Дивнозёрские драбблы

Болотнянка была очень мала. Она и родилась-то мелкой для своего племени: ростом не выше карандаша, но с объёмистым брюшком (не спрашивайте, чем она его обычно набивала), с зеленоватой кожей, вся в бородавках — по людским меркам она была просто уродлива. Многие из деревенских девчонок визжали бы до хрипоты, обнаружив этакое создание у себя под ногами, а мальчишки, скорее всего, принялись бы бросать в неё камни. Но при виде людей болотнянка так поспешно пряталась в своём убежище, что на глаза им ни разу не попалась. Убежищем ей служил изрядно заношенный, но ещё очень прочный кирзовый сапог какого-то приезжего охотника, потерянный им в трясине и облюбованный потом болотнянкой для жилья. Точнее, сапог принадлежал деду Анисиму, пустившему городского растяпу на постой. А тот выпросил у него кирзачи, левый из которых в первую же прогулку утопил в трясине и забоялся доставать. Так и прителепался назад, в избу к Анисиму, сконфуженный, припрыгивая на одной ноге (на второй был толстый шерстяной носок, хоть в этом растяпе повезло). Анисим долго ругался, жалел погубленный кирзач, насмешливо советовал растяпе приобрести ходули и так его засмущал, что тот быстренько умёлся обратно в город. И правильно, нечего в птиц да зверушек из дробовика пулять. Ходи вон в парковый тир, если хочешь крутого стрелка из себя изображать. Сам же Анисим, ставший к старости изрядно подслеповатым, сапог искать не пошёл, и вскоре в его уцелевшем правом кирзаче, брошенном в сердцах в подпол, свили гнездо мыши и вывели мышат. То-то славно! Ну, а левый кирзач достался болотнянке, тоже обустроившей себе в нём подобие гнезда по своему нечистому разумению. Болотнянка покинула Мокшины топи, где народилась на свет и жила у Жуть-реки в заболоченном овраге. С остальной нечистью она не водилась — потому что была мало того, что больно мелкая, так ещё и какая-то нефильтикультяпистая. Никакого путного морока ей толком навести не удавалось, всё из лапок валилось, да и трусовата она была изрядно, при малейших признаках какой-никакой опасности вмиг робела и прытко удирала. Таким образом, толку от неё в вечной войне нечисти с родом людским не было никакого. За это остальные сородичи нещадно над ней потешались, а зловредные мавки ещё и гоняли, увидев возле своей Жуть-реки, — мол, не смей, паскудница, и близко к нашей реке подходить. В конце концов убрела она подальше как от себе подобных, так и от людей, и начала жить-поживать в ближнем к Дивнозёрью болоте, никому на глаза не попадаясь. Днём разгуливала в виду своего убежища, раздобывая прикорм, подобно обычной жабе, и улепётывая обратно в сапог, если замечала хотя бы такую жабу. Ночью же спала в носке сапога, свернувшись клубочком, благо у Анисимова кирзача только верх из трясины и торчал. Но вот подступила осень, на болотах и в лесу похолодало, трава и листва пожухли и побурели, только мох по-прежнему ярко зеленел. На кустах повисли серебряные нити паутины, над головой, печально курлыкая от расставания с родной землёй, потянулись на юг журавли. Да ещё грибы, ягоды и орехи щедро поспели — как раз к зиме, чтобы белки, мыши да барсуки могли заготовить себе припасов к долгой ленивой спячке в глубоких норах. Но даже на диво богатый урожай закрасневшейся в кустиках брусники болотнянку не радовал. Слишком холодно ей становилось спать в своём сапоге, особенно когда болото начало промерзать на глубине. Всё-таки жабой или лягухой она не была, что и поняла сразу. Крохотным своим умишком болотнянка сообразила, что надо пробираться поближе к деревне, к тёплому людскому жилью. Но решиться на эдакий риск никак не могла. Ведь в деревне подстерегало столько опасностей! Не только люди, но и их любимцы — коты, собаки, даже вороны и сороки, каждая из которых была куда крупнее и наглее крохотной робкой болотнянки. Поэтому она продолжала отсиживаться в своей трясине, обречённо ожидая, когда выпадет первый снег. Тогда ей предстояло и вовсе замёрзнуть. В преддверии грядущей катастрофы болотнянка простудилась, чего отроду не бывало раньше. Кашляя и шмыгая похожим на пуговку носишком, она свернулась в своём сапоге, осознавая, что даже до первого снега может не дожить. Кровь стыла у неё в жилах, и дышала болотнянка хрипло и с присвистом. Днём, когда пригревало тёплое осеннее солнышко, она ещё выползала, скорбно нахохлившись, на облезлый край своей обители, торчавший наружу из трясины. Тогда тепло и свет слегка приободряли её, и она начинала надеяться, что, может быть, всё обойдётся. Она поправится! Сумеет благополучно добраться до деревни, крыши которой были видны от опушки леса (это она выяснила, когда ещё только заявилась сюда и даже не успела обосноваться в сапоге). А там она юркнет в какой-нибудь подпол, полный кадушек с мочёными яблоками и брусникой, квашеной капустой и другими вкусностями — делать их люди были горазды, вся нечисть про это знала. И ей не придётся больше мёрзнуть, хватать на лету ртом комаров и мошкару, как какой-нибудь жабе. Она благополучно улизнёт от кошачьих цепких лап, подружится с мышиным семейством, с местным домовым или кикиморой… да так и перезимует. А когда наступит весна-красна, на болоте потеплеет, и она вернётся к своему любимому убежищу. Так мечтала болотнянка, сопя на солнышке. Но потом подкрадывался вечер, принося с собою холод и морось, она снова уползала в свой кирзач, и грядущее для неё покрывалось унылым тусклым мраком. Но вот однажды… Однажды случилось нежданное-негаданное чудо. Болотнянка уже не выбиралась из кирзача, невзирая на белый сияющий день. Она сидела, скукожившись внутри голенища, ловя всем своим несуразным тельцем солнечные лучи. Она забыла, когда последний раз ела… да ей уже и не хотелось. В ушах звенело от голода, голова мягко кружилась, стоило её поднять… и поэтому она совершенно не услышала шагов, не учуяла чужого приближения. Две ловкие руки в рукавах красной тёплой куртки протянулись, с силой дёрнув на себя увязший сапог. Болотнянка даже не затрепыхалась, когда кирзач со смачным чавканьем неохотно высвободился из грязной подмёрзшей жижи. Не стала она и уползать вглубь, когда в голенище заглянули чьи-то внимательные живые глаза. Добрые глаза. Ещё болотнянка успела разглядеть две тёмные косички и услышала озабоченный голос: — Бедная. Какая же ты маленькая… От этого голоса, исполненного жалости и сочувствия, у болотнянки на глаза навернулись слёзы, и она ещё пуще захлюпала своим покрасневшим носиком. Нашедшая её человечица не стала вытряхивать болезную из верного убежища. Она просто засунула грязный сапог под мышку, подхватила с земли полупустую корзинку с брусникой и решительно зашагала обратно к деревне, прикидывая, с кем лучше посоветоваться по поводу лечения захворавшей нечисти и не повредит ли той прямо сейчас горячее молоко. Болотнянка мерно покачивалась у неё под мышкой, враз начав согреваться. Она уже ничего не боялась. Она знала, что её не обидят и о ней позаботятся. Хотя бы на эту зиму. А весной она снова вернётся в своё болото, как и намеревалась. Всё-таки там был её дом. И ещё она очень надеялась, что добрая человечица не выбросит её кирзач.