французское гетто

       Крыши невысоких домов французского гетто приветствуют своего хозяина лязгом оторванной черепицы. Облака бегут быстро, проносятся над крышами огромными кораблями, приносят за собой всё новые и новые порывы прохладного ветра. Солнце скрывается за пугающе темной тучей на западе, кажется, что ещё минут десять, и ветер приведёт эту черную махину к нему. Тогда она остановится прямо над ним, над крышей, на которой он стоит, и разрыдается ледяным ливнем. Но пока этого нет, есть только приятный запах скорого дождя, прохлада и дрожь по коже. Он ступает на крышу. Делает шаг, второй, третий и останавливается на краю, раскидывая руки в стороны. Носы острых ботинок свисают над пустотой, он держится лишь на сантиметровых каблуках – если ветер переменит направление и предательски ударит в спину мощным порывом, то он слетит с крыши, как лист бумаги. Ветер больно бьёт по лицу, развивает лёгкий тонкий плащ какого-то кремового цвета и даёт ему глотнуть свежего воздуха, хоть и пыльного. Дел свалилось невероятно много. Астор уже ищет его, как ядовитая змея ползёт за ним следом. И окружает... Если он в ближайшее время ничего не предпримет – эта змея обовьет его шею и медленно задушит. Нужно действовать. И действовать, как можно быстрее. Этому ублюдку он точно не проиграет в необъявленной войне. Он прекрасно знает о том, что гетто ждёт его, что даст ему приют, как в старые добрые времена. Вот же он, когда-то король этого гетто – сам Даниэль, целый и невредимый вернулся! Всем здешним он как родной, хоть и видели его немногие – после своего ухода он прижился здесь легендами и пугающими рассказами для маленьких детей, которые не слушаются своих родителей. «Если не будешь приходить домой вовремя – обязательно набредешь на Даниэля. Он тебя в живых не оставит». А был ли Даниэль на самом деле или он действительно просто рассказ пьяного старика в кабаке? Он и сам не знает. – Добро пожаловать домой, – слышится в ушах, но это лишь ветер свистит. Здесь его ждут, как самого желанного гостя, гетто жаждет перемен и так сильно хочет вернуть его на место нынешнего короля – он знает об этом, но пока ещё не готов к такому развороту событий. И просто этого не хочет. Он не чувствует, что вернулся домой. Чувство такое, что он здесь гость, который проездом заскочил в когда-то родное место. За три года гетто поменялось: здесь новые люди, новые короли и новые законы. Французское гетто уже не дом, не тёплое гнездо, которое научило его, тогда ещё маленького трехлетнего мальчика, держать нож в руках и убивать. Это уже не тот каждым своим домом знакомый квартал, который научил его говорить по-французски и метко стрелять из пистолета. Это всё не то. Не то... Тогда где же на самом деле дом? Неужели его нет? Где то самое теплое родное место, куда всегда хочется возвращаться? Даниэль ухмыляется своим мыслям. Гетто и есть его дом, но возвращаться в него совсем не хочется. Но сейчас пришлось. Ситуация крайне критическая. Он перепрыгивает с одной крыши на другую и делает шаг навстречу тёмной туче, спешащей к нему. Снова ухмыляется и смотрит вниз. Поправляет волосы, которые растрепал ветер, и вглядывается в людей, идущих внизу. Все они для него совершенно одинаковы, без разницы – стоит ли он на крыше или идёт среди них. Так было всегда. Никогда для него не было кого-то особенного: парень, мужчина или старик – все одинаковы и ничем друг от друга не отличаются. Женщин он не трогает. Строжайший запрет. Гетто, как только узнает, что он вернулся, устроит ему теплый приём, в этом он уверен. Не все, конечно: как только об этом узнает Астор и его ближние – будет много шума. И крови. Её будет даже больше. Гетто в принципе не любит принимать гостей и, скорее всего, это точно не изменилось, но это ведь сам Даниэль, поэтому он не переживает за свой народ. Стоит показать людям то, что он вернулся – вернулся туда, где вырос и откуда ушёл несколько лет назад. Даниэль вернулся домой. И от этой мысли на давно сгнившей душе впервые за долгое время стало очень тепло. Он переходит на другую крышу, потом на вторую и на третью, делает это с лёгкостью – крыши меньше, чем в метре друг от друга расположены. Останавливается на крыше с потресканой черепицей – снизу пахнет чем-то печёным, сигаретами и алкоголем. Он слышит разговоры, слышит хриплых мужчин, пьяно смеющихся на улице, слышит женщин, которые пищат, споря о чем-то очень важном. Там же, в этом шуме, играет тихая плачущая скрипка. Он стоит над кабаком. Делает глубокий вдох и смотрит на запад – туча всё ближе. Небо хмурится и слегка вздрагивает, слышатся раскаты далекого грома, которые не сложно попутать с проезжающим по дороге грузовиком. Но это точно гром – в этом квартале не ездят на грузовиках, тут и обычные автомобили редко встретишь. Ещё несколько крыш и он придёт туда, куда шёл. Каблуки стучат по черепице и он снова переходит на другую крышу, шагая уверенно и твёрдо, совсем не боясь упасть. Боковым зрением он видит, что его замечают на земле. Добрый знак. Явно это кто-то из стариков. Если это так, то его точно уже узнали. – Даниэль, неужели ты?! Как в воду глядел. Не останавливается, шагает дальше, игнорируя пьяный крик. Это Жермен – хороший друг его отца, человек, с которым он несколько раз бок о бок участвовал в перестрелках. Сегодня, возможно, ещё увидятся. Останавливается на крыше, к которой так спешил, и снова осматривает небо. Стало ещё темнее, а гром начал набирать мощь и громкость. Гроза приближается. Он подходит к краю, смотрит под черепицу и усмехается. За всё время, пока его не было в гетто, никто даже не соизволил убрать лестницу. Ничего не изменилось. С наработанной точностью он ставит ногу на дряхлую деревянную ступеньку и начинает быстро спускаться, пока лестница окончательно не развалилась, и одновременно с этим смотрит в окна дома. На втором этаже в квартире горит жёлтый свет, но в комнате никого нет, а этажом ниже только белый свет телевизора, в котором он разглядывает слишком уж знакомый силуэт. Мужчина, сложив ногу на ногу, сидит на диване перед телевизором и что-то пьет из большой старой кружки. В маленьком экране телевизора, кажется, идёт футбольный матч – этого Даниэль не успевает рассмотреть. Спускается с лестницы и выходит из-за дома, поправляя плащ и упавшие волосы. Оглядывает улицу и кроме детей лет семи никого не видит. Облегчённо вздыхает (лишних глаз, тем более асторовских, ему сейчас нужно меньше всего) и шагает дальше. Быстро поднимается по кривым ступеням и останавливается перед дверью, уже приподнося к ней кулак. Делает нервный вздох, чувствует, как сердце напряжённо начинает стучать быстрее, и в унисон с очередным раскатом грома кулаком стучит по двери. – Отец, – громко зовёт на французском, чтобы старик точно услышал, и стучит снова, – Это я. Из-за двери послышался хруст досок – за пять лет Филиберт так и не поменял пол. Даниэль отходит на шаг назад и складывает руки за спиной, ожидая, пока дверь перед ним откроется. – Кто? – переспрашивает голос за дверью. Парень вздыхает, усмехаясь. – Это Даниэль, Филиберт, – и снова красивым французским слогом, – Открой же мне. Дверь открывается и на пороге квартиры появляется сам Филиберт – в прошлом гроза французского гетто. Он, сложив руки на груди, внимательно осматривает его с ног до головы, а потом только смотрит в глаза. Даниэль видит в его взгляде что-то родное, такое теплое и домашнее. Он видит в его взгляде самого себя. – Ты совсем не изменился, – усмехается Филиберт, говоря на французском, протягивает ему костлявую руку, – И зачем вернулся? – Ты тоже не изменился, старик, – и он, с глубокой радостью где-то далеко в душе, крепко жмёт ему руку, внимательно смотря в его глаза, – Всё так же бурчишь. Может, хоть пустишь? – Проходи, но только давай быстрее и без лишнего шума, у меня матч, – конец фразы Филиберт договаривает, уже сидя на диване в гостиной. Даниэль проходит в дом и запирает дверь на дряхлый замок. Снимает плащ, вешая его на пыльную вешалку, ставит ботинки в угол, чтобы не мешались, и проходит дальше. – Ну, может расскажешь мне, что нового произошло в моё отсутствие? – спрашивает, садясь в кресло рядом с диваном. В квартире пахнет порохом и табаком. Всё, как раньше, даже мебель стоит на прежних местах: ничего нового не прибавилось, ничего старого не убавилось. Как в детстве. – Ты мне сначала ответь на вопрос, который я тебе задал с самого начала, – Филиберт не отводит взгляд от телевизора, с осторожностью наблюдая за тем, как футболисты пасуют мяч друг другу, – Зачем ты вернулся? – Об этом нужно говорить, не отвлекаясь ни на что, – хрипло произносит Даниэль, откидывась на кресло. Пружины больно бьют в спину. – А, – Филиберт приподнимает брови, – Даже так. Ну тогда жди, пока матч закончится. – Какой тайм? – Тридцатая минута второго. Всё, не отвлекай, – он отмахивается рукой, складывая руки в замок, и слегка наклоняется вперёд, напряжённо наблюдая за развитием событий. Даниэль цокает губами и недовольно бурчит: – У тебя еда есть какая-нибудь? – Отъебись, – не со злости рычит Филиберт. – Я тебя понял, – Даниэль поднимает ладонь на уровне головы, показывая, что больше он его не отвлекает, и встаёт с кресла. Проходит мимо Филиберта и, оборачиваясь на секунду, выходит из гостиной. Шагает по небольшому коридорчику и останавливается возле двери, на которой наклеено несколько небольших наклеек. Делает глубокий вздох и касается ручки. Дверь открывается и в лицо сразу же бьёт мерцание молнии из окна напротив. Он проходит в комнату. Старые игрушки. Аккуратно заправленная кровать. Несколько книг на комоде со сломанной ножкой. И много-много пыли. Кое-где в углах паутина, до ужаса большая паутина. На окне только лишь криво повешенная тюль. На стенах рисунки и небольшие плакаты, один точно с изображением группы «Queen», прямо над кроватью, а остальные выцвели. Всё осталось на своих местах, прямо как в тот день, когда он решился на побег. Наверное, после этого Филиберт даже и не заходил в его комнату. Он подходит к своему столу и садится на шатающийся стул. Удивительно, что он до сих пор не развалился. Наклоняется и с нижней полки достаёт стопку старых небольших тетрадей. Вроде бы вторая снизу, или же пятая, или же восьмая... Чёрт, забыл. Он решает пересмотреть все тетради и всё же находит ту самую, которую искал – она оказалась второй снизу, как он и думал. Открывает хрустящие исписанные страницы и обращает внимание на форзац: «Меня зовут Даниэль». Настоящее имя перечеркнуто жирными линиями. «Сейчас мне шесть лет. Тут буду писать всё самое важное». Он переводит взгляд на первую страницу и начинает читать надпись кривым детским почерком, усмехаясь. «Папа сказал, что я должен забыть своё имя и говорить, что я Даниэль. Но я люблю своё настоящее имя! Он сказал, что сегодня мы опять пойдём к дяде Жермену, он будет учить меня играть в новую игру. Она называется «Галстучек». Перед этим словом было ещё одно, но я его забыл. Если завтра будет что-нибудь интересное, я напишу, дневничок!» Даниэль и сам не заметил, как слёзы встали пеленой перед глазами. В голову полезли противные воспоминания о детстве. А ведь раньше он считал, что всё то, что с ним происходит – просто игра... Просто интересная игра, в которой он всегда выигрывает.

***

В детстве Даниэль думал, что проводит время так же, как и всё – так же весело и беззаботно, играя в любимые игры. У Филиберта не было особо денег, поэтому он не так часто заваливался на порог старой двухкомнатной квартиры на первом этаже с продуктами. Обычно он приносил какие-нибудь консервы или овощи, которые воровал с рынка. Даниэль был тощим маленьким мальчиком, которого в пыльном гетто большинство детей не любило – они обзывали его уродом и кидались в него сломанными игрушками. А он стоял и не понимал: чем же заслужил такое отношение к себе? Один раз Филиберт увидел то, как Даниэлю прилетела железная машинка прямо в лоб – больше эту компанию мальчуганов лет семи никто не видел. «Сегодня в меня снова кидались игрушками. Надоели! Что я такого сделал?!» – Почему ты позволил им обидеть себя? – строго спросил Филиберт, когда завел маленького плачущего Даниэля в квартиру. Сел перед ним на корточки и взглянул в глаза из-под широких полей шляпы. Он никогда её не снимал. – Я не знаю, за что они обижают меня, – черные слёзы скатывались по пыльному лицу и он стирал их маленькими тощими ручками, громко шмыгая носом. – Я спросил: почему ты позволил себя обидеть? Даниэль молча пожал плечами, всхлипнув, а Филиберт положил руку к нему на макушку и тяжело вздохнул. – Значит так, малец, – проронил, смотря на него, – Запоминай и больше никогда не забывай одну вещь – никогда не давай себя в обиду. Никогда не показывай себя слабым. Борись. Всегда до конца борись. – Но зачем бороться, пап? – Чтобы не сдохнуть, – поднялся, убрал руку с его головы и прошёл вперёд, – Понял меня? Никогда в жизни не позволяй хоть слово сказать в твою сторону. – Понял, – и тут же перестал плакать. – А ещё, малец... Забудь, пожалуйста, своё имя. Теперь тебя зовут Даниэль. – Как того котёнка из мультика?! – мальчишка восхищённо взглянул на отца и улыбнулся, сложив ручки в маленькие кулаки на груди. – Как того котёнка из мультика. – А почему? Мне нравится моё имя, – Филиберт плюхнулся на пыльный скрипящий диван, из которого торчали пружины, и поджал губы, слушая его вопрос. – Мало ли, что тебе нравится. Ты – мой сын, а я – бандит, которого каждый француз знает, да и за пределами гетто я тоже известен. Скорее всего ты вырастешь и тоже станешь бандитом. Будешь как я. А у каждого уважающего себя бандита, тем более француза, есть второе имя. Понимаешь? – И меня тоже будут все бояться?! – глаза маленького мальчика снова загорелись и он подошёл к дивану, на котором сидел его отец, – И я буду прямо как ты?! – И тебя тоже будут все бояться. И ты будешь прямо как я, – хрипло засмеялся, – Запомнил, Даниэль? – Запомнил, папа. «Теперь у меня есть второе имя. Я уже писал об этом на первой странице. Папа сказал, что я не должен давать себя в обиду. Я так и буду делать! Больше никто не сможет обидеть меня! Я буду сильным и смелым, никто не сможет меня победить!» Ему было всего-то шесть лет, когда он нашёл свое второе имя и понял то, что никогда не даст себя оскорбить. Никогда. Будет пользоваться тем, чему учил его отец: будет бить в грудь кулаком, в лицо, ножиком размахивать перед своими обидчиками и тыкать им в них, когда они совсем не будут его слушать. Будет делать всё, лишь бы не слышать плохих слов в свою сторону. Первого человека он убил в шесть лет. Перерезал глотку. Тогда это всё казалось маленькому пацаненку интересной игрой, после которой этот старый мужчина (он не один раз видел его у себя дома за столом с Филибертом, который постоянно на него кричал) обязательно бы встал с земли и поднял его на руки, подкинул к небу и засмеялся, а из его рта шёл бы противный гнилой запах. – Вставай! – пискляво приказал ему Даниэль, толкая маленькой ножкой в плечо. Сзади засмеялись пьяные мужчины, в кругу которых Даниэль проводил чуть ли не каждый день. Но пьяница не встал. Он топнул и крикнул снова, – Вставай же! Сзади подошёл Филиберт. Взял из рук маленького мальчика большой нож и, похлопав по плечу шершавой тяжёлой рукой, хрипло засмеялся ему на ухо и сказал: – Он уже не встанет. Ты выиграл в эту игру, – и снова похлопал по плечу, – Молодец, хороший мальчик. Сделал всё так, как я тебя учил. А теперь забери у него из карманов все деньги, купи себе мороженое и мне пиво. И Даниэль обрадовался, тут же засунув руку в глубокий нагрудный карман коричневой вонючей куртки. Обрадовался, даже не понимая того, что наделал, забрал мелочь и убежал за мороженым. «Сегодня я играл с одним дядей в игру. Он, наверное, сильно устал, поэтому упал на землю и не встал. Папа сказал, что он больше никогда не встанет. Я выиграл! Выиграл взрослого! Потом я забрал у него из кармана деньги и убежал за мороженым и пивом для папы. Денег было много, поэтому я купил ещё и хлеб. Папа меня похвалил, сказал, что я большой молодец! Мне понравилось играть в эту игру. Это папа научил меня правильно держать нож и бить им врага! Хочу поиграть ещё». В семь лет Даниэль крутил нож в пальцах так, как умеют не все взрослые мужчины. Он ходил по пыльным улицам гетто, крутя в руках маленький нож-бабочку, который сделали на заказ специально для него. Маленький раскладной ножичек с аккуратно выжженной надписью «Daniel» на коричневой рукоятке. К этому возрасту он убил пятерых человек, если считать с тем алкашом. Ему нравилось играть с ними в эту игру и выигрывать – нравилось смотреть на то, как кровь стекает по лезвию его ножика (это всегда напоминало ему капли вишнёвого сока, которые текут по столу). «Вчера папа сказал, что я метко бью ножом, но я его не понял. Разве это сложно? Стоит дядя, ты бьёшь его ножом в грудь слева и он падает. Правда, папуля пока не говорит, почему после этого дядя не встаёт и не смеётся. Говорит, что расскажет потом. Я этого жду! Мне нравится играть в такую игру со взрослыми дядями. Игра называется «Попади». Они даже не против, когда я к ним подхожу. Но когда достаю свой ножик, они пытаются меня ударить или схватить за руку. Может, это такие правила игры? Я всегда играю одну роль, не знаю, какие правила у моих врагов. Папа говорит, что в эту игру нужно играть только с плохими дядями, поэтому всегда мне их показывает. Если я не достаю, то подпрыгиваю или бью ножиком их в живот и, когда они падают, бью в нужное место. Мне нравится такая игра, я всегда победитель! А ещё папа научил меня курить. Сказал, что так нужно. Мне, на самом деле, это не сильно нравится, но в последнее время слишком сильно хочется. Папа сказал, что это зависимость». В восемь лет задушил девочку голыми руками. Единичная его жертв женского пола. И ему опять понравилось, он опять посчитал это всё игрой. Девочка задыхалась, лицо её посинело, а из слегка приоткрытых губ шла пена. Глаза закатывались и сама она что-то хрипела, но Даниэль не мог разобрать её слов. – Не засыпай, Карла, мы же ещё не доиграли! Ты ещё не отдала мне мячик! Но Карла уже заснула. Даниэль расстроился, поняв, что она уже не проснётся, так же, как и тот мужчина-пьяница, которого он зарезал на глазах у толпы алкоголиков, так же как и те восемь человек, убитые им до этого. Пнул маленькое тело ногой и, перешагнув его, пошёл дальше по улице, напевая весёлую песенку и крутя в руках свой любимый ножичек. «Сегодня Карла уснула навсегда. Папа сказал, что и все те мужики, которых я выиграл до этого, уснули. И почему-то ударил меня. Разве я могу заставлять людей засыпать навсегда? Я волшебник?! Папа сказал, что они умирают, но что это такое? Разве я могу убить человека? Я ведь просто играю с ними, вот и всё!» Что такое смерть? «Смерть – это когда человек засыпает и не просыпается» – так думал Даниэль до восьми лет, пока вдруг не понял, что он и есть сама смерть. Он укладывал людей спать так, что они засыпали самым крепким сном и не просыпались. Даниэль мог управлять этим – кто-то идёт сегодня спать, кто-то нет. Он сам выбирал того, кто идёт спать. Кто-то уходил быстро, а кто-то долго хрипел, как только что зарубленная курица, и дёргал конечностями. Даниэлю от этих мыслей становилось как-то страшно. «Я – смерть. Даниэль = смерть. Это так. Я сказал об этом папе, сначала он рассмеялся, а потом согласился. Значит, это всё же правда». К девяти годам его психика и восприятие мира были настолько испорчены, что он хотел убить даже Филиберта, лишь бы тот надолго заснул и перестал кричать так громко, беспросветно пить вместе со стариками и ужасно храпеть по ночам. Даниэль стал агрессивным, стал кричать и, что самое страшное, стал всё больше драться на улицах и убивать. К этому возрасту он сам понял, что лучше всего убивать добреньких стариков – у них сначала можно хорошо покушать, а потом, зарезав, и денег своровать, купить на них еду домой или сигареты для Филиберта, чтобы тот его хвалил. К этому возрасту количество его жертв в гетто достигло тридцати человек, третья часть из этого числа – дети. Женщин и девочек он старался не трогать – Филиберт несколько раз уже отхлыстал его ремнём за то, что он избил девочку, объясняя это тем, что это самый низкий поступок на свете. «Женщин надо уважать, уродец, женщин ни в коем случае трогать нельзя! Их нужно оберегать, нужно защищать и не давать в обиду! Женщины – вот на ком держится этот чёрствый проклятый мир. Ещё раз тронешь девочку, девушку, женщину или старуху – убью и глазом не моргну, понял?!» «Сегодня убил старика, страшного, как чёрт. Но перед этим он покормил меня, спасибо ему. Потом я его убил и ограбил его квартиру. Всё делал в перчатках, как и учили меня «Ковбои». «Ковбои» меня любят и не только потому, что среди них Филиберт. Они относятся ко мне по-доброму. Иногда помогают мне в убийствах. Иногда я им помогаю в каких-нибудь мелких делах, где им светиться не хочется, или в уличных стычках, где больше людей – тем лучше. Женщины, как говорит отец, держат весь этот мир, поэтому я не имею права их трогать. Раньше для меня все были равны, но теперь я стал задумываться. Действительно, женщины – прекрасные и добрые, как их вообще можно обижать? Никогда не видел плохих женщин или девочек. Недавно меня чуть не пырнули моим же ножом. Было страшно, но мне помог отец. Он просто перехватил руку того мужика, дал мне свой нож и сказал бить. И я ударил. И тот мужчина тоже умер». В десять лет Даниэль стал осознавать то, что творит. Он убил стольких людей (к этому моменту их количество приблизилось к пятидесяти), а за это ему ничего не было. Но если бы он убил хотя бы одного человека в центре Парижа, то обязательно сел бы в тюрьму. Это показалось ему очень странным, но он так и продолжил убивать людей, которых считал ненужными слабаками. Он понял, что жаждет убийств. Что хочет убивать, что это вошло во вредную привычку, так же, как и сигареты у отца. От их запаха уже тошнило, а вот от убийств – ни капли. Каждый раз, выходя из дома, его глаза горели, а руки тряслись от перевозбуждения и предвкушения. Как же хорошо ему было в тот момент, хоть он и понимал, что творит ужасные вещи. – Даниэль, ёбаный в рот! – позвал однажды Филиберт с крыши дома, когда Даниэль зарезал парня пятнадцати лет в темном переулке недалеко от своего дома. Даниэль поднял голову и посмотрел на своего отца, твёрдо стоящего на крыше, – Сукин сын! Прекращай, иначе народу в гетто не останется. Переубиваешь всех! – Он отобрал у меня последние монеты, – и в последний раз ткнул ножом в горло пацана, – Отдавать не хотел. И говорил, что я ублюдок, которого нужно обезглавить, обоссать и сжечь. Мне это не понравилось. Пришлось прибегнуть. Филиберт спустился с крыши по лестнице и тут же прошёл вперёд и встал плечом к плечу с Даниэлем: – Это сын главаря банды из соседнего гетто, – приподнял рукой мертвую тяжёлую голову и тут же опустил. Даниэль, слушая его, опустился на колени, чтобы забрать из карманов свои деньги и ещё что-нибудь, – Если узнают, что убили его у нас, то будет плохо. Ужасно плохо. Будут перестрелки. Поэтому метку на нём не оставляй, иначе проблем не избежать. Метки Даниэль начал оставлять лет с восьми, когда вдруг понял, что это довольно-таки интересно. Как же много людей будет знать, что это сделал Даниэль, но мало кто будет знать, кем он является на самом деле. Они вероятно подумают, что это какой-то взрослый мужчина, раз убивает с такой жестокостью и в таком количестве, но нет! Это всего-навсего сын Филиберта – главы «Ковбоев» и просто старого бандита, который в последние годы заметно сбавил обороты. – И что же теперь делать? – Даниэль пересчитал монеты и кинул их в карман своей жилетки, – Они ведь в любом случае узнают. – Если только мы не уберем это тело из нашего района. Сделать это будет сложно, но возможно, – Филиберт посмотрел на него: такого повзрослевшего паренька, которым он по-настоящему гордился, хоть и не показывал этого, – Сделаем, бандит? – Сделаем, старик, – и впервые за эти десять лет так громко засмеялся, – Не в первый раз. «Труп того сына главаря из соседнего гетто успешно убрали к ним же. У меня была идея поджечь его, чтобы уж точно никаких вопросов не возникло. Если вдруг придут с распросами – у нас тут никого не было, никого не видели. Филиберт сказал, что я несу глупости, поэтому эту идею я отбросил. Но есть один плюс. Кажется я стал королём гетто. Удивительно, но это, видимо, так. Меня начинают пугать мысли о том, что я творю кошмар. У всех убитых мной людей ведь есть семья. Отцы, матери... У старших есть дети. Как же им, наверное, больно. Чувствую себя мусором, но не могу прекратить этим заниматься. Сейчас мне десять лет и, если я не ошибаюсь, я уже убил около пятидесяти человек. Сколько судеб я разрушил? Страшно представить. Страшно жить. В один момент могут так же убить и меня, всем будет плевать. Я уже давно понял то, что отцу (лучше уж буду называть его по имени, я не считаю его своим отцом, просто потому что он ничего не делает для меня) плевать на меня. А вот мама... Мамы у меня нет. Подошёл к Филиберту и спросил его о маме. Он впервые заплакал. Сказал, что она умерла. Может быть её тоже убил какой-нибудь ублюдок... Найти бы его и проучить. За маму. Хоть я её и не помню, я чувствую, что скучаю по ней. Без мамы плохо. Думаю, она была хорошим человеком». В одиннадцать лет Даниэль научился стрелять из пистолета, причем очень метко. Гордости Филиберта не было предела: все бандиты их гетто узнали об этом сразу же, как только мальчишка набрался опыта, и тут же решили устроить дуэль между Даниэлем и каким-нибудь молодым парнишкой из соседнего гетто. Даниэль сначала переживал, но, когда сделал крайний перед дуэлью выстрел в мишень и попал точно в яблочко, понял, что волноваться ему не о чем. Но всё же, даже если его соперник – плохой стрелок, по чистой случайности он может попасть в него и выиграть. А этого допустить никак нельзя. На эту дуэль собралось человек восемьдесят, если не побольше. Половина бандитов из соседнего гетто, пришедшие поддержать конкурента, а другие из их гетто – старые добрые бандиты, которых Даниэль уже считал своими друзьями. На дуэль даже ставили деньги и, по всей видимости, невыносимо огромные. А ещё Даниэлю говорили о том, что от этой дуэли репутация гетто обязана повыситься, поэтому проиграть ни в коем случае нельзя. Он вышел на неширокий переулок, поправив воротник белоснежой рубашки, которую где-то достал ему Филиберт. Сжал пистолет в руках и, подняв голову, увидел своего соперника: мальчишка такого же возраста, как и он сам, только повыше и пополнее. Даниэль остановился ровно между двумя домами и посмотрел в бок, туда же, куда и смотрел его соперник. Какая-то полная женщина с закрытым повязкой глазом начала читать дуэльный кодекс, который Леви перед этим раза три полностью послушал из уст своих взрослых друзей бандитов. – Дуэлянтам встать в исходные позиции, – приказала женщина-распорядитель, и Даниэль грациозно встал, поставив одну ногу за себя и убрав одну руку за спину. Противник его тоже встал, но не так, как он – Филиберт всегда говорил, что Даниэль слишком индивидуальный парень и всё у него идёт так, как он хочет, – Первым стреляет Браун, так как является вызванным, вторым – Даниэль, так как является вызывающим. Даниэль хмыкнул, смотря на то, как внимательно прицеливается Браун прямо в голову, слегка наклонившись в бок, лучше всматриваясь. Сердце у Даниэля замерло в груди, потому что он прекрасно понимал – стреляют на смерть, врачей нет, лишь потому что дуэли уже давно запрещены да и гетто любит оказывать помощь самостоятельно. Об этой дуэли никому, кроме своих, знать не нужно. – Пошёл! – и через две секунды раздался выстрел. Пуля задела лишь край щёки, пролетела мимо и ударилась о бетонную стену. Даниэль зашипел сквозь зубы, смотря на Брауна, который сильно обрадовался такому исходу событий. Он просто не учел ветер – если бы не он, то пуля попала бы в глаз. Даниэль вытянул руку, целясь, бросил взгляд на Филиберта, стоящего метрах в двадцати от него, и ухмыльнулся. Ветер. Надо учитывать ветер и целиться не в голову. – Пошёл! – выстрел раздался через секунду. Даниэль будто бы в замедленной съёмке наблюдал за тем, как летит пуля, чувствуя, как кровь скатывается по раненной щеке вниз. Он прикрыл глаза, стирая с лица кровь, надеясь, что она не попала на рубашку, и услышал громкий короткий крик. Попал. Наблюдающие закричали – кто-то от осознания того, что их настиг проигрыш, кто-то от осознания того, что настиг выигрыш. Даниэль взглянул на своего противника, лежащего на земле, а потом бросил взгляд на своих бандитов. Они радовались и Даниэль радовался тоже, но не показывал этого эмоциями. Если всё пошло так, как он планировал – пуля попала в лёгкое и уже через минуту молодой Браун отправится прямиком на небо. Так и получилось. Ещё одна смерть на его счёту. «Сегодня была первая дуэль. Неожиданным было приглашение на неё, ну а более ожидаемой была, несомненно, победа. Я знал, что так выйдет. Правда на щеке теперь шрам, но неглубокий. Наше гетто получилось авторитет, а вместе с этим мой статус короля гетто стал ещё более оправданным. Это радует, хотя в последнее время я всё больше задумываюсь о том, что всё это не имеет никакого смысла. Надоело убивать. Хочется жить нормальной жизнью, как люди в телевизоре. Копы в последнее время зачастили ездить к нам. Первый раз были у нас года два назад, чёрт знает, почему я не написал об этом тогда, ведь это перевернуло практически всё. Как всегда, ирония – ищут меня. Но мои бандиты меня не сдают. И я не сдаю их тоже. Видел пару раз этих копов, ездят они обычно вдвоём – белобрысый пацан и усатый высокий мужик. Что тот, что другой противные до ужаса. Может и их убить?» В тринадцать лет Даниэль во всю участвовал в уличных стычках и, как сказал Филиберт, наконец-то стал настоящим бандитом. Каждый раз, убивая, он прожигающим холодным взглядом смотрел на свою жертву, будто бы ничего такого и не делает, будто бы и не засовывает ему ботинок в рот, будто бы не перерезает горло ножом. Даниэля знал каждый в гетто и за его пределами – знал имя, но в лицо видел не каждый. Теперь он всё чаще убивал и воровал по ночам, потому что так сказал Филиберт, чтобы «лишние глаза не видели, мало ли что». Одним днём Даниэль крутил в руках свой старый ножик, прежде чем Филиберт сказал: – Тут такое дело, Даниэль. Мы узнали, что соседнее гетто собирается устроить перестрелку у нас. Без тебя никак. – Понял, сделаем, – и сжал пальцами рукоять ножа. «Меня бесят эти перестрелки. Бесит это всё. Ничего хорошего из этого не получается, неужели противники не понимают?! Мы ведь просто переубиваем их, вот и всё! Кретины, гореть им в аду. Филиберт в последнее время стал намного чаще пить и приводить всяких противных и мерзких людей к нам в квартиру. Я то знаю, почему он запирается с молодыми людьми в гостиной, но он, наверное, не догадывается. Противно это всё слушать. Мне всё надоело. Больше ничего не хочу. Хочется упасть посреди гетто, да и пусть делают со мной, что хотят. Хоть собакам пусть стравливают, ничего уже не боюсь. Устал. А ещё, оказывается, мне вовсе не тринадцать. А пятнадцать». В четырнадцать лет он точно понял, что ему уже надоело убивать и наводить кошмар на людей. Надоело стрелять каждый день, спать, боясь, что во сне кто-нибудь убьёт, резать людей надоело. Захотелось жить – вдохнуть чистого воздуха и наконец-то умыть руки от крови. К этому возрасту на его счёту было около ста жизней, большинство из которых – бандиты из других гетто. Его стали считать профессионалом своего дела. – Филиберт, я хочу нормально жить, – однажды признался он, когда отец протянул ему очередную в его жизни сигарету. – А ты сейчас плохо живёшь? – взглянул на него, наблюдая за тем, как он подкуривает сигарету. – Да. Я хочу перестать убивать, хочу перестать быть бандитом. Хочу быть обычным гражданским. – Глупая мысль, Даниэль, – если бы вы знали, насколько сильно Даниэля начало раздражать это глупое имя, – Бывших бандитов не бывает. – Можешь звать меня настоящим именем? – неожиданно спросил, выпуская дым в потолок, – Если не бывает, то я буду. – Неа, – пожал плечами Филиберт, – Не будешь. И именем твоим я тебя звать не буду. Потому что все документы, сделанные на твое настоящее имя, могут попасть в руки к копам, тогда будет плохо. А так ты Даниэль – никаких документов, кроме сделок с тем проклятым казино, у тебя на это имя нет. Живи и радуйся, делай, что хочешь. – Я могу даже выйти в центр Лос-Анджелеса к гражданским? – Только не особо бросайся в глаза, малец. Говорю же, чёрт знает, кто знает Даниэля в лицо. – В любом случае я сегодня пойду к Джону. Он купил какую-то херню и предложил с ним поиграть. – Вали, без проблем, – пожал плечами Филиберт, усмехаясь. Вечером этого же дня в дневнике появилась последняя запись. «Меня изнасиловали».

***

Даниэль и сам не понимает, когда начинает рыдать в голос. Из этого состояния его грубой хваткой вытягивает голос Филиберта: – Ты чего рыдаешь, кретин? – закатывает глаза и подкуривает сигарету, подходя к нему ближе, – Воспоминания нахлынули? – Да уж, – шмыгает носом и поднимается со стула, – Ужасные воспоминания. Я, в принципе, в гетто ненадолго и вовсе не по работе. Напарнику сказал, что уехал в Сан-Диего, а сам сюда. Так что поживу у тебя дней пять, думаю, ты не против. – Да сколько хочешь живи, – Филиберт разворачивается и идёт к двери, – Есть будешь? – Не откажусь, – кидает ему вслед Даниэль. – Ну так иди. Даниэль сидит и перебирает ложкой пшенную кашу, тем временем как Филиберт сидит напротив него и пьёт, как обычно, крепкий чай. – В общем, мне нужно убить Астора, – ловит на себе непонятный взгляд Филиберта и объясняет, – Он начал охоту на моего напарника, но когда я рядом с ним, соответственно, он его не трогает. Но я боюсь, что напарник вскоре придёт сюда один, тогда ему точно конец. Нужно убрать Астора до этого. – Вкусная каша? – спрашивает Филиберт, делая глоток чая. – Очень. – А как по мне гадость редкостная, – фыркает Филиберт, закидывая ногу на ногу, – Значит, убрать Астора... Это будет проблематично. Он вокруг себя много людей собрал. – Да и черт с ними. Его убьёшь и все его люди падут, – поджимает губы Даниэль, – Ты в деле? – Ну, вдвоём мы не справимся. Нужен Жермен, а там у нас и в «Ковбоях» новые люди появились. Хорошие люди, проверенные. Надо будет решить. Сегодня это уже не получится, но завтра вполне. Соберём, а послезавтра тогда поскочим к Астору. – Времени мало, – хмыкает Даниэль и отодвигает от себя тарелку с наполовину съеденной кашей, – Я наелся, спасибо. Я хоть и говорил напарнику, чтобы он не лез в гетто, но, поверь, я его хорошо знаю. Он полезет.

***

– Добрый день, уважаемые полицейские..! – Внимание всем постам, требуется подкрепление в гетто, – приказным тоном шепчет в рацию Ханджи, прикрывая её рукой от лишнего шума, – Внимание, повторяю, требуется подкрепление в гетто, как можно скорее! БЫСТРО, СВОЛОЧИ! – ...Вас приветствует никто иной, как единственный король французского гетто – Астор. Эрвин поворачивает голову в сторону и видит его: всего в крови, в рваной одежде и ссадинах. Его бросает в дрожь только из-за одного его вида: будто он разговаривал совсем с другим человеком. – Он убил его, – безэмоционально шепчет Леви Эрвину, – Убил отца. – Почему ты так думаешь? – обеспокоенно спрашивает Эрвин, после этого оборачиваясь к Ханджи, которая стоит, облокотившись на машину, и сейчас пребывает в состоянии невероятного шока. Рот слегка приоткрыт, а рука совершенно незаметно опускается через окно в машину, чтобы забрать оттуда оружие и кинуть на сидение рацию, которая сейчас мешает. Что-то шикает туда Моблиту, который сейчас сидит за рулём, и тут же возвращается в то же положение, что и до этого. – Потому что с ним оставался только он один, – сквозь зубы пилит Леви, поджимая губы, – Не мог отец его отпустить. Да и посмотри в его глаза, Эрвин. Глаза Астора наполнены животной агрессией и злобой. Прожигают насквозь всё, что только видит. Астор шагает всё ближе и начинает говорить о чем-то на французском, громко противно смеясь: – Cher Daniel, je pensais que tu étais mort depuis longtemps. Je ne voulais pas te voir dans un tel environnement, je ne voulais pas... Mais que faire, c'est le destin!* Эрвин смотрит на Леви, а тот, поджимая губы, лишь крепче сжимает в руках пистолет и отвечает ему, крича с идеальным акцентом: – Je croyais que tu étais mort aussi. En fait, tu t'es avéré être un monstre pire que moi. Quelles sont tes intentions, Astor?*¹ – Леви знает французский? – спрашивает Ханджи у Эрвина, когда подходит к нему. Леви, закидывая волосы назад, снова смотрит на Эрвина и делает несколько шагов навстречу Астору. – Ну, как видишь, – Эрвин опускает взгляд в пол, сжимая руками голову. Мозги буквально кипят из-за всего того, что происходит. – А о чем они говорят? – спрашивает Ханджи, когда Леви начинает снова о чем-то разговаривать с Астором на французском. – О французских булочках и Эйфелевой башне, – саркастично кидает Эрвин, переводя взгляд на Леви, и продолжает, – Я то, блять, откуда знаю? Тебе лучше уехать, Ханджи. Пока ничего не произошло. – Ты мне не советы давай, а расскажи, что случилось? Откуда взялся Леви? – Самое подходящее время для разговоров, да? – шипит Эрвин, даже не обращая на неё внимание, – Я потом всё объясню, Ханджи. Просто бери и уезжай. Раздаётся какой-то удар: Эрвин резко поднимает голову и видит то, что Леви и Астор кинули пистолеты на пол и теперь разговаривают о чем-то, но уже абсолютно спокойным тоном. – Эрвин, – вдруг зовёт Леви, оборачиваясь к нему, – Медленно положи оружие на пол. А Вы, Ханджи, отправляйтесь отсюда обратно. Здесь ничего не случится. – Да как в... – Ханджи, таковы законы гетто. Я Вас искренне прошу покинуть его территорию и ждать новостей, – он цокает губами, когда Ханджи уже хочет начать возмущаться, и продолжает, – Всё будет в порядке. Мы не умрём. – Mourez.*² – смеётся Астор, но на него Леви сейчас не обращает никакого внимания. – Сейчас же уезжай, – рычит на неё Эрвин, благородно, совсем как кавалер, открывая ей дверь машины, и пытается её уговорить, – У тебя свадьба скоро, а тут чёрт знает, что может случится, Моблиту из-за этого плохо будет. Так что уезжай. Всё будет в порядке. Я приеду в отдел сразу же, как только всё закончится. И отмени тревогу и подкрепление. Этого не надо. Ханджи молчит. Молчит даже тогда, когда садится в машину, когда начинает закрывать окно и только тогда, когда остаётся совсем маленькая щель между стеклом и корпусом, она говорит: – Удачи вам. Только попробуйте умереть, сволочи, я вас убью. И Моблит, спасибо его пониманию, сразу же нажимает на газ и уезжает в противоположную выезду из гетто сторону, чтобы развернуться. Через несколько секунд полицейская машина проезжает мимо них и вскоре скрывается на другой улице. – Эрвин, – Леви смотрит на него и головой кивает, напоминая об оружии, – Подойди сюда и положи пистолет на землю. Эрвин молча шагает в их сторону, становится рядом с Леви и, наклоняясь, аккуратно кладёт пистолет на землю. – Я бы убил вас без малейших колебаний, если бы не ваша начальница. Поэтому пришлось тянуть, – пожимает плечами Астор, расслабленно (но слишком уж наигранно) улыбаясь, – Говорю сразу, моих людей здесь очень много, поэтому отпираться вам совсем не стоит. Вы их просто не видите, но они на каждой крыше, в каждом заведении. Ну что, господа, дать вам время на последний диалог? «На последний?» – проносится в голове у Эрвина, как что-то лёгкое и мимолётное, а после этого эмоции снова начинают накрывать по полной, но он их сдерживает. – Дай нам двадцать минут и мы прибудем в тот же бар, – нервно отвечает Леви, стуча пальцами по локтю другой руки, – Придем и делай с нами, что хочешь. – Мне нравится твой настой, Даниэль, – ухмыляется Астор, наклоняясь и поднимая оружие с пола. Забирает все три пистолета и продолжает, – Ваши оружия вам больше не пригодятся, поэтому я их возьму себе. Поставлю на полочку, как трофей. Ваше время на диалог начнётся с того момента, как только я зайду в бар. Астор сразу же разворачивается и быстрым шагом направляется к заведению, насвистывая какую-то весёлую песенку себе под нос. Эрвина пробирает дрожью. – Леви, неужели мы так просто можем сдаться ему? – Эрвин смотрит на него, чувствуя, как слёзы прибывают к глазам. – Эрвин, – Леви абсолютно спокойно хихикает и направляется в сторону бара, – Предлагаю вернуться в то же место, где мы и говорили. Эрвин шагает за ним и догоняет спустя три шага, поэтому Леви продолжает: – У меня есть план, – улыбается, смотря ему в глаза, – Шикарный план, Эрвин, но придётся побегать. И, возможно, расстаться с твоим пиджаком, который висит в баре на стуле. Эрвин внимательно слушает его, останавливаясь у стены бара. – Я люблю хранить интригу, поэтому не буду рассказывать, – ухмыляется Леви, доставая из кармана пачку сигарет, и подкуривает, – Если я тебя спасу... Ты хоть чуть-чуть простишь меня? – Я не могу сказать тебе этого сразу же, – грустно вздыхает Эрвин, опуская глаза, – Я не знаю, правда. Я не знаю даже, что с тобой делать! Ты всё перечеркнул и перевернул вверх дном! Скажи мне, что делать? Я не хочу, чтобы ты гнил в тюрьме, Леви, потому что я... Он резко замолкает, закрывая лицо ладонью. – Я знаю, что ты хотел сказать. Я тебя тоже, Эрвин, – Леви кладёт ему руку на плечо и выдыхает табачный дым в сторону, – Прекращай рыдать, пожалуйста, сейчас нам нужно взять себя в руки и порвать с этими уродами раз и навсегда. – Уроды – это Астор и его приближенные? – Возьми в этот список Леви Аккермана и Даниэля. С ними мы тоже покончим, но это, скорее всего, будет где-то через пару дней. Мне нужно сделать несколько дел. Эрвин молчит. А с кем он сейчас вообще говорит? С Леви или Даниэлем? Как будто две личности одновременно живут в одном теле и выходят наружу друг за другом. Его снова трясёт и он из-за слабости оседает на землю, поджимая к себе колени. Рана отзывается ноющей болью, но он не обращает на неё внимания. – Я сменю имя и уеду. Навсегда уеду, обещаю. Забудем друг друга, как какой-то непонятный, но очень хороший сон, – он смотрит на Эрвина и меркнет. Меркнет, как светлячок, постепенно потухая, – Не знаю, как для тебя, но для меня это самый лучший сон... – Не надо уезжать, – вдруг роняет Эрвин и Леви резко замолкает, смотря на него удивлённым взглядом из-под хмурых бровей, – Не надо, Леви. Я сильно привязался, да и вообще, зачем это всё?! Я что-нибудь придумаю, мы вместе придумаем! Всё будет нормально, просто... – Ты ж ненавидеть меня ещё больше начнёшь, когда до тебя будет наконец-то дойдёт осознание происходящего, – Леви садится перед ним на корточки, обнимая колени, – Ты уже меня ненавидишь. И до нашего знакомства ненавидел. Нам нужно забыть друг друга и просто разойтись, как короблям в море. Ты просто не можешь поверить в то, что сейчас происходит. Эрвин, это я. И я Даниэль. И всю жизнь им был. И всё это время рядом с тобой было то самое чудовище, которое ты так хотел убить, которое убило Майка. Эрвин закрывает лицо руками, рвано вздыхая. – Хватит лить слёзы, Эрвин, – он слегка толкает его в колено и улыбается, но внутри просто всё горит страшным огнём сожаления и боли, это пламя прожигает ледяную душу и пробирает до костей, – Я тоже этого не хочу. Но нам это необходимо. Обоим. – Я не хочу в это верить. Я хочу просто проснуться, чтобы всё было, как раньше, – Эрвин убирает руки от лица и смотрит на Леви красными глазами, – Ощущение такое, будто я во сне. Это очень больно, Леви. – Я тебя понимаю, – Леви виновато поджимает губы, – Веришь или нет, но мне тоже больно. Но давай мы оставим слёзы на потом. Нам нужно сейчас спастись и убить Астора. А потом мы обо всём подробно поговорим, – Леви касается его ладони и сжимает кончики холодных пальцев, – Договорились? – Да, конечно, – разбито улыбается Эрвин, – Я доверяю тебе. Они минут пять сидят в тишине – слова застревают в горле, так и не хотят выходить наружу. Застревают там вместе с эмоциями, бешеными эмоциями, которые сейчас и управляют этим телом. – Эрвин, – тихо зовёт Леви, – А можно тебя поцеловать? Эрвин резко оборачивается к нему, хмуря брови, а Леви моментально краснеет. – Нет-нет-нет, ты не подумай, если ты против, то ничего страшного в этом нет! – сразу начинает оправдываться, – Просто я подумал, а вдруг план не сработает и мы оказывается в последний раз вот так вдвоём сидим... – Целуй. Если так, то целуй. Леви тянется к нему и аккуратно касается горящих губ своими – потресканными и холодными, как у мертвеца. На несколько секунд отстраняется, а потом целует снова, кладя руку на щеку Эрвина. Непривычное чувство, учитывая то, что до этого Леви ни разу не целовался. Кончики пальцев будто бы покалывают несколько иголочек, когда Эрвин касается рукой его затылка и зарывается пальцами в волосы, пахнущие металлом и табаком. Эрвин целует расслабленно, аккуратно, будто бы некуда торопиться и их жизни сейчас не стоят на кону, а Леви лишь поддаётся ему, передавая всю инициативу в его руки. Такое ощущение, что в этом поцелуе любовь играет самую незаметную роль, а главные занимают, несомненно, эмоции. Страх вперемешку с усталостью, предчувствие чего-то непонятного и просто нейтральность. Леви отрывается от него и мямлит тихое, едва слышимое «Спасибо», на что Эрвин слегка улыбается, покрываясь едва заметным румянцем, и всячески игнорирует бешеное сердцебиение в груди. Чего-чего, но поцелуя (тем более в такой обстановке) Эрвин точно никак не ожидал. – Время, Эрвин, – как будто с неохотой произносит Леви, поднимаясь с земли, – Нам пора. Не отходи от меня ни на шаг и просто доверься. А, ещё... Смотри на меня, – когда Эрвин поднимает на него взгляд, Леви чешет правую бровь, – Вот такой жест – знак. Если так, то всё идёт хорошо. Если такой, – он заправляет волосы за ухо, – То всё вообще никак не идёт. Ну а если одновременно или подряд, то я сам не знаю. Эрвин молча соглашается, встаёт вслед за ним и шагает плечом к плечу. Дверь бара открывается и они по очереди заходят в него. – Быстро вы, – усмехается Астор, сидящий на барной стойке. Кроме него в баре находятся еще несколько парней и мужчин, его приближенные Возможно, кто-то есть и в каморке, но это навряд ли. На ней висит замок. – Где отец? – грубо спрашивает Даниэль, выступая чуть вперёд. – Не знаю, – расслабленно пожимает плечами Астор, – Понятия не имею, Даниэль. – Хорошо, другой вопрос, – Эрвин видит, как Леви нервничает, – Где его тело? – Сразу бы так, – усмехается Астор, спрыгивая с барной стойки, – В каморке лежит твой отец. Живой ещё, но долго не протянет. Так что, считай, умрёте вы с ним в один день. Даниэль поджимает губы, отходя назад. Эрвин смотрит на него и сердце сжимается где-то в груди. Как же его жаль. – Ну что, – противно смеётся Астор, – В кого стрелять первым, молодые люди? – В меня, – сразу же говорит Эрвин и усмехается, – Хоть добьешь меня за сегодня. – Мне нравится твоя позиция, Эрвин, – усмехается Астор, доставая из кармана пистолет. Старается грациозно прокрутить его в руке, но не получается и в итоге оружие падает на пол. Эрвин и Леви в один голос усмехаются, стараясь сдержать громкий смех, который так и рвется наружу. – Прошу прощения, нервничаю, – отчитывается Астор, краснея, и поднимает пистолет, – Последнее слово скажешь, Эрвин? Эрвин резко оборачивается к Леви и смотрит испуганным взглядом. План не работает? Что, блять, вообще происходит?! Почему последнее слово и почему он вообще должен его говорить? – Скажу, но попрошу пару минут, чтобы собрать мысли. – Думай быстрее, – цокает губами Астор, недовольно закатывая глаза, – Тугодум. Леви смотрит на Эрвина и чешет правую бровь. Всё идёт по плану. Значит, вероятность выжить ещё есть. – Ладно, – резко обрывает Эрвин, – Не буду ничего говорить. Стреляй. – Сразу бы так, – хмыкает Астор, – Ты готов? – Как никогда раньше, – отвечает Эрвин, но неуверенность всё же берёт вверх. Астор целится в него, отходя за барную стойку. Целится и начинает отсчитывать секунды. Пять. Четыре. Три. Два... Один! Нажимает на курок. Эрвин закрывает глаза настолько сильно, что перед глазами плывут круги. Но ничего не происходит. Осечка</i>. И тут же раздаётся какой-то грохот. Он распахивает глаза, не понимая, что произошло за эти пару секунд, пока он стоял с закрытыми глазами. В этот момент окно разбивается в дребезги и в бар летит бутылка, заткнутая горящей тряпкой. Коктейль Молотова. – ЭРВИН, БЕЖИМ! – кричит Леви, хватая Эрвина за запястье, и тащит его к выходу. Бутылка разливается неподалёку от Астора и бензин в небольшом своем количестве оказывается на его брюках. Секунда до того, как бар всполыхнет огнём. Эрвин и Леви выбегают из бара, останавливаясь ровно перед ним. За дверью раздаются дикие крики. – Отец. – сразу же роняет Леви, отпуская руку Эрвина и бегом направляется за здание бара, которое сейчас изнутри полыхает диким огнём. – Леви! – кричит ему вслед Эрвин и направляется за ним так быстро, как никогда раньше. – Даниэль! – кричит кто-то ещё непонятно откуда. Когда он подбегает за здание, видит только разбитое окно, а в этих самых трещинах Леви, мечущегося по комнате, наполненной дымом. – Отца тут нет! – кричит он в истерике, – Он обманул, Эрвин! Где отец?! – Эй, коп! – раздаётся сверху и Эрвин поднимает взгляд, невероятно сильно удивляясь, – Скажи ему, пусть немедленно оттуда вылазит! Я живой! – Леви! – кричит Эрвин в разбитое окно, – Он на крыше! Всё в порядке, быстрее иди сюда! Через считанные секунды Леви выпрыгивает на улицу. Из-за угла неожиданно выходит Жермен, громко смеясь. – Напугался, Даниэль? – хватается за живот, истерически смеясь, – Никуда папаша твой не делся. Жив он и здоров, Астора мы сами отпустили, потому что у нас с тобой план такой был. Кстати об Асторе... – Если он не слепой, – усмехается с невысокой крыши Филиберт, складывая руки на груди, – То увидит специально для него подготовленные огнетушители. Помереть он не должен, но напугаться – вполне. – Спускайся с крыши, акробат недоделанный, и пойдём посмотрим, что там в баре происходит. Помочь человеку надо, мы же не убивать его хотели. Пусть Дэни и коп вдвоём побудут, – смеётся Жермен, подходя к лестнице, и поддерживает её, чтобы Филиберт с неё не навернулся. Они тут же скрываются за углом, громко над чем-то смеясь. Леви плачет, смотря Эрвину в глаза. Плачет, нервно посмеиваясь, и заваливается к нему на плечо. Тот крепко обнимает его одной рукой и сам вытирает слёзы с щек. – Я рад, что ты жив, – навзрыд рыдает на ухо, – Прости меня за всё это дерьмо, Эрвин. – Потом поговорим на эту тему, – хмыкает Эрвин, аккуратно целуя его в макушку, – Я тоже рад, что ты живой. Правда рад. Я надеюсь, что этот кошмар закончился? – Закончился, – тихо отвечает Леви, – В этом я точно уверен.