугается такого… жуткого, дикого, нечеловеческого, страдания. Оно поражает до громкого ужаса. Уродливая, напряженная, гримаса, перекошенная острой болью невосполнимой утраты, отталкивает и заставляет леденеть кровь. Джисон хочет сбежать: лишь бы не наблюдать, как страдание это разрывает человека. Но эти красные от слез глаза останавливают его, сердце сжимается, обливается. Теперь он хочет подбежать к нему, утешить, но его останавливает суровый, не терпящий возражений взгляд Минхо. — Не подходи к нему, — в голосе проскальзывает страх.       Хан в нерешительности: он не может не помочь. Чувство долга противно чешется внутри, заглушая даже приказы повелителя. Минхо молниеносно замечает, как дернулся пленник, и успевает перехватить его за руку. — Я сказал стоять! — слишком рассержено. — Но… — попытался возразить Хан, но его тут же грубо перебивают, сжимая кисть. — Заткнись! И слушай только. Меня.       Хан поджимает губы, не зная, как ему реагировать и как правильно поступить. Он кидает в сторону Чёрного Незнакомца грустный, извиняющийся взгляд. — Я же тебе сказал, что он опасен для тебя, — продолжает сердится Минхо. Он прекрасно понимает, насколько сильна их братская связь, и оттого не подпускает раба своего к нему, боясь, что тот может вспомнить.       У Чанбина появляется крохотная надежда, и он цепляется за нее смертельной хваткой и зубами, и руками. — Джисон! — снова пытается докричаться до него. — Это же я!.. Твой старший брат! — смотрит на него так безысходно, неистово.       Принц чувствует, чувствует, но никак не может понять. Этот зовущий голос теперь кажется таким знакомым, теплым, но далеким, и что-то глубоко внутри отзывается на него; все его нутро ощущает давно забытую близость. Хан вглядывается в Черного незнакомца, жмурится, пытаясь силой заставить себя вспомнить, но, черт возьми, никак не получается. Младший ругается, расстраивается, сердится. А чувство это все возрастает, все расширяется, тревожно стучит и уже не дает покоя. «Нужно срочно вспомнить! Срочно! Прямо сейчас!». Но этого не дает сделать Минхо, который прерывает их зрительный контакт, встав между ними. — Уже пора, малыш.       И с этими словами Минхо, зверски голодный, впивается в его губы, смакуя, пробуя на вкус, как вампир пьет алую кровь; посасывает, кусает; то легко прикасается, дразня, щекотя, то надавливает; страстно, нагло, по-хозяйски языком своим проникает, скользит по небу, по зубам. А Джисон сопротивляется, пытается вырваться, бьет в его грудь, но потом застывает, останавливается, побеждённый, захваченный будоражащим возбуждением, сильным, страстным трепетанием, что переходит в сладкую, горячую, электрическую дрожь; каждая клеточка его тонкой настроенной души и податливого тела отзывается вибрацией, реагируя на прикосновения. Хан тихо стонет, закидывает голову назад, подставляя тонкую, бледную шею под град жадных поцелуев, и он настолько растаял, настолько растворился, что его полностью держат крепкие руки Минхо, он вонзается своими клыками в нежную, чувствительную кожу, оставляя красные засосы.       Вместе с невероятным желанием, помутнением отдаться дьяволу полностью, Хан чувствует, как что-то обрывается внутри, рвется безвозвратно, и стоило прислушаться к предостерегающим ощущениям духовной смерти, но губы Минхо такие сладкие, сахарные, манящие, смертельно-опасные отвлекающие; завлекают, засасывают. И Джисон добровольно позволяет ему стать полноправным хозяином его судьбы.       Принц постанывает, прося большего, затуманенными пленкой возбуждения глазами умоляет взять его прямо здесь и сейчас. Минхо, коварно улыбаясь, облизываясь, вызывающее, победно смотрит на трясущегося от ненависти и животного отчаяния Чанбина — и, кажется, он плачет. Дьявол, не отрывая хищного, насмешливого взгляда, распускает руки и слегка оголяет мягкое плечико Хана. — Не тронь его! — взрывается Чанбин, вскакивая с места, намереваясь убить, зарезать эту мразь, но его удерживает внезапно подошедшая дворцовая охрана. — Отпусти меня! Отпусти! — орет он, царапая горло криком. — Уже поздно, — гадко хихикает Минхо. — Твой брат — мой. — Нечеловеческий оскал его лица сдвинулся, изобразил подобие улыбки. — А теперь финал.       И с этими словами Минхо рвет одежду, полностью оголяя Хана и кладя его под собой. Тот вожделенно простонал, покорно, пошло раздвигая ноги перед ним, нетерпеливо смотря на своего повелителя, ерзая на месте. — Пожалуйста… — умоляющие просит он с дрожью в голосе.       Дьявол ухмыляется, тоже снимая с себя ханьфу, и гадливой гримасой оборачивается к Чанбину, которого силой заставляют смотреть на все это; он пытается отвернуться, вывернуться, закрыть глаза, но его резко и сильно бьют в челюсть, вынуждая успокоиться, подчиниться, а веки больно натягивают, чуть ли не рвя кожу. — Смотри! — кричит один из стражи, который крепко держит его голову, чтобы тот не вертелся. — Я убью тебя, падла! Убью! Выверну твои кишки и отдам собакам! — кряхтит он.       А Минхо будто и не слышит вовсе — слишком уж снесло ему крышу от той картины, которую он сейчас видит: обнаженный Хан, такой желанный, вызывающий, пошлый, ерзающий от нетерпения. Все это время, что он держал его в замке подле себя, Минхо приходилось применять колоссальную силу воли, чтобы не взять и отыметь его. Каждый день. И наконец-то долгожданный момент настал — теперь можно не сдерживаться и войти в него полностью, глубоко; туда, где жарко и тесно. — Муж и жена — одна Сатана, верно? — спросил он в последний раз взглянув на Чанбина и злорадно оскалился.

***

      Хоть Хенджин из-за болезни невероятно слаб, пробить оборону Сынмину и Чану удалось не сразу. Когда же у них это получилось, Восточный Король мужественно стоял на ногах совершенно один, стискивая катану, готовясь к последнему своему бою, и так страшно, хрипло кашлял, что казалось, он выплюнет свои легкие. Хенджин еле-еле удерживал равновесие, чтобы не упасть от нахлынувшей после резни усталости. Вся одежда его испачкана кровью.       Чан и Сынмин, прорвавшись сквозь живую стену, не спешили нападать. Сынмин не отдавал никаких приказов, понимая, что сейчас Чан делает трудный выбор: сохранить ли жизнь предателю или нет? От этого ответа зависит не только его репутация человека слова, но и счастье Феликса. Чан, сидя на лошади, жалобно смотрел на трясущегося от холода Хенджина, что пожирал и давал отпор глазами. Даже несмотря на свое состояние, на свою возможную потерю власти, наплевав на Договор, он все равно пришел исполнить обещание, данное им Феликсу. И Чана не могла не восхищать храбрость влюбленного.       Изо рта Хенджина шел густой пар. Он продолжал крепко держать катану перед собой, вцепившись в нее последней хваткой; окоченевшие от холода пальцы держались за рукоять. И не отступал. Ни на шаг. Хотя прекрасно осознавал неравенство боя и его мизерный шанс на успех. — Возьмем его как пленника, — спустя несколько минут наколенного молчания сказал Чан. — Нет!.. — отрезал Хван. — Вам придется убить меня! — голос его дрожал, а зубы стучали. — Не вынуждай меня… — взмолился Чан. — Я уже… — он не договорил, так как его застал неистовый приступ кашля. Он, не теряя зрительного контакта, схватился за горло, стараясь остановить его. — Я не буду тебя убивать! Ни за что! — разозлился Чан. — Сынмин!       Сынмин кивнул, спрыгнул с лошади и не спеша пошел к Хенджину, что приготовился атаковать. — Подумай о Феликсе. Ты же не хочешь, чтобы мы принесли ему твой труп? — спокойно говорил Сынмин, подходя к нему все ближе и ближе. — Ты же не хочешь сделать ему больно, так? — Рука Хвана, держащая оружие, дрогнула, и вся прежняя уверенность пропала в его взгляде. — Не делай глупостей. Ты еще можешь все изменить. — Продолжал успокаивать его Сынмин.       И когда он подошел к нему вплотную, Чан немного напрягся, ожидая подвоха или внезапной атаки, но Хенджин не шевелился. — Феликсу без тебя будет очень плохо. Он погибнет, — мастерски взывал к чувствам Сынмин, используя все свое искусство переговоров, — зачахнет. Прошу, убери оружие, — мягко попросил он.       Сынмин, который выше ростом, смотрел сверху вниз на растерянного мальчишку, в котором больше видел младшего брата, чем Короля. Хенджин совсем недавно перешел из статуса наследника в полноправного правителя, и никто не ожидал, что это будет так внезапно. Хоть он не был дураком или слабаком, вся эта тяжесть короны свалилось на юношеские, все еще неокрепшие плечи. Хенджин старался вести себя, как подобает настоящему мужчине и государю, но Сынмин видел, как ему тяжело. И сейчас недавнему ребенку приходится делать невыносимо сложный выбор между любовью и властью, который даже взрослые не всегда могут решить. Ему всего двадцать два, а уже познал такие трудности. Неопытный, еще много чего не знающий, он запутался на перепутье жизни, и сейчас ему необходима помощь.       Сынмин протянул руку. Хенджин неуверенно, немного недоверчиво посмотрел на нее, но все же медленно, нерешительно протянул свою, холодную, обмороженную. Центральный Король тепло улыбнулся. — Тебе нужно согреться, — и повел его с собой обратно. — А как же Джисон? Нам нужно… — и тут он осекся, поняв, что сказал глупость: Чан и Сынмин все еще сражаются за Минхо. — Простите… я просто верю, что… — Ничего, — сказал Сынмин, укрывая его своей шубой. — Скоро все узнаем. Садись на мою, — указал он на лошадь.       Хенджин запрыгнул на лошадь и сильнее укутался в шубу. Он кинул на Чана мимолетный взгляд, как бы извиняясь и оправдываясь. — А как же ты? — вежливо спросил он. — Пока терпимо, — отмахнулся Сынмин. — Лучше о себе подумай: тебе сейчас хуже. Куда пойдем? — задал вопрос Чану.       Южный Король молча кивнул в сторону мрачного собора.       Когда они стали подходить к собору, то услышали громкие пошлые стоны и чье-то такое звериное, дикое рычание. Короли стыдливо, непонимающее и одновременно удивленно переглянулись. Чем ближе они подходили, тем громче, сильнее, интенсивней становились крики; слышались шлепки, ругательства, томные вздохи — и все это происходило в самом священном месте. От этого факта становилось противно, вызывалось отвращение, возмущение и злость за такое богохульство. Мужчины подошли ко входу и остановились в нерешительности: стоит ли вообще заходить в такой… момент? Меж тем, пока они думали, кто-то захлебывался в стонах, которые перешли уже на крики: — Глубже!.. Глубже! — молил он, будто насмехаясь на Богом.       Хенджин весь покраснел, особенно кончики его ушей, и спрятал свое лицо за спиной Сынмина, который хоть и не терял невозмутимого выражения лица, но по глазам видно, что он тоже весьма и весьма поражен. — Может, мы не туда пришли? — спросил с надеждой Хван, закрывая лицо руками. — Возможно, — ответил односложно Чан с нахмуренным лицом.       Но тут они услышали знакомый вскрик: — Хватит! Остановись!       Это был Чанбин. Короли ошеломленно посмотрели друг на друга и, не думая даже секунды, ворвались в собор, ногами открыв ворота. И перед ним открылась ужасная картина… Хван охнул, с громким звуком выронил Катану и тут же, пораженный увиденным, отвернулся, зажав рот рукой. Чан с Сынмином забыли, как дышать; они стояли, как вкопанные и не могли шевелиться от шока, и как только они до конца осознали, что перед ними, пристыженные, тоже отвернулись.       Мокрые, потные, нагие, Хан и Минхо, бесстыдно спаривались прямо на алтаре, когда сзади них возвышался золотой крест… и когда перед ними находился Чанбин, что беспомощно наблюдал за этой сценой. Раздавленный, униженный, он валялся на полу и громко рыдал, пытаясь вырваться из хватки. Прибывших Королей, пока те находились в оцепенелом шоке, успели окружить, и они никак не могли помочь. Все это время им приходилось со щемящим сердцем слушать предоргазменные крики сквозь всхлипы, завывания и рыдания Северного Короля, что весь извивался от агонии.       Когда Минхо наконец-то закончил и излил свое семя в пленника, он, тяжело дыша, весь уставший, измотанный, но такой довольный, медленно приподнялся, опираясь на алтарь, чтобы не упасть. Такой горячий, неистовый секс вскружил ему голову в прямом смысле слова. Но еще больше счастье приносили страдания Чанбина и растерянность бывших союзников. Капелька пота стекает с его лба, и Минхо, блаженно улыбаясь, открывает почерневшие, как густая тьма, глаза. Он чувствует наполнявшую его абсолютную, безграничную власть над всем живым и неживым — над этим миром, Вселенной. И эта власть сносит ему крышу, и он начинает безудержно, по-сумасшедшему смеяться. Кровожадный смех его разносится по собору глухим эхом, и крест золотой с хрустом ломается и падает — его дьявольская власть установлена.       Все находящиеся в соборе замерли, мертвея от страха, ощущая его злую, темную, убийственную энергию, от который все кишки наружу лезут. Все смотрят на него с покорным молчанием, до трясучки боясь сказать хоть что-нибудь. Чанбин все еще всхлипывает и опустошенно валяется на полу. Добитый. Побежденный. Тогда двое охранников грубо поднимают его за руки и ставят на колени. Голова его склонился вниз, а глаза — сухие, безжизненные. — Что ж, дорогие мои! — внезапно заговорил Минхо, вставая и направляясь к ним. Совершенно голый, и даже не стесняясь. Короли опускают глаза. — Я поздравляю вас! Вы стали уникальными зрителями рождения Нового Мира! — горячо говорит дьявол со звериной радостью. — Что за чушь ты несешь? — злобно прошипел Чан. — Что ты тут вообще натворил?! Почему нарушил договор?! Что ты, черт возьми, задумал?! — Тш-ш, — прикладывает палец ко рту. — Наберись терпения, и я все расскажу. Для начала мне надо позаботиться о своем супруге. — Супруге?.. — удивленно переспрашивает Сынмин. — Неужели… — Да, да! — перебивает Минхо, чуть ли не хлопая в ладоши от счастья. — Теперь Джисон мой вечный муж, — загадочная, мерзкая улыбка.       Сынмин ошарашен и обескуражен — он ничего не понимает. А еще ему в первый раз страшно смотреть в эти угольные глаза, пожирающие и засасывающие твою душу, и он невольно избегает взгляда с ними. Минхо это замечает, ухмыляется. — Я называю его вечным, потому что даже в аду он будет со мной. — Чанбин, все это время молчавший, тяжело поднимает голову. — Я заключил сделку с самим Дья-я-яволом, — протягивает он. — И теперь вся власть принадлежит мне, — жадно указывает на себя. — В том числе твой брат! — добивает ногами, раздавливает. — Но!.. Но! — аж трясется от предвкушения. — Если вы захотите убить меня, вы убьете и Джисона!       Бах.       Дьявола снова накрывает волна нечеловеческого смеха. Кажется, сейчас синхронно хихикают все черти внизу, держась за животы. Для них это комедия, а для всех живущих людей — трагедия. Теперь кровожадный, жестокий Минхо, получивший дьявольскую силу, единственный правитель на этой Земле, и Царь, и Дьявол, наделенный необычайной силой, и никто из смертных не в состоянии сломить его. Все многомиллионное население — его жалкие рабы, что на своих горбатых спинах тащат тяжести, падая от усталости и умирая от раздавившего их камня. Он будет творить бесчисленные злодеяния, и все утонет в крови. Лужи, дороги, поля, моря. И всегда, день и ночь, над ними будет возвышаться алая Луна: Кровавое Око.       Союз, который с таким трудом создал Чан, теряет силу; становится бессмысленным и ненужным: ведь у них теперь один Король, а все они, когда-то могущественные, — вассалы, рабы. Потерять все за миг — и корону, и мир. Чан хватается за голову и стоит так долго-долго. Сынмин держит его за руку, не отпускает, плачет, а Хенджин погрузился в мрачный транс. Будущего нет и не будет.       Но разве кто-то осмелится убить Джисона? Двойное заклятие — древнее, запрещенное колдовство. Убиваешь одного — сразу умирает другой. Если раньше им пользовались только влюбленные, то позже им стали злоупотреблять в угоду власти, силы и богатства, поэтому его запретили и нарекли, что те, кто воспользуется им, будет проклят. Навсегда.       Именно так пал старый мир и появился новый, полный страха, ненависти, страданий и жестокости.