и дьявол тоже хочет любить

      Расстроенный, окончательно добитый этим жестом Феликса, выведенный из строя, Чан почему-то не может не думать об этом и полностью сосредоточиться на карте, что расположилась на длинном, большем столе в душном Военном штабе. Все мысли вертятся около чуть не разорванной помолвки, а никак не о плане наступления. Советники что-то монотонно бубнят с деловитым, серьезным видом, а Чан улавливает лишь часть: «…левый фланг…», «…можно отсюда нанести контрудар…», «…численность армии…» и прочая белиберда. Размягчает, погружает в сладкую дремоту не только духота и некоторая теснота, но и полуосвещенная несколькими свечами темнота, что мягко накрывала черной вуалью глаза. Ко всему этому накопилась свинцовая усталость долгого, казалось, бесконечного дня, и жутко хотелось спать. — Ваше Величество, — специально громко покашлял мужчина, — что скажете?       Чан тяжело разомкнул глаза, бесцельно посмотрел на карту, при этом, обладая талантом полководца, понимая все сразу, одобрительно кивнул. — Но я бы взял запасной полк и укрыл его в ближайшем лесу, — добавил он. — Для поддержки. Западный Король не так прост, как вы думаете, и перестраховка — дело нужное. — Думаю, вы правы, — согласился мужчина, записывая это в свой блокнот. — Какова готовность армии? — спрашивает Король, массируя виски, надеясь таким образом взбодриться. — Мы готовы.       Чан внимательно оглядел всех присутствующих, верно ему служащих и ждущих приказа, готовых незамедлительного исполнять его. Будут ли они рядом, когда настанет момент краха их государства? Будет ли они верны духовно, когда Чан потеряет власть? Проигрывать нельзя. Недопустимо. — Тогда выдвигаемся на рассвете, — заключил Чан, дав понять, что собрание закончено, и все люди, кланяясь, разошлись.       Южный Король шумно вздохнул, провел рукой по волосам, как бы смахивая усталость и сон, протер глаза, что успели слипнуться и уже собирался уходить, как вдруг слышит тихий стук. Закатив глаза, ругнувшись про себя, Чан говорит «Войдите» и удивляется, встретив на пороге своего дворцового шпиона. — Господи, ну что там? — с раздражением спросил он. — Докладывай быстрее, Чонин.       Шпион просто молча передал письма, считая это дело все-таки личным, чем государственным. — Пожалуй, я пойду, — сказал молодой обаятельный парень и вышел тяжелой походкой, хромая на одну ногу.       Чан проводил его странным, подозрительным взглядом, но ничего не ответил; он волнительно открыл первое письмо, тут же узнав каллиграфический, не свойственный мужчинам почерк Хенджина:       «Милый, прошу простить меня. Пожалуйста, позволь мне еще раз доказать свою любовь и преданность тебе. Позволь раскаяться и искупиться. Только сейчас, когда болезнь миновала, я осознал, как был близок потерять тебя. Пожалуйста, дай мне второй шанс. Я сделаю все для тебя».       «Признаюсь, что хотел уничтожить наше обручальное кольцо, но все же я не смог сделать это… Я признаю тебя правым на мое сердце, если ты поможешь мне спасти Джисона. Отправь свои войска на помощь Чанбину. И я обещаю, что буду с тобой навсегда, даже если ты станешь предателем и будешь отвергнут от борьбы за трон».       Чан злобно скомкал письма и побыстрее сжег их. «Невыносимо!.. Невыносимо!». От нервного истощения, эмоционального выгорания, сотрясения за каких-то несколько дней, нескончаемого потока информации, он обессиленно плюхнулся на мягкое кресло, сильно сжимая виски, будто хотел избавиться от атакующих мыслей, склонив покорно голову. «Ещё один возможный предатель…». И по всем правилам Чан должен отсечь ему голову, но решится ли он в самом деле?..       Король не знает, что такого сделал Хенджин, что Феликс вдруг решился сорвать свадьбу, но он видел, как сияют, блестят его глаза каждый раз, когда их владения посещал Восточный Король; как первая, прелестная своей юностью любовь, охватила его, как он с замиранием сердца смотрел на него… Разве Чан найдет в себе силы совершить такое? А что если он притворится глупым, неосведомленным о докладе слишком уж профессионального шпиона? Может, это тот самый шанс? Позволить помочь Чанбину, шагающего прямо в лапы смерти?       Он слышит, как снова приходит Чонин с новым донесением, и уже догадывается, что скажет шпион: — Не говори мне ничего, — приказывает он. — Ничего не хочу знать.       Чонин удивленно смотрит на господина. — Уверены? — О чем ты? Не понимаю, — многозначительно посмотрел на него Чан, кося под дурака.       На следующее утро он с вооруженной армией покидает свое государство и направляется на место пересечения с Сынмином, чтобы вместе отправиться на подмогу Западному Королю.

***

      Они дошли до замка. Наконец-то. Завидев вдалеке верхушку башни, Чанбин чуть было не поддался внезапно нахлынувшему порыву слепо броситься туда, где сидит в заточении его младший брат. «Быстрее, быстрее!» — стреляло в голове, но Чанбин умом понимал, что в такую волнительную минуту нельзя поддаваться чувствам, что нужно еще сильнее контролировать их, что нужно собраться, подготовиться и атаковать в решительный момент, иначе все будет зря. — Основную ударную силу — артиллерию — задействуем сейчас, а позже поставим на задний план. — Хотите достичь эффекта неожиданности? — парировал генерал. — Думаю, Западный Король был в курсе наших планов, как только вы подумали об этом, — еле заметная ухмылка. — Не делайте из меня глупца, — грубит, чуть повышая голос. — Может, они и знают о нас, но им уж точно неизвестно, куда и как мы нанесем первый удар, — говорит Чанбин хладнокровнее, чем обычно. — Вы не боитесь, что при таких массивных ударах ваш брат может пострадать? — Если бы у меня был ценный пленник, сэр, то я бы поместил его в самое безопасное место. — Они молча переглядываются — генерал признает его правоту. — Подайте мне бинокль.       Молодой адъютант, что был рядом и в том сражении, тут же передал вещь. Чанбин всматривается, внимательно изучает замок, подмечая любые важные детали. На первый взгляд все спокойно: охрана патрулирует, не спеша шагая по коридорам, постовые не мешкают, все еще не заметив их, да и вообще нет никаких признаков, что армия хоть как-то вооружается и готовится к битве. Чанбин хмыкает. — Слишком наивно, Минхо. — Произносит это проклятое имя со злобой, сжимая бинокль в руках. — Жду доклада. Как можно быстрее.       Чанбин, сидя на черном коне, нетерпеливо ждал, не сводя ненавистного взгляда с фамильного флага Минхо, что развевался на ветру на Главных воротах. Это была противная серебряная змея, что своим длинным телом обвивала мечи, тем самым символизируя, что подлостью, хитростью и проворностью захватит все живое, подчинив государства, сжимая в крепкой, смертельной хватке, душа их. Молодой Король поморщился с отвращением и презрением, неодобрительно хмыкнул и отвернулся.       Его верные солдаты в спешке бегали туда-сюда, устанавливая высокие деревянные требушеты, командиры собирали отдельные полки в ровные и стройные квадраты, говорили напутственные речи и вдохновляли на сражение до последнего солдата, не боясь смерти. «Именно так», — подумал Чанбин. Он никуда отсюда не уйдет, пока не заберет Хана и не отрубит Минхо башку. — Ваше Величество, — подошел к нему генерал. — Мы готовы. — Наконец-то, — с мнимым спокойствием отдает приказы, хотя внутри все уже кипит. — Приступайте. — Так точно, — отдал честь военнослужащий. — По моей команде, — кричит гортанным голосом, — выпустить снаряды! Положить груз! — и тысячи людей тут же почти синхронно исполняют приказ. — Целься! Тяни-и!.. Стреля-я-яй!       И тысяча снарядов с пронзительно громким свистом взлетели в воздух и с огромной скоростью полетели в сторону замка. «Началось», — подумал Чанбин, не без удовольствия наблюдая, как круглые железные шары с оглушительным треском крушат и разрушают все на своем пути, оставляя в стенах огромные дыры; как каменные глыбы разлетаются в стороны; как падают вниз вражеские солдаты, отчаянно крича. Король мстительно, злорадно улыбается, требуя еще больше жертв, еще больше крови за ту наглость, что они совершили. Чанбин видит, как их накрыла паника и как они бегают в суматохе, не зная, что делать и куда бежать, но ему все равно недостаточно. — Добавьте огневых, — ледяным голосом говорит он.       Артиллеристы обматывают снаряды белой тканью, поджигают ручными факелами и снова выпускают их. Теперь замок уже не просто ломается на мелкие и большие кусочки, а — горит. Пламя огня облизывает его; оно бьется из окон, ползает по дверям, крышам, распространяется на кровле, догоняет людей, хватает их за ноги и накрывает своим огненным телом. — Больше огневых! — недовольно кричит Чанбин. — Но Ваше Величество! — возражает генерал, перекрикивая гром взрывов. — При осаде мы сами можем пострадать!       Чанбин резко посмотрел на него таким неприступным, не терпящим никакого противодействия взглядом, что мужчина покорно затих. — Повторяю, — сквозь зубы шипит он. — не делайте из меня глупца, сэр Ким Тэхён. — Мы дождемся, когда огонь утихнет. — Стоит ли ждать? — все же не переставал отстаивать свою позицию. — Не забывайте, что Центральный, Восточный и Южный скоро будут здесь. — Многозначительно помолчал. — Мы рискуем оказаться в окружении. — После того, как мы войдем в замок, — Чанбина трясет от негодования, — мы перейдем к рукопашному бою, в котором Чан не так уж силен, — смотрит на генерала, прожигая взглядом. — Зато Сынмин — да. — Его армия немногочисленна, — возражает. — К тому же, они перейдут на нашу сторону, как только все увидят.       Тэхен промолчал, не зная, что ответить: ведь сам не знал правды. К тому же, его Король так раздражен и утомлен, что он не стал добивать его информацией о численном перевесе, хотя тот и сам все понимал. Они ведут почти что безнадежный, но упрямый бой. Вместо ответа он взглянул на прозрачное небо, что уже успело почернеть от плотного дыма. — Луна? — удивленно спрашивает он про себя, но не заметил, что сказал это вслух.       Чанбин непонимающее смотрит сначала на генерала, потом на вверх — и видит луну, что окрашена в слабый, почти прозрачный красный цвет. — Что за чертовщина?.. — в тихом ужасе проговаривает он, хмурясь еще сильнее, но окончательно насторожиться, вникнуть в то, что он только что увидел ему не дают. К нему снова подбегают служащие с новым донесением: — Лучники в полной боевой готовности, — чуть запыхавшимся голосом доносит мужчина средних лет. — Отставить. Огневыми ударами мы заставили их закопаться, как собак, в землю. Теперь же будем ждать, когда они высунутся, и вонзим стрелы. — Есть, Ваше Величество. — Надеюсь, в этот раз вы не будете мне возражать? — спрашивает Король у Тэхена, на что получает легкую улыбку.

***

      Все это время, пока их бомбили, не давая даже на секунду высунуться, Западный Король находился рядом с Джисоном, который каждый раз при взрыве вздрагивал и вжимался в землю. Он испуганно, словно щенок, потерявший маму, смотрел на Минхо, чуть поскуливал, пока его раны обрабатывал королевский врач; он тихонько шипел, снова умоляя о защите смотрел на него и, заслышав нарастающий свист, опять прижимался к сырой земле, прикрывая голову руками. Они находились в небольшом подземном помещении, где только самое необходимое; тускло горели несколько факелов, но для размера такой комнаты, похожей на тайный подвал, освещения достаточно. Стены здесь не так сильно тряслись как там, снаружи; здесь самое безопасное место, но Джисону все равно страшно, тревожно; он старается не так остро показывать свои эмоции, но все равно немного дрожит. — Я закончил, Ваша милость, — робко доложил лекарь. — Никаких серьезных опасений нет. Все в полном порядке. — Отлично, — сухо ответил Минхо. — Ты и твои люди мне еще понадобится на родах, но пока ступай.       Лекарь глубоко поклонился и вышел, оставив их вдвоем. Как только железная дверь закрылась за ними, Джисон несмело, застенчиво дернул за ханьфу Минхо, прося сесть рядом с ним. Король, видя нарастающее, усиливающее влияние магии, ухмыляется, садится рядом с ним, пододвигает к себе, позволив ему опустить голову на свое плечо, успокаивающее поглаживает, пока продолжается интенсивная бомбардировка. И пока они тесно, так близко сидят друг к другу, ощущая дыхание, в почти темной комнате совсем одни, пока Джисон прячется в его объятиях, прижимаясь к нему при грохоте, чуть подергиваясь, в груди Минхо снова что-то кольнуло; то невиданное, неестественное для черной природы. Возникло странное, до того никогда не возникающее желание вечно оберегать красивого, утонченного в своей хрупкости и слабости мальчишку, что так крепко держался за его руку; спрятать от всего мира и никогда не показывать зло, что может ранить, испортить девственную, светлую душу, запачкать чистоту, белую, как божественный свет. — Ваша Милость, — подал голос Хан в перерыве между взрывами, что продолжали колыхать землю. — Почему… вам понадобится врач при родах? — спросил он терзающий его вопрос, не заглушаемый даже раскатами.       Минхо засмеялся. — Думаешь, мне не нужны наследники для моей могущественной Империи? — Но… от кого? — в замешательстве. — Ну ты и глупый конечно, хах. От тебя.       И в этот момент взрывы резко, по щелчку, будто что-то поглотило звук, прекращаются, уступая место мутной, плотной тишине, что давит, закладывает уши. Джисон широко раскрывает глаза и какое-то время сидит неподвижно, пребывая в оцепенении от шока; то, что он только услышал, свалилось на него так больно и так внезапно, словно неоправданно жестокий приговор, не подлежащий апелляции. Слова Минхо еще гремят в голове, отзываются эхом, и Джисон все еще не может до конца осознать свою участь. «Ребенок. У меня будет ребенок», — повторялось и повторялось, как сломанная пластинка, что раскручивалось с каждым кругом все сильнее и сильнее, становясь невыносимо громкой и сводящей с ума. Принц медленно, в затуманенном разуме отшатывается от Минхо. Дьявол замечает его отстраненность и лишь усмехается, покачивая головой. — Все закончилось. Пошли, — как в ни в чем не бывало говорит Западный Король. Но Хан не слышит его — не моргая смотрит в одну точку, переваривая, проглатывая информацию. Минхо раздраженно цокает, хватает за руку и поднимает его с пола. — Хватит валять дурака! Не делай вид, будто не догадывался! Пошли кому говорю! — И тянет его за собой.       Выйдя из убежища, Минхо внезапно останавливается, замечая остатки от замка и земель — все разрушено, перевернуто, вывернуто; кое-где еще танцует огонь, доедая до последнего кусочка; ужасно пахнет порохом и человеческим мясом. Он морщится, а Хан закрывает рот, сдерживая приступ тошноты. — Посмотри, что творит твой брат. — Глаза его сощурились. — Смотри! — трясет пленника. — Твой. Жалкий. Коварный. Брат, — прямо ему в лицо выплевывает обзывательства; улыбается, замечая, как перекосилось его лицо от гнева. — Посмеешь снова ударить меня, да? — С вызовом спрашивает Минхо, забавляясь над ним.       Джисон шумно дышит и не сводит бешеного взгляда из-под нахмуренных до предела бровей. — Он заберет меня отсюда. Вот увидишь, — с уверенностью заявляет он. — А захочешь ли, а? — Хихикнул в кулак и оскалился так… демонически. — Что ты имеешь в виду? — поражено спросил принц, но вместо ответа его снова повели за руку. — Ответь мне! — сопротивляется, тянется назад. — Ответь! — Скоро сам все поймешь, — не оборачиваясь говорит Минхо. — Думаю, ты уже это чувствуешь, не так ли? — снова скрытная ехидная улыбка. И Джисон замолкает.       Пока они шли по тому, что осталось от замка и напоминало его, Король не без аппетита воображал и представлял, какова же горька и холодной будет его месть. Довольный собой, таща за собой покорного пленника и крепко держа его, чтобы тот не вздумал сбежать, он равнодушно осматривал искалеченную землю от железных снарядов и трупы, лежавших около широких воронок. Все равно у него будет еще лучше. Чего страдать-то? На лице же Джисона отображалась жалость и боль — он никогда не любил войну и ее облик и пообещал себе, что никогда не прибегнет к ней.       Наконец-то в напряженной, обманчивой тишине среди мертвых Минхо встречается живой, и какая удача, что это Главный Военный советник. — Каково наше положение? — Сразу переходит к делу. — Весьма удручающие, — прямо отвечает мужчина. — Половина нашей армии перебита благодаря мощным снарядом Северного Короля. До ночи сможем протянуть и сдержать оборону.       Джисон внимательно вслушивается в разговор, стараясь запомнить каждую мелочь. — То, что нужно, — кивнул Минхо, довольный ответом. — Полагаю, сейчас они приготовили своих лучников и ждут, когда же мы выйдем наружу? — Так и есть. — Что ж, тяните время. Сейчас для меня это самое важное. Не нападайте первыми: Чанбин не выдержит давления и нападет сам. Полагаюсь на Вас. — Не подведу, Ваше Величество, — преданно поклонился советник и ушел на позиции. — Детка, — обращается Минхо приторно-сладко к принцу, — пора тебе выбрать свадебный наряд. — Что?.. — выпал в осадок юноша, совершенно ничего не понимая. Какая свадьба в такую минуту, когда разгорается война? Он что, действительно псих? Неужели ему совсем плевать на то, что его армия терпит поражения? Какого черта здесь происходит?! — Тебе лучше не возражать, — грозно предупредил его Минхо, замечая, как тот снова закипает. — Не волнуйся, скоро ты будешь даже счастлив этому. — Джисон скривился и отвернулся в сторону. — Лицо попроще, женушка-а, — он дурашливо ударил его по носу, на что тот еще сильнее зашипел, как маленький котенок.       Они пришли в небольшой ажурный домик с деревянным каркасом, что построен на западе и хорошо укрыт листвой дикого леса от посторонних глаз. Главные ворота в квадратный дворик покрашены в яркий красный цвет и расписаны традиционными китайскими орнаментами. Далее- ухоженный двор с небольшим замерзшим прудом. Здесь посажена розовая сакура, но из-за холодной зимы она не цветет; ветви ее одиноко покачиваются при порывах ветра. «Летящие» черные крыши покрыты искрящимся снегом, что медленно падает с небес вниз. Минхо заводит его в небольшую комнату, в которой заранее приготовлено все самое необходимое. На немой вопрос Джисона Король лишь коротко отвечает: — Пока что мы будем жить здесь.       «Какой самодовольный! Тц! Ничего из этого не будет!» — раздражается про себя Хан, но виду не подает. И тут он замечает висящее на вешалке иссиня-черное свадебное ханьфу, пояс и воротник которого сделаны из золотых нитей, что ярко переливались. Джисон несдержанно ахнул. — Рад, что тебе нравится, — гордо улыбается Минхо, тоже зачарованный проделанной работой швей. — Черный цвет — цвет страха — принадлежит моему клану. И теперь тебе придется его носить постоянно. Мои люди трудились над нарядом целых два месяца.       Джисон удивленно поворачивается к нему. — Ты готовил все заранее?..       Уголок губы дьявола приподнимается. — Скажу больше: я решил, что ты будешь моим, как только увидел тебя. — И принц при этих словах неожиданно для себя смущается, краснеет и прячет розовые щечки. — Хочу, чтобы его надел прямо сейчас, — с нетерпением.       Хан молча покоряется, осторожно, чтобы не сделать зацепку, берет одежду и отправляется в соседнюю комнату, сделанную под спальню. Раздевается почти догола, стыдливо осматриваясь по сторонам, и надевает невероятное мягкое на ощупь, как пух, шелковое ханьфу, медленными, аккуратными движениями обматывает на тонкой талии пояс, туго завязывая его, утонченными, чуть холодными пальцами поправляет воротник. Не спеша подходит к зеркалу и… глубоко вдыхает, задерживает дыхание, и шумно выдыхает — настолько он невероятно красив в этом благородном черном цвете, будто был создан специально для него. Джисон впервые замечает свою привлекательность, свое чарующее очарование и не может оторваться от отражения; разглядывает себя, будто незнакомца, одновременно осознавая, что этот изящный юноша на самом деле он. Чем больше он смотрит в зеркало, тем больше влюбляется в себя; красивая картинка затягивает, словно лживая русалка напевает песню, и если бы это было озеро, то Джисон бы утонул, приближаясь все ближе и ближе к своему отражению. Он силой заставляет себя оторваться, и тут же испытывает огромную вину за гордыню; трясет головой, чтобы избавиться от плохих мыслей и убегает, словно от чумы, из комнаты.       Минхо все это время терпеливо ждал снаружи и, заслышав шум, обернулся, вставая с деревянной лестницы. И прямо на него летел, паря над землей, черный ангел небесной красоты, поглощая все вокруг светящейся, мистической аурой… Король зачарованно застыл, открыв рот; Джисон смутился от такого откровенного, восхищенного взгляда и снова сильно покраснел, не зная куда себя деть. У Короля перехватило дыхание от восторга — он силится что-то сказать, но ничего не может, кроме как покориться той неземной, сверхъестественной красоте, и любоваться ею, упиваться, созерцать. — Не смотрите на меня так, — робко просит принц, застенчиво подглядывая из-под дрогнувших ресниц. Щеки его горели от того, с каким необъятным обожанием смотрел на него Минхо, и все внутри становилось невыносимо жарко, горячо — все расплавлялось. От сильной неловкости ручки Хана чуть вспотели, и он спрятал их за спину.       Король, слишком завороженный, не услышал его слов и продолжал неподвижно, почти не моргая, впиваться глазами, все больше и больше наслаждаясь, переживая красоту через себя. Температура смятения, робости неуклонно возрастает, и Джисону хочется провалиться сквозь пол: лишь бы не быть заживо сожженным под напором раскаленных чувств. — Мой… — проговаривает Минхо, глубоко выдыхая. Только он обладает таким совершенством. Только он может прикасаться к нему. Только он. И пылкая гордыня снова переполняет его душу, как сладкое вино наполняет желудок.       Он с силой, но с неохотой развеял чары, тряхнув головой, и чувство реальности вновь возвращается, разрушив туман магии. Хан все еще прячет взгляд, словно боясь обжечься или утонуть, захлебнуться в глазах демона напротив. Он хочет развернуться и спрятаться в комнате, но его останавливают: — Стой.       Джисон послушно замирает; по телу пробежал холодок страха. Спиной он ощущает, как Минхо подходит к нему, вплотную прижимается к нему, как горячим дыханием обжигает, язычком проводит по уху, чуть кусая его — принц сдержанно стонет. — Ты же рад, не так ли? — поворачивает его к себе, хватает за подбородок, пальцем нежно проводит по полуоткрытым губам, жаждущих поцелуя, но плохо скрывающим это желание. Демон вопросительно посмотрел на чуть приподнятое личико, ожидая ответа. — Нет, — соврал Хан. Соврал неумело, и Минхо рассмеялся такой наивности и простоте.       Джисон не мог признаться себе — вообще допустить такие чувства! — что жаждет поскорее выйти за него замуж. Это неправильно. Недопустимо. Непростительно. Но в последнее время он уже не в силах управлять собой и тем более переполняющими его несвойственными ему желаниями, от которых он тщетно пытался отмахнуться, заглушить, выкинуть. Все больше и больше принц ощущал, как невольно привязывается к Минхо; руки, управляемые каким-то духом, сами завязывают узел и готовят петлю; кто-то каждую ночь нашептывает около кровати на непонятном языке, и эти слова залезают в голову, как маленькие паучки, и вот — чужое уже становится твоим.       Джисон жадно, сгорая от нетерпения, смотрит на Минхо, умоляя быстрее взять его в свои руки, обвести ими вокруг шеи и… задушить. От мысли, что он скоро станет мужем самого могущественного человека на Земле, бросает в дрожь, и в бурлящий котел добавляется щепотка злорадства. И снова накрывает волна помешательства. — Еще чуть-чуть, милый. Не торопись.       Хан недовольно и обиженно скулит, цепляется за его ханьфу, раздраженно топает ногой, требуя немедленного исполнения его желания, хмурит брови и одновременно выпячивает верхнюю губу. — Какой ты у меня непослушный, — забавляется, хихикает, усаживает его на колени лицом к себе, плотно, по-хозяйски пододвигая ближе, и Хан тут же обвивает его ногами. — Тш-ш, — останавливает порыв, тот снова хнычет. — Если поторопишься, то все испортишь.       Луна покраснела ровно наполовину, и заклинание усиливается, что, конечно, хорошо, но… вот только жертва становится слишком активной, бурной, и сдерживать ее становится все труднее и труднее. Джисон весь извивается, ластится, мурлычет, жадно просит ласки, но Минхо, помня завет, не поддается, дабы не испортить ритуал. Раскрасневшийся принц, чьи ключицы соблазнительно выглядывают из-под свадебного наряда, часто дышит; ему душно, огненной, бурной страсти внутри слишком тесно, и она все пытается выйти наружу, даже несмотря на то, что убивает хозяина изнутри. Хан, бесповоротно позабыв себя, кокетливо и так заводящее пошло ерзает на его коленях, что Минхо, прорычав, резко встает, удерживая принца на себе за ягодицы. — Ты слишком разбушевался. — Учащенное сердцебиение, расширенные зрачки, легкая слабость в ногах, головокружение.       Джисон на его слова лишь игриво улыбается и снова тянется поцеловать, но Минхо, хоть и также возбужденный до предела, не дает ему это сделать. — Я же сказал подождать. — Но Хан начинает сердиться, вырываться, со злостью за понесенную обиду бьёт его, даже угрожающее шипит, как притаившиеся змея. Минхо становится трудно, но ему ничего не остается, как терпеть и ждать начала конца…

***

      Генерал Тэхен и Северный Король нервно, с опаской смотрели на покрасневшую наполовину Луну. От чего она вдруг стала такой? Что это означает? Явно что-то нехорошее. Этот сукин сын мог задумать что-угодно, и Чанбину от этого не по душе; тревога больно скребет грудь, живот мутит и жестко тошнит — так организм реагирует на что-то страшное, непонятное, одновременно далекое и уже такое близкое, неминуемое. Чанбин прикусил губу до крови, стараясь хоть как-то подавить гнетущие мысли и не поддаваться надвигающемуся страху, что роет глубокую яму. — Почему они не нападают?! — неожиданно выругался он. Прошло уже много времени, и полное бездействие начинало раздражать, давить, сводить с ума. Король нервно шагал по штабу туда-сюда, не находя места, и все никак не мог успокоиться — давящий ком в горле только нарастал. — Есть только два варианта: либо мы их перебили — что вряд ли, — либо это тактика. — Холодной невозмутимости Тэхёна можно позавидовать. Но все же, не стоит забывать, что дело не касается его семьи. — Ненавижу его! — громко выкрикнул он. Северный Король совсем себя уже не контролирует и, поддавшись эмоциям, в припадке швырнул со стола лампу в стену. Та вдребезги разбилась. — Ненавижу! Ненавижу! — Чанбин, устав ходить, присел, хватаясь за волосы; снова вскочил, застыл, о чем-то думая, опять сел, закрыв лицо руками, царапая его, намеренно делая себе больно.       Тэхён поджал губы. Ему стало неловко и стыдно из-за того, что стал свидетелем чужих, интимных страданий. — Я больше так не могу…больше не могу, — выдавил Чанбин из себя поникшим, раздавленным голосом. — Он специально изводит меня! — сильный удар кулаком по столу. Карандаш шумно упал на пол. — Ему нужно время…время…затягивает… — как в бреду разговаривал сам с собой. Волосы его растрепаны, а зрачки расширены, как при сильном испуге. — Тогда у нас нет выбора, — ровным голосом сказал Генерал. — Скоро к нам подойдут бывшие союзники, — снова аккуратно напомнил он, боясь вызвать новую волну отчаяния. — Ваш брат… На этом слове Чанбин встрепенулся, вскинул голову, что-то быстро прошептал губами. — Пойдем в атаку. Я больше не намерен здесь сидеть. — Так точно, Ваша Милость.       Тэхён хотел уже откланяться и уйти для дальнейших распоряжений, как вдруг в шатер вбегает солдат. — Армия Восточного! — доложил он слишком эмоционально. — Так примите бой! — закричал Чанбин, горячась еще сильнее от осознания их бедственного положения: окружение в кольце. — Но Ваша Милость! Они с нами… — неуверенно пробубнил молодой солдат.       Чанбин снова хотел что-то выкрикнуть, но тут же остановился, услышав последнее. Он и генерал непонимающе переглянулись. — Что ты имеешь в виду? — спросил первым Тэхён.       Солдат открыл рот, чтобы ответить, как в навесной штаб заходит сам Хван Хенджин. И вопросов становится сразу больше. Чанбин молниеносно вытаскивает меч, направляя его прямо в шею гостю. Восточный Король замирает, делает примирительный жест, но Чанбин, прежде чем опустить оружие, сканирует бывшего союзника колючим взглядом. — Что ты здесь делаешь? — недоверчиво спрашивает он. — Разве непонятно? Я пришёл помочь тебе. — И Хвана накрывает сильнейший приступ кашля, идущий прямо из груди и раздирающий её. Он кашляет надрывно, сильно, весь сгибаясь, держась за стену, и Чанбину стало его жалко.       Он молча, стесняясь своих чувств, пододвигает к нему стул, наливает горячий чай в железную кружку. Кое-как откашлявшись, Хенджин хрипло благодарит и выпивает предложенный напиток, успокаивая жуткую боль в горле. Пока он пил, Чанбин заметил болезненный цвет его кожи, его истощенное, слабое тело и как тяжело он дышал, будто в лёгких камень. Чанбин грустно усмехнулся: — И как ты мне поможешь в таком-то состоянии? — Я обещал, — еле-еле говорит Хван, ставя кружку обратно на стол. И тут же осекается, поняв, что чуть не выдал Феликса. Хочется ударить себя по лбу от такой безрассудной глупости, но он сдерживается.       Бровь Чанбина вопросительно изгибается. — Обещал… — придумывает на ходу, — обещал себе, что буду на стороне света.       Северный Король издал смешок и больше ничего не сказал, погрузившись в грузную задумчивость. — Сейчас любая помощь важна, — учтиво заметил Тэхен.       На улице снова хлопьями падает снег, медленно покрывая поле, на котором расположились армии. Морозного ветра почти не было: тишь да гладь. Но мягкий, пушистый снег не был полностью белым: свет Луны падал на него и окрашивал в бледно-красный цвет. Хенджин ещё сильнее укутался, чтобы унять мелкую дрожь, одной рукой ухватился за горячую кружку, согреваясь. — Вы знаете, что это за чертовщина? — спросил он, нарушив свинцовую тишину. — Понятия не имею. Но меня это беспокоит, — честно признался Чанбин, нахмурившись. — Думаю, это как-то связано… со всем этим. Только вот как? — Хенджин задумчиво подпер рукой щеку. — Эта луна, — продолжал он тихо, но все прекрасно слышали и вслушивались в его слова, — она будто насмехается над нами. Смотрит на нас, как на жалких муравьев, чей дом разрушен. Ухмыляется… будто знает, что все это бессмысленно. — Хватит!.. — прервал его Чанбин, не желая слушать — боится, что… да он сам все это понимает!.., но не хочет, не желает проникаться этим. Нельзя дать слабину, трещину и расклеиться окончательно. Интуиция подсказывает ему, что это - рок — неизбежный и беспощадный, но маленькая частица его упрямится и пытается изменить то, чего нельзя. — Ты сможешь выступить сейчас? — переводит он тему.       Хенджин поднимает измученный взгляд на теперешнего союзника. Ему плохо, его бросает в жар: по совету лекаря, он должен был отлежаться в постели как минимум неделю, но из-за обещания ему пришлось поставить под удар своё здоровье. Его невыносимо мутит, и все попытки выглядеть сильным, несломленным, вызывают легкую жалость наравне с уважением. — Смогу, — сквозь кашель отвечает он.       Темнело. Слабо светящееся, зимнее солнце садилось, прощаясь с сегодняшним днем последними лучиками света. Чанбин и Хван, возглавлявшие армии впереди, медленно, осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, пробирались в замок сквозь сугробы, стараясь оставаться незамеченными. Некоторые тонули в снегу, но тут же быстро вставали, тихонько охая от пробежавшего по телу холода. Два Короля, входя через огромные, высокие железные ворота, вдруг неожиданно заметили, что снег, будто по волшебству, перестал идти, и теперь казалось, что все живое и неживое, укрываясь тенями зловещей ночи, застыло в напряженном ожидании. Кровавая луна светилась, и кровь при взгляде на нее тоже застывала, замерзала. Оставалось совсем чуть-чуть, оставалось так мало времени, чтобы это крохотная серебряная полоса полностью исчезла. И Чанбина снова охватывает неконтролируемая паника, что мощнейшим импульсом бьется в груди. — Здесь никого нет, — еле держась на ногах, но крепко, почти замертво держа катану, говорит Хван. — Все то время, что ты ждал… здесь никого не было.       Чанбин понимает это и сам — раскаленная желчь оставляет ожоги в горле, стекает вниз, в легкие… Но трясущаяся злость сильнее, яростней, убийственней. И хочется рассвирепеть, закричать во всю глотку, но вместо это Чанбин до боли в зубах сжимает челюсть. — Входим в замок и ищем везде моего брата! — скомандовал он, выпуская ядовитый гнев, но как только он это произнес, он услышал странный шум сзади. Обернувшись, Король заметил… — Ох, черт! — выругался Хван. — Это Сынмин и Чан!       Два Короля, сидя на лошадях, на бешеной скорости скакали прямо на них, а за ними, расползалась, как широкая тень, многочисленная армия. Всадники могущественно возвышались над войском, и даже отсюда можно ощутить, с каким непробиваемым настроем они сюда мчатся — уничтожить. Их острые копья угрожающе устремились вверх, словно предупреждая, какая участь их ждет. Флаги с символами их кланов развевались, и за собой они поднимали метель. Чанбин и Хван, напуганные, не зная, что им делать, первые минуты просто смотрели, как все ближе и ближе приближалась армия врага, разрывая темноту горящими факелами. — Чанбин! — первым вышел из лап страха. — Бери своих людей и ищи брата! Я их задержу! — глаза его, почему-то быстро моргали; дышал он все также рвано, с хрипом, и он явно осознавал, что долго в таком состоянии не протянет. — Да беги же ты! Давай! — торопил он его, толкая в грудь.       Но Чанбин почему-то не мог пошевельнуться. Он слышит, как топот лошадей становится громче и вот уже в бой пошли мечи, но он все не мог поверить, что этот юноша, которого он принимал за глупого ребенка, сейчас стоит перед ним, пытается докричаться, все также больно бьет в грудь, защищает его, прикрывая своей еще неокрепшей грудью. Неужели он убьют его? Его, жениха Феликса? Разве Чан способен на такую жестокость? — Беги-и! — со всей мочи заорал Хенджин.       И Чанбин побежал, не оглядываясь назад, не вслушиваясь в предсмертные крики, в лязг мечей; стрелы лучников тут же попытались атаковать его, но все они пролетали мимо, будто невидимая рука отгоняла их. Он бежал, не зная даже куда — главное — подальше. Нужно как можно скорее найти брата, потому что рано или поздно — Чанбин резко остановился, сжал кулаки, задыхаясь в приступах совести — потому что рано или поздно Хенджин не выдержит атаку, и Чан с Сынмином кинутся за ним.