А всё почему? Потому что он – дева.

— Да не изменял я тебе, успокойся ты! Шотаро резко одёргивает запястье, освобождаясь от мёртвой хватки Сончана. Он едва держится, чтобы не расплакаться. — Юта — мой лучший друг, — голос Осаки не в силах был контролировать, он то визгливо звенел, то проваливался в пропасть, а ещё хрипел как после двух выкуренных пачек одна за другой. — Просто… просто я не рассказывал тебе о нём, потому что думал, что он бросил меня. Понимаешь, он уехал так внезапно, ни записки не оставил, ни сообщения, никаких признаков того, что он вообще существовал! Поэтому я и ни разу не говорил тебе, ведь сильно обиделся, а сегодня он… а я… — Да-да, а потом вы шлялись чёрт знает где, так, что тебе хер было дозвониться, — Сончан старался не поддаваться эмоциям, но выходило откровенно говоря, плохо, судя по тому, с какой силой он сжал ладони в кулаки. Каменная маска на лице пошла трещинами. — Вообще-то, если вдруг ты до сих пор не понял, я о тебе волнуюсь. А ты позволяешь вот так нагло играть на моих чувствах. «Ага, волнуется он, — Шотаро нервно сдувает прядь кудрявых светлых волос со лба. — Поэтому устраивает такой скандал на ровном месте?» Но перечить Сончану — себя не беречь. Инстинкт самосохранения у Шотаро ещё присутствовал, хотя насчёт этого вполне не безосновательно можно было сомневаться. Примерно с того самого момента, когда они с Сончаном неожиданно друг для друга сошлись на пятничной вечеринке, организованной старшекурсниками универа, когда все облепили новенького на потоке иностранца, который после пары-тройки бокалов свободно зачитывал рэп сродни кальянному. Зрелище было — не оторваться, и Шотаро не отрывается, держится боясь отпустить, даже когда представление давно уже закончилось, и началась чёрно-розовая рутина отношений. Как ни крути, во всех перепалках виноваты оба. — Извини меня, — Шотаро было правда жаль, в свой кошачье-умоляющий взгляд он старался вложить всю свою искренность, но под испепеляющим взглядом Сончана удавалось только бояться до дрожи в коленках и бьющей красным тревоге по всему телу. Сончан шумно и часто дышал, сопя заложенным — сезонное, осеннее — носом. — Извинения на хлеб не намажешь, — на выдохе отвечает он. — Чтоб больше такого не повторялось. Иначе мне покажется, что ты совсем не ценишь мою любовь к тебе, и я зря старался, заботился. Я могу так сильно разозлиться… просто уничтожить и тебя и себя, удавить морально. Но я этого не хочу… мы этого не хотим, так? Потому что мы любим друг друга. Верится слабо. Шотаро не раз задавался вопросом — за что он полюбил его? Этого богатого иностранца-лицемера, у которого до Шотаро наверняка была целая куча и мальчиков, и девочек, и о всех он заботился точно так же, криками и скандалами, жалобами соседей на шум, а иногда рукоприкладствами. Почему Шотаро считает себя особенным, не таким, как череда бывших перед ним, а чем-то большим — тоже непонятно. Почему именно дева — тоже. Властный, высокомерный, умный, и оттого заставляющий преклонять перед ним колени и восхищаться блистательностью. — То есть… ты больше не злишься на нас? — вкрадчиво спрашивает Шотаро, когда молчание несколько затягивается и начинает опасно вязать петлю вокруг шеи. — Ну, на нас с Ютой. Я-то ещё ладно… но Юта, он скорпион, и я не хочу лишних сцепок. Хотя… вы ведь даже не знакомы лично. Вместо ответа Шотаро окольцовывают объятиями, ладони в кольцах ложатся на талию, скрытую под чужой чёрной толстовкой, которая Осаки как вторая кожа. Сончан не стесняется прямого зрительного контакта, как не стеснялся ни с кем и никогда. А когда Шотаро в попытках сделать глоток чистого воздуха взгляд отводит, Сончан за подбородок разворачивает его очаровательное личико вновь к себе. «Смотри на меня. Так я хотя бы вижу, когда ты лжёшь, а когда я превосхожу тебя своим достоинством». — Конечно злюсь, на твоего Юту — в двойном объёме, — холодный, точно металл, тон старшего никак не вязался с по-домашнему романтичной обстановкой. — Пусть только попадётся на глаза, я ему быстро двоечку пропишу для профилактики. Пересчитаю все рёбрышки, вдруг одно украла его американка — точно ли американка?  — или кто у него там был на стороне. «Прошу, не надо», — мысленно молится Шотаро, морщит нос и жмурится. Хотя знает, что это бесполезно, во всяком случае, ему, грешнику, ни разу не помогало. И вдруг ему звонит Юта. В самый неподходящий момент. Несколько долгих секунд Шотаро отборно матерится в мыслях, не находя себе места от страха вкупе с негодованием. — Чего не отвечаешь? — спрашивает Сончан и косится на телефон, лежащий на подоконнике: после первого звонка последовал второй и третий. Вот в чём Юта и Сончан были схожи (хотя казалось бы, они небо и земля), так это излишняя упрямость. Сончану вдруг надоедает; трубку берёт он, даже не посмотрев на надпись на экране: «Юта-семпай». — Шотаро-кун сейчас занят делом государственной важности, перезвоните позже, а лучше не звоните никогда, — чеканит Сончан, подражая автоответчику. И почти было сбрасывает вызов. — Ой, да кому ты пиздишь, — до ушей Шотаро доносится искажённый голос Юты. — Из всех важных дел у Шо-чана только курсач, но в жизни бы не подумал, что он сел за него так рано. — Его дела тебя не касаются, лоликонщик тупорылый, — цедит сквозь зубы Сончан и бросает трубку, а заодно переводит телефон Шотаро на авиарежим. — Кем он себя возомнил?! А ты? Но Шотаро отмалчивается. Потому что любит и потому что придурок. — Тебе стоит пересмотреть свой круг друзей, солнце моё, чтобы не было всяких сомнительных личностей, — Сончан высказывает своё мнение открыто, не осознавая, что этим может сильно задеть возлюбленного. — И почему я назвал его лоликонщиком? У него ведь есть коллекция силиконовых лоли или, может быть, дакимакура с какой-нибудь большеглазой малышкой? — Нет, — честно и прямо отвечает Шотаро, — у него была коллекция фигурок из «Дворецкого» и «Фэйри Тэйла» ещё, хоть в последнем полно фансервиса, и то он всё продал, чтобы хватило на квартиру, но лоли не было. Он не лоликонщик, Сончан. — Вообще-то это был сарказм.

***

Когда Сончан задерживается на парах, Шотаро громко всхлипывает, пряча покрасневший нос в плече Юты. Всхлипывания отражаются слабым эхом от стен, пока ещё не увешанных плакатами с вокалоидами; последние стопкой лежат в ожидании, когда же ими украсят тоскливые стены. — Почему я такой… вечно нарываюсь на неприятности, хотя казалось бы, пустяковая ситуация… — Юте приходится прислушиваться, чтобы понять рваную дорожками слёз речь младшего; как только переосмысливает всё сказанное, спешит подбодрить Шотаро несильными хлопками по спине — жест, означающий, что всё рано или поздно устаканится, а сейчас полезно дать волю чувствам и хорошенько выплакаться. — Это не ты такой, — проницательно замечает Юта. — В худшем случае ты самый обычый, в лучшем — просто не достойный этого ублюдка. — Не называй его ублюдком, Юта-семпай, — вдруг взрывается Шотаро, но тут же вспоминает, что вообще-то он пришёл плакать от трудности бытия бедного стрельца в одной квартире с девой. — Может, самую малость, но… понимаешь, всё не так просто, и… — Нет, не понимаю, — резко парирует Юта, придерживая Шотаро за плечи, несильно их сжимая. — Пусть злится и метает молнии сколько хочет, но «лоликонщик» — это уже слишком, на мой взгляд. Пусть лучше мы с ним хорошенько поговорим по душам. И желательно, не в присутствии малышни. Под малышнёй он естественно подразумевает Шотаро. Осаки это понимает и, размазав слёзы по щекам, поднимает взгляд на старшего. — Только этого мне не хватало.