французское гетто

«Двадцать третье августа, 86. Дело по поводу Даниэля встало на месте. С его возвращения прошло практически пять месяцев — за это время было совершено тридцать жестоких убийств. Уровень жестокости с каждым разом всё растёт, иногда жертв не могут опознать даже родственники. Найти его всё так же не удаётся, следов на месте преступления он не оставляет. Насчёт Астора тоже темнота: никаких новостей. С того момента, как в гетто началась на меня (Эрвин Смит) охота, прошло так же около пяти месяцев. За это время я несколько раз побывал в гетто вместе с Леви — ничего не происходило, никто из сторонников Астора мне нам не встречался, а если и встречался, вероятность чего больше, то ничего не делали. В гетто затишье и, как говорит один из источников информации, затишье перед ужаснейшей бурей (имеет ввиду «большие перемены», запись от двадцатого апреля). Даниэль так и не появлялся в гетто, а если и появлялся, то встречался исключительно с Филибертом и «Ковбоями». Будем работать дальше и ждать тех самых перемен в гетто, которых так ждут сами французы.»  — Ты дописал? — чужой голос выводит его из прострации. Он закрывает тетрадь и оборачивается к говорящему:  — Да.  — Тогда помоги мне достать вон ту, — Леви указывает пальцем на верхнюю полку шкафа, — Ту коробку. Пожалуйста.  — А сам не достаёшь? — усмехается Эрвин и встаёт со стула, Леви цокает губами, но не обижается. За время работы с Эрвином он уже к этому привык. Подходит к шкафу, рядом с которым стоит Леви, и тянется руками наверх.  — Не эта! — бросает Леви. Эрвин снова оборачивается и смотрит на него. Секунда и Эрвин наклоняется к Леви, хватает его за ноги и поднимает на руки со словами «Доставай тогда сам». Леви удивляется и из-за непривычной высоты слегка даже начинает дрожать и побаиваться, но всё равно улыбается, как ребенок. Никто никогда в жизни не держал его на руках. Никогда. Это слишком уж странное ощущение, когда ноги не чувствуют пола так долго, но ты не сидишь на высоком стуле.  — Эрвин, блять! — Леви хлопает его по плечам, слегка шипя из-за того, что Эрвин слишком уж сильно сжимает его ноги, не прекращая улыбаться, — Обязательно надо воображать?! Жену свою так на руках носить будешь! Эрвин смеётся:  — А ты уверен, что у меня будет жена? Леви прыскает со смеху и чуть ли не падает, поэтому хватается за плечо Эрвина, другой рукой тянется за пыльной коробкой и достаёт её.  — Опускай, — командует, прижимая к себе коробку, и смотрит на Эрвина сверху (ого!) вниз. — Кран подъемный. Леви аккуратно приземляется на то место, где стоял минуту назад. Сдувает с коробки пыль и из-за этого чихает так, что небольшое серое облачко вздымается в воздух.  — Тут все фотографии, которые только у меня есть, — поясняет Леви, садясь на пол в позу лотоса, и ставит лёгкую коробку перед собой, — Давай вместе посмотрим?  — Да, конечно, — Эрвин улыбается и садится рядом с ним, совершенно случайно задевает коленом его ногу. И тут Леви снова пробирает дрожь и на этот раз страх больше, чем от поднятия на руки: Он неожиданно для себя вспоминает о том, что в первый день работы с Эрвином, когда они впервые ехали во французское гетто, он сказал, что дядюшка, будучи пьяным в хлам, приводил домой хастлеров, «мужчин по вызову». А ещё в голову полезли слова Ханджи о том, что Эрвин… Из этих. Только от одной этой мысли Леви уже хочется закричать. Он поджимает губы и смотрит на Эрвина:  — Постой, — кладёт свою ладонь поверх запястья Эрвина, когда тот тянется за альбомом, — Помнишь, я в первый день говорил тебе о том, что Кенни приводил парней по вызову к нам в квартиру?  — Помню, — Эрвин окидывает его вопросительным взглядом, — Хочешь об этом поговорить?  — Да. Я, вообще-то, очень давно хотел поговорить с тобой на тему всего этого, но всё не решался. Но сейчас я тебе полностью доверяю, поэтому, думаю, самое время.  — Я тебя внимательно слушаю, — Эрвин кладёт альбом на место и Леви убирает руку.  — Мне было восемь лет. И ты только представь: маленький мальчик смотрит на то, как два голых парня ходят по квартире, а потом вместе с пьяным в стельку дядюшкой запираются в гостиной и занимаются там… Сам понимаешь чем. У меня эти звуки: стоны противные, хлюпания, скрип дивана, до сих пор в голове крутятся иногда, вот уж неприятно и тошно становится, — Леви неприятно морщится, снова вспоминая ту ужасную ночь, — И что самое пугающее… — Леви снова сильно передёргивает. Эрвин смотрит на него и понимает, что тот не на шутку нервничает: перебирает пальцами, быстро дышит, стучит зубами в секунды тишины, — Они звали меня с собой. Маленького, блять, мальчика, который бегал по квартире с плюшевым медведем в руках! Маль-чи-ка, просто вдумайся… Они практически затащили меня туда, хоть я и не понимал, что происходит, но Кенни вовремя успел сказать им, что меня нужно выставить за дверь. Эрвин хочет что-то сказать, но Леви продолжает говорить, смотря в одну точку на полу. Говорит быстро и чётко, даже не сбиваясь с мысли, не запинаясь. Такое ощущение, что он эту историю несколько раз в голове прогонял. Эрвин под большим впечатлением смотрит на него, задумчивого и поникшего, и слегка поджимает губы.  — Повторюсь опять, мне было восемь — совсем ещё непонимающий ничего ребёнок, которому очень уж интересно, что там в соседней закрытой комнате происходит. Я посмотрел в замочную скважину и, наверное, это оставило мне какую-то травму. Зря я это сделал, — грустно усмехается и упирается руками в пол, поднимая взгляд на Эрвина, — А ещё… Голос дрожит. Эрвин смотрит на него и видит, как глаза медленно начинают плыть. Слёзы. Одна из них сбегает по щеке, и Леви тут же стирает её, но лучше от этого не становится. Он смотрит Эрвину в глаза около тридцати секунд, смотрит, а губы дрожат, дыхание сбивается, как перед сильной истерикой, руки сжимают в кулаки штанины широких домашних брюк.  — Меня изнасиловали, когда мне было пятнадцать, — отрезает и, не сдержавшись, закрывает лицо руками, на какое-то время замолкая, — Какой-то мужчина за гаражами поздно вечером. Я возвращался домой от друга. Эрвин моментально бледнеет: внутри что-то рушится карточным домиком, и он смотрит на Леви, плачущего и слегка покрасневшего. Он двигается к нему ближе и кладёт руку на его плечо. Леви дёргается, как будто испугавшись, поднимает голову и смотрит ему в глаза:  — Как же страшно мне было, Эрвин, — стирает слёзы и шмыгает носом, без какого-либо страха кладя свою руку поверх его ладони, — Это было ужасно. Хуже, чем ужасно. Как же он доверяет Эрвину. Доверяет, как в жизни никому не доверял. Насчёт того, что Эрвин что-то сделает, беспокоиться просто абсурдно. Это ведь Эрвин. Леви даже может назвать его родным. Это ведь его родной Эрвин. Его случайное прикосновение к коленке встревожило его и набило на эти ужасные воспоминания, потому что именно в тот проклятый темный вечер колени пострадали больше всего. Их часто касались, они бились об асфальт, а потом кровоточили в грязной луже.  — Леви, я…  — Я не знаю, что потом стало с этим мужчиной. Дядюшка сразу же узнал о том, что произошло, я с порога об этом сказал. Весь грязный, мокрый, потому что меня повалили на землю прямо в лужу, зарёванный. Кенни просто в эту же минуту ушёл из дома и вернулся очень поздно, уже под утро. Я не спал и слышал, как он что-то долго делает на кухне и матерится. Потом почувствовал запах сигарет и услышал, что он открывает бутылку. Он так и не лёг спать в тот день. Может быть такое, что он его убил, — Леви делает глубокий вздох, пытаясь успокоится, — Я думаю, что это и произошло. Потому что в этот же день он был до ужаса поникший, но кое-как пытался меня разговорить и поддержать. Давал мне сигареты, хоть и говорил, что мне пора бросать, предлагал выпить, даже купил кусок копчёного мяса, что для нас с ним в то время было роскошью. Я благодарен ему за это, правда, хоть и поддерживать он никак не умеет.  — Леви, я тебе искренне сожалею, — произносит Эрвин и видит, как губы Леви снова вздрагивают, — Ну же, иди сюда. И Леви заваливается на него. Чувствует, как Эрвин крепко обнимает его за плечи, и обнимает в ответ. Несмотря на то, что он сейчас плачет, что сердце сейчас разрывается на куски — он чувствует, что с души как будто свалился огромный ком. Он хоть с кем-то этим поделился. И хоть кто-то наконец-то его услышал. И хорошо даже, что Эрвин плохо умеет поддерживать, прямо как Кенни, что его максимум — объятья (а вот этого с Кенни никогда не было), это Леви сейчас больше всего необходимо. Просто объятья, без лишних слов. Сейчас он даже в какой-то степени счастлив. Они сидят так около пяти минут, и Леви наконец-то более-менее успокаивается и приходит в себя. Вокруг тишина, только лишь часы тикают и Эрвин на ухо нервно дышит.  — Сейчас, будучи двадцатидвухлетним, меня от одного осознания того, что рядом со мной может находиться гей, передёргивает, — Леви отстраняется от него, стирая старые слёзы с щек. Эрвин сидит напротив, и Леви видит, что у него самого глаза на мокром месте, но продолжает, уводя тему немного в другое русло, — Сразу вспоминаю тех ублюдков. Думаю, очевидно, что после такого у меня пошла неприязнь к этому, пусть и в более зрелом возрасте. Я не говорю о том, что это неправильно, что это какое-то там психологическое отклонение или болезнь, что так не должно быть и вообще геев надо убивать, ты не подумай, нет, есть и есть, главное, чтобы… Чтобы меня это больше никак не касалось. Я их боюсь и, наверное, понятно почему. Эрвина трясёт, трясёт не на шутку — на душе как будто куча злых кошек скребут, да не то, что скребут, а в кровь раздирают всё, что только можно. Бедный, бедный Леви, Эрвин даже не догадывался, что он хранит в себе такое… Такое ужасное, болезненное воспоминание. Эрвину кажется, что ещё несколько минут, и он просто разревется из-за сожаления и осознания того, что не может ничем помочь.  — Я боюсь, что я такой же. Я боюсь, что я после этих случаев — гей. Боюсь в один момент осознать, что влюбился не в девушку, а в… В мужчину, блять, да это даже звучит страшно!  — Леви, геями рождаются, а не становятся.  — Я знаю, — Леви кивает, — Знаю, Эрвин. Но всё же боюсь. А вдруг…  — Послушай, а чего именно ты боишься?  — Да я сам себя боюсь. Это ведь… Ужасно. Если вдруг я влюблюсь в мужчину, то не знаю, что я с собой сделаю. Это страшно. Меня так это пугает, Эрвин, ты бы знал! Вдруг я тоже стану таким же ублюдком, как и тот мужик, как и те два парня?! Вдруг я тоже… Буду таким же ублюдком, об которого ноги вытереть мало? — начинает говорить слегка дрожащим голосом, поднимая взгляд на Эрвина и тот замечает, что Леви снова чуть ли не плачет, — Ну, ещё осуждение со стороны людей, разумеется. Берём в учёт то, что сейчас гомосексуальность признана болезнью, моральное давление будет куда сильнее и тяжелее.  — Ну, осуждение со стороны есть всегда, — Эрвин тянет к нему руку и кладёт на его бедро, пытаясь таким жестом обозначить полнейшее доверие, Леви сначала смотрит на него, а потом снова опускает взгляд, — Всегда. А ублюдком ты не будешь, потому что ты человек не такой. Ты хороший и невероятно добрый, хоть с первого взгляда таким и не кажешься. А то, что ты сам себя боишься… Ты ведь ещё не влюблялся в человека своего пола? Леви нервно сглатывает, чувствуя, как горячая рука плавно поглаживает его ногу и покрывается мурашками. Ему не неприятно это прикосновение, оно не навевает на воспоминания о прошлом, о том проклятом мужчине за гаражами, нет, наоборот. Это что-то совершенно другое.  — Не знаю, — фыркает, — Чёрт возьми, да я не знаю!  — А если я тебе скажу, что я — гей, что ты сделаешь? Эрвин видит, как Леви вздрагивает, поэтому тут же жалеет о том, что спросил об этом. Убирает руку и пристально смотрит в чужие глаза, направленные на него:  — Ты это сейчас серьёзно?  — Просто представь.  — Эрвин, вот кому-кому, но тебе я доверяю. Даже если ты такой, ты ведь не будешь поступать так, как те мрази? Так ведь?  — Не буду, — Эрвин кивает, слегка улыбаясь, — Но ведь не все геи такие, как те уроды? Леви поджимает губы:  — Не все. Ладно, закрыли тему. Это нужно думать самому и разбираться, тебе я пудрить этой глупостью мозги больше не хочу, — Леви видит в его выражении лица удивление и тут же слегка улыбается, — Я очень сильно благодарен тебе за поддержку и за то, что ты меня выслушал. Искренне, от всей души благодарен.  — Тебе спасибо, что смог рассказать об этом ужасе.  — В любом случае, — Леви тянется к коробке и достает из неё потрёпанный альбом, — Я очень рад, что мы познакомились. Не знаю, какой была бы сейчас жизнь без тебя. Сложно представить. *** Альбомы долго просматриваются с громкими приятными разговорами. Леви показывает некоторые свои фотографии, где он ещё маленький — таких насчиталось десять штук. На одной из них он держит в руках маленького птенца и широко-широко улыбается, щурясь из-за солнца. Эрвин ещё никогда не видел такой его улыбки в жизни, поэтому этот снимок так сильно запал ему в душу. Один снимок был сделан, когда Леви было шесть лет — он лежит на кровати, закинув ногу на ногу, и читает какую-то толстую книжку. Эрвина удивило то, что в таком возрасте Леви, видимо, сильно любил читать. «Меня всегда притягивали книги, — ответил ему на этот вопрос Леви, — Никогда в жизни ничего так не любил, как читать. Я и сейчас очень много читаю в свободное время, ну, об этом я тебе уже рассказывал». Действительно, за пять месяцев Леви успел рассказать ему многое. Пять месяцев. Эрвин и подумать не мог, что смазливый, низкий, противный с первого взгляда парнишка с прокуренным голосом станет для него кем-то большим, чем просто коллега по работе. Леви стал для него другом, лучшим другом, каких в тридцатилетнем возрасте найти просто невозможно. Эрвину повезло. За это время они сильно сдружились и открылись, начали невероятно сильно доверять друг другу. Леви рассказал Эрвину о своей покойной матери, о том, что по рассказам его дядюшки Кенни (Эрвин плох на запоминание имён, но всё же вроде бы правильно запомнил) она работала в каком-то дряхлом старом борделе, подхватила там же серьезную инфекцию и умерла. Про дядюшку этого, правда, Леви старается говорить как можно меньше — уходит от темы или отвечает скользко, как будто с неохотой. Эрвин знает только то, что он должен быть где-то в Америке. Может быть, даже в Лос-Анджелесе где-то ошивается, но это не точно. Эрвин уже думает о том, что пора собираться домой, время уже довольно-таки позднее. Они около часа рассматривали фотографии, потом пили кофе (Эрвину, благодаря Леви, кофе даже начал нравиться), выходили на балкон, чтобы Леви покурил, а Эрвин понаблюдал за видом на город и послушал какую-нибудь интересную историю, смотрели телевизор, много-много разговаривали, потом снова смотрели фотографии. Время рядом с Леви летит незаметно быстро. И за это даже обидно.  — Слушай, — произносит вдруг Эрвин, делая глоток кофе, — Ты же сбежал от своего дяди, когда тебе было пятнадцать?  — Я тебе сказал, что пятнадцать, на самом деле семнадцать, — Леви жмёт плечами, — На два года старше, чем по его расчётам.  — Значит, прошло уже…  — Пять лет, — поджимает губы Леви, — Пять лет назад я от него ушёл. И чего это вдруг ты об этом вспомнил?  — Да так, — Эрвин ставит кружку на стол и берёт печенье из небольшой темно-синей вазочки, — Просто вдруг в голову взбрело. И, выходит, ты прожил в приюте…?  — Год, — договаривает за ним Леви, ставя одну ногу на стул для удобства. Берёт Винсента на руки и начинает чесать ему за ушком, хоть тот и недовольно шипит, — Потом ушёл оттуда, устроился в полицейскую академию и жил в общежитии. Условия там, мягко говоря, ужасные, что меня сильно поразило. Потом начал подрабатывать в разных местах, накопил деньги и съехал в съёмную старую квартиру где-то в районе как раз-таки французского гетто. Его было видно из окон.  — А эта квартира арендованная?  — Эта — нет. Дядюшка в один момент вспомнил обо мне и подкинул денег, которые тоже, как оказалось, копил. Деньги, которые выплачивало государство за его опекунство надо мной. После моего побега их, конечно, перестали ему платить, но этой суммы, плюс ещё и моих накоплений, хватило, чтобы купить небольшую квартиру.  — И это всё в двадцать два года… — бубнит себе под нос Эрвин, смотря в стол и задумываясь. Он в свои двадцать два жил в съемной квартире вместе с тремя друзьями, потому что так сумма за аренду с каждого значительно уменьшается. Правда, кровать была всего одна, поэтому кто-то на раскладном кресле, а кто-то на матрасе в коридоре. Эрвин вспоминает это и усмехается — славные были времена.  — В двадцать один я купил эту квартиру, — поправляет его Леви, — В двадцать два выпустился и сразу в наш участок. Эрвин вдруг понимает, что изнутри его распирает непонятная гордость за Леви. Многого добился, несмотря на совсем юный возраст. Многое пережил и перенес, некоторые люди, прожившие больше половины века, столько не переживают. Молодец. Эрвин слегка улыбается.  — Забыл тебе сказать, — голос Леви выбивает из мыслей, — Я взял отгул на пять дней. Завтра уезжаю к другу в Сан-Диего.  — Ого, — Эрвин удивляется и с грустью ухмыляется, опуская взгляд, — Что-то случилось?  — У него младший брат сжёг сарай и сам сгорел заживо. А отца, как только он об этом узнал, хватил сердечный приступ и он тоже умер, но на следующий день. Надо поддержать его. Эрвин смотрит на него с ужасом. Ставит кружку на стол и удивлённо шепчет:  — Ты так спокойно говоришь об этом… — говорит, а самого трясёт. Становится не по себе. От одного осознания такой кошмарной трагедии становится плохо. Бедные люди.  — А что поделаешь? — пожимает плечами и совершенно спокойно продолжает об этом говорить, — Это жизнь. Могло быть намного хуже.  — На чем ты завтра уезжаешь? Может, мне помочь собрать тебе сумки? Проводить? — Эрвин встревоженно смотрит на него, а Леви слегка усмехается и уводит взгляд к окну. Стемнело.  — Уеду на автобусе. Помогать и провожать не надо, я сам справлюсь. Кот недовольно рычит на коленях Леви, тут же спрыгивает под стол. Через несколько секунд расслабленно тянется на ногах Эрвина.  — Ну и всё же…  — Не стоит. Тебе завтра на работу, — хочет продолжить, но его перебивает Эрвин.  — Завтра воскресенье.  — Тем более выходной. У тебя впереди сложная неделя, нужно набраться сил. Я не думаю, что возясь со мной, ты отдохнёшь.  — Отдохну, ещё как, — Эрвин жмёт плечами, поглаживает кота, который очень уж довольно мурчит и трётся головой об его ладони.  — Закрыли тему, сам всё сделаю. Через десять минут после этого Эрвин уже стоит в освещенном светом с кухни коридоре и надевает кроссовки: кот трётся об его ноги и, видимо, не хочет, чтобы он уходил.  — Леви, а за котом надо будет следить? — вдруг спрашивает Эрвин, наклоняясь и поднимая Винсента на руки.  — Да, вот насчёт этого я не подумал, — Леви стоит в дверях кухни, облокотившись на косяк и сложив руки на груди, — Сможешь взять его к себе на это количество времени? Всё равно тебя он любит больше, чем меня.  — Разумеется, — Эрвин улыбается и уже обращается к коту, — Поедешь ко мне пожить? Кот не реагирует, только прижимается к нему и всё так же громко мурчит. Леви стоит с таким же каменным лицом, как и до этого, и лишь смотрит на Эрвина. Эрвин опускает кота на пол.  — Я дам тебе корм и чистый лоток, — Леви тут же пропадает на кухне, — Я недавно как раз новый купил, даже ещё не собирал его. Эрвину подсознание орёт истошным воплем о том, что, кажется, что-то не то происходит. Пытается докричаться, но не выходит — Эрвин это игнорирует. Что-то здесь не то, явно не то, Леви ведёт себя как-то не так! Леви приносит пакет, в котором лежат упаковки с жидким кормом и тёмно-синий лоток с наполнителем. Отдаёт пакет Эрвину и тот уже протягивает руку, чтобы забрать его и попрощаться. Но Леви резко хватает его за запястье; сжимает так, что Эрвину даже становится больно. Леви поднимает глаза и Эрвин видит, что тот чуть ли не плачет.  — Я тебя прошу, — Леви смотрит в глаза, а голос почему-то дрожит. Эрвин не понимает, совсем ничего не понимает, но только слушает его, — Не смей ездить в гетто без меня.  — Я не думаю, что что-то произойдёт, потому что когда мы с тобой езд…  — Не смей! Я тебя прошу, — Леви кричит, из-за этого Эрвина пробирает дрожь. Он никогда не видел его таким: будто бы испуганным, а будто бы ледяным, таким, каким он был в первые дни их знакомства, — Умоляю, Эрвин! Не суйся туда, пожалуйста. Пожалуйста…  — Ладно, ладно, — Эрвин хлопает ему по плечу, а Леви опускает голову вниз и рвано вздыхает — Не поеду, не беспокойся. Но почему?  — Потому что если с тобой что-то случится, я не переживу.  — А, — Эрвин тихо усмехается и Леви снова поднимает голову, — Не поеду.  — Обещаешь?  — Обещаю, — Эрвин улыбается и Леви сквозь неожиданно появившиеся слёзы улыбается тоже. Отпускает его запястье и отдаёт пакет, поднимает Винсента с пола и отдаёт в руки Эрвину  — Ну вот и замечательно, — говорит так же спокойно, как и до этого, — Ну, до скорого?  — До скорого, — Эрвин тянет ему руку, чтобы попрощаться, но Леви вдруг заместо рукопожатия обнимает его. Обнимает крепко, как будто в последний раз. Эрвин обнимает его тоже, из-за чего кот, который оказался зажат двумя телами, начинает шипеть.  — Скоро увидимся, — улыбается Леви, отходя от него на шаг. Эрвин открывает дверь и выходит в подъезд.  — Звони, как будет возможность, — роняет он и Леви кивает. Эрвин шагает к лифту и Леви закрывает за ним дверь. Эрвин уходит с котом в руках и даже не догадывается, что это один из последних диалогов с тем самым смазливым, прокуренным, ранее противным, но сейчас таким родным Леви Аккерманом. То, что случится через несколько дней, перевернёт всю его жизнь на до и после. По приезде домой Эрвин сразу же ставит лоток в ванную. Кот, видимо, даже не замечает смены места жительства, поэтому сразу же находит мягкую поверхность, а если конкретно, то кровать, и спокойно дремлет, иногда вздыхая во сне, как расстроенный человек. Эрвин звонит Леви, как только заканчивает с мытьём старой кормушки, которую нашёл в полке под раковиной. Раньше у него тоже был кот, ярко-рыжий, как будто огненный. Его звали Каспер и он был самым прекрасным котом на свете. Добрым, умным и очень сонливым. Эрвин отвёз его на усыпление, как только у него обнаружилась опухоль, которая уже дала метастазы, чтобы он не мучался. Эрвин невольно вспоминает его и слегка улыбается, хоть и с грустью.  — Спишь?  — Сумку собираю, — на том конце провода голос сонный и какой-то грубый, — А что такое?  — Может мне всё-таки завтра тебя провод… Его перебивают долгие противные гудки.