Фиолетовый сорняк

Таится грусть в цветках люпина - Их оторвали от корней Пестры, как перья у павлина Стоят букеты у дверей Лишь сутки им цвести осталось А дальше будет только тлен Но сутки - это ведь не малость При ощущеньи перемен. Не мало, да. Но и не много. Как раз, чтоб встало на уме, Что впереди не смерть - дорога Сквозь память глаз в стихи ко мне. Соня Шаталова

Июль в Юго-Западной Англии – время покоя. Удушающая жара прошлого года сделала попытку вернуться, но прислушалась и отступила. Ясные дни, прохладные вечера, звёздные безветренные ночи. Над шестью остроконечными башнями укрытого в лесах старинного замка время текло монотонно и размеренно. От замка, от его мощных квадратных башен, от острого щипца кровли главного покоя и высоких каминных труб, веяло подлинной древностью, но сам замок не производил впечатление неприступной крепости. Он и не был крепостью в полном смысле – ни гладких стен без окон, ни узких мостов, ни кованых решёток с острыми зубьями. Широкие и высокие окна были предназначены впускать в жилища свет, а не защищать от обстрела. Роскошный парадный подъезд также не наводил на мысли о неприступности – скорее, о том, какой огромной честью для гостя будет право подняться по шести ступеням и войти в двойную высокую дверь. Замок был защищён другими способами. И способы эти были надёжнее рвов с водой и стрелков в бойницах. В широких окнах не мелькал свет, на усыпанных гравием дорожках не пролегали следы. Птица, пролетающая над замком, увидела бы то же, что и сторонний наблюдатель с земли – тишину, пустоту и недвижность. Они бы увидели то, что им полагалось видеть. За сто миль на восток отсюда, в огромном и бестолковом городе, окружённом плотным кольцом пригородов, улицы и площади заполнял густой туман. Город, ставший для всего мира признанной столицей туманов, полностью оправдывал своё звание, от асфальта до шпилей покрытый вязкой мглой. Еле ползли машины, уныло брели горожане, натыкаясь друг на друга и бормоча извинения. В разгар туристского сезона Лондон был сумрачен, как похороны в дождь. Здесь же не пахло ни туманами, ни унынием. То, что вызывало эти туманы, к замку не приближалось. В его присутствии в данном уголке покоя не было необходимости. В замке находился тот, кто отдавал ему приказы. В широком парке, окружавшем замок, царили неподвижность и безмолвие. Только ветерок иногда бросал едва заметную рябь на тёмное зеркало пруда или шелестел ветвями деревьев. Почти вплотную к пруду подходила живая изгородь из тесно сросшихся тисов, посреди которой белела укромная беседка с крепко запертыми решётчатыми воротцами. Первые звёзды начали появляться на лазоревом небе, когда тишину нарушило какое-то движение. Плотная живая изгородь шевельнулась, будто через нее пытался прорваться зверь, потом еще раз, сильнее, и наконец, замерла. Вдруг у самой беседки высокая зеленая стена зашуршала, сминаясь, и отступила в сторону. В образовавшуюся узкую щель скользнула верткая фигура, затем другая, третья… Через минуту семеро подростков уже стояли по эту сторону ограды и отряхивали потрепанную одежду. Шумно сопели, озирались по сторонам, шепотом переговаривались: - Получилось! - Еще бы не получилось! - Все, закрывай! - А может, не надо? - А что ей, так тут и торчать? Вернемся – опять откроем. - Все, хватит! Дыру заметить могут. Венди, закрывай быстрее! – бросил старший из подростков, плотный, светло-рыжий, с квадратной челюстью, в рваных джинсах и в куртке с отпоротыми рукавами. Шедшая последней девушка с черной короткой стрижкой провела правой ладонью, в которой что-то сжимала, по самому краю прохода. По живой изгороди прошла зеленая волна, и кусты вновь заняли свое прежнее место. Пять парней и две девчонки лет четырнадцати-шестнадцати собрались в кучку на самом краю парка, стараясь не выходить на открытое место. Потом немного осмелели и двинулись вдоль пруда, продолжая беседу - Куда теперь? - Пойдем на замок посмотрим. - А может, в парк? Тут, говорят, павлины водятся. - Да ну тебя! Откуда они здесь? - Водятся, говорят тебе! Я в газете фото видел. - А ты что, ещё и газеты читаешь? - Пошли к замку! – закончил спор старший. Группа осторожно тронулась по широкой, белой от гравия дорожке в ту сторону, где за деревьями виднелись башенки со шпилями. - А нас точно не застукают? - Кто нас застукает? Хозяин в тюряге сидит. - А хозяйка где? Тоже сидит? - Хозяйка в Лондоне, и сынок, наверно, там же. - А если не в Лондоне? Вдруг он сюда приперся? - А что он нам сделает? Он один, а нас семеро! Разговор прервали шелест веток и хруст гравия под тяжелыми шагами. Из вечернего сумрака, становясь на глазах всё более чёткими, вывалились две плотные фигуры. Ещё две тени показались со стороны пруда. Одинаковым угрожающим жестом все четверо вытянули правые руки в сторону кучки подростков, от неожиданности застывших там же, где и стояли. Высокий мужчина в мантии, стоявший ближе всех к подросткам, коротко взмахнул рукой. Вспыхнул свет, вырывая из сумрака окаменевшие лица. Курносый мальчишка с чёлкой, уже приготовившийся броситься в ближайшие кусты, попав на свет, опустился на корточки и закрыл лицо руками. Высокий, направив на него светящуюся палочку, произнёс раздельно и чётко: - Стоять, где стояли! Волшебные палочки на дорожку, руки вперёд и по одному ко мне! Кто дёрнется – смерть. Больше предупреждать не стану. Несколько мгновений было тихо. Потом рыжий заводила вытащил из рукава поцарапанную палочку и бросил на гравий. Секунду спустя на дорожку упала вторая палочка… третья… четвёртая… Через две минуты унылая вереница из семи связанных пленников в сопровождении четырёх рослых фигур в капюшонах, спотыкаясь, побрела по идеально чистой дорожке к освещённым окнам главного дома усадьбы. На дорожки постепенно возвращались сумерки. Когда шаги пленников и их стражей окончательно стихли, на дорожку вышел огромный молочно-белый павлин. Вспрыгнув на живую изгородь, он распустил хвост и издал вслед уходящим протяжный жалобный крик.