Когда мы верили в бабочек

— Рома! — вопль рассекал ночную зимнюю мглу, будил тихие окрестности. За спиной скрипнул снег. Вербинин резко обернулся, стараясь сфокусировать взгляд. В нескольких шагах от него стоял Никифоров. На его чуть покрасневшем от мороза лице отразились озадаченность и злость. Антон подумал, что когда-то уже видел такое выражение у парня, но не смог вспомнить, при каких обстоятельствах. — Ромочка! — нетрезво заорал мужчина и кинулся к Роману, ощущая неистовую радость. Хотелось рыдать и целоваться. — Блять… Ты чего орёшь? — не столько злобно, сколько ошарашенно прошипел Рома. Глянув на здание детдома, он заметил, что в одном из окон на втором этаже зажёгся свет. Чертыхнувшись, Никифоров схватил мужчину за рукав и поволок в сторону, в темноту, подальше от блёклых уличных фонарей. Когда ночная мгла поглотила их, Антон крепко обнял Романа, прижал к самому сердцу и принялся покрывать раскалёнными поцелуями любимое лицо: холодное, чуть красное от зимней стужи, с обветренными щеками и губами. Никифоров пыхтел, весьма грубо схватив Вербинина за плечи. — Ты чё делаешь? — хрипловато прошептал парень, немного пошатываясь от такого мощного напора. — Ромочка, родной… Идём домой. Я так соскучился! Так соскучился! — продолжая исступлённо зацеловывать лицо Никифорова, выпалил Вербинин и, замолчав, ткнулся в его губы своими. Утянул Рому в горячий и глубокий поцелуй. — Тут мой дом, — резко ответил Роман, разорвав поцелуй. Губы слегка саднило. — Я не могу без тебя. Совсем. Пожалуйста, идём домой… — с болью шептал Вербинин, крепко держа парня в своих объятиях и ощущая, как глаза предательски обжигают слёзы. — Да ты бухой! — вдруг воскликнул Никифоров и рассмеялся. — Блин, ты такой смешной сейчас! Вербинин сфокусировался на светлых, шальных, холодных глазах Романа и потянулся за очередным поцелуем, но смеющийся парень упёрся руками в его грудь и мотнул головой, мол, нет. После этого он отошёл от мужчины и небрежно сказал: — Ладно, идём, провожу тебя. Город словно вымер. Было тихо, не по-ночному светло и морозно. Снег скрипел под ногами, осыпался на землю, светлячками бился в свете уличных фонарей. Они прошли один квартал, затем второй, и всё это время брюнет порывался взять Ромку за руку, но тот смеялся и одёргивал её. Пару раз Антон чуть не упал, а потом ему словно что-то ударило в голову. Схватив Романа за локоть, он потащил его в подъезд ближайшей высотки. — Это не твой дом, алкаш! До твоего ещё пилить и пилить! — расхохотался Никифоров, которого явно искренне забавляло состояние Вербинина. — Я знаю, просто… уже не могу… ждать… — с хрипотцой прошептал Антон, запинаясь о ступеньку. Они оказались в прохладном и пахнущем сыростью подъезде. Тяжело дыша и выпуская ртом облачка пара, Вербинин увлёк парня в кабину лифта. Роман скалился, недоверчиво глядя в пьяные карие глаза. — И дальше чё? — спросил он, когда дверцы съехались. — Дальше… — брюнет положил прохладные ладони на щёки Никифорова. — Хочу почувствовать тебя… — В смысле? — ухмыльнулся Роман, с вызовом взирая на мужчину. — А ты почему ходишь без шапки? — блестящий, словно подтаявший горький шоколад взгляд заскользил по волосам Ромки, припорошенным снегом. Большим пальцы принялись нежно поглаживать шершавую кожу щёк. — Заболеешь… — Отстань, — огрызнулся Никифоров и прищурился. Впрочем, было заметно, что он был не слишком-то рассержен. Антон убрал руки с лица парня и вплёл пальцы в его густые волосы. Кожу почти обжёг подтаявший снег. Волосы сделались влажными, что в глазах Вербинина придало Роману особую сексуальность. Мужчина заставил Ромку отойти от дверей и прижал его спиной к стене. Не разрывая зрительного контакта, он отпустил волосы парня, расстегнул его куртку и принялся разбираться с ширинкой джинсов. Рома учащённо задышал, его холодные стекляшки-глаза вспыхнули так, словно их поднесли к солнцу. — Чё творишь? — прошептал он, зажёвывая угол губ. — Тебе понравится… — Вербинин расстегнул ширинку парня и, не оборачиваясь, нащупал кнопку самого высокого, восемнадцатого этажа. Нажал на неё. Лязгнув, лифт медленно поехал вверх. Брюнет опустился на одно колено перед Романом и рванул вниз его джинсы вместе с бельём. Грязно выматерившись, Никифоров вцепился в волосы Вербинина, судорожно сжал тёмные пряди в пальцах. Антон принялся покрывать нежными поцелуями член Ромы, при этом приподнимая вверх ткань его бордового свитера. Мужчина чувствовал себя маньяком, когда вдыхал аромат Никифорова и касался губами нежной кожи на члене и яичках, мягких волос на лобке. — Блять… Ты чё делаешь? Не останавливайся… — бессвязно пробормотал парень, теребя волосы Антона в своих руках. Низ живота будто бы начинало заполнять горячим нектаром. — Ты вкусно пахнешь, — с нежностью прошептал Вербинин и, вытащив язык, провёл им по бархатистым яичкам. Рома громко застонал, напряжённо наблюдая за мужчиной. По телу прошла дрожь. Антон, почувствовав это, ласково улыбнулся и тут же взял член двумя пальцами, оттянул с головки кожу и облизал её, словно фруктовый лёд. Пока Никифоров матерился и ударялся макушкой о стену лифта, Вербинин принялся играть кончиком языка с дырочкой на головке, ощущая выделяющуюся из неё влагу. — Я тебя убью, — прошептал содрогающийся Рома. Его влажные волосы стояли торчком, щёки стали румяными, глаза были влажными и блестящими. — Ты вкусный, — шепнул Вербинин и начал вбирать член в рот. Тот мгновенно ответил на ласку, стремительно твердея. Когда орган оказался в раскалённом рту мужчины во всю длину, Антон стал двигать головой, остервенело отсасывая парню. Движения были грубоватыми и резкими, головка упиралась в гланды, нос то и дело прижимался к волосам на лобке Ромы. Тот взвыл. Лифт остановился и двери медленно разъехались. В эти мгновения Вербинина пробила дрожь от мысли, что на конечном этаже может кто-то стоять… И их увидят в таком пикантном положении… Это заряжало тело безумным адреналином. Но нет. На этаже было тихо и, судя по всему темно. По крайней мере, боковое зрение Антона не уловило бьющего в кабину света. Он быстро двигал головой, крепко сжимая губы вокруг члена. Одна ладонь гладила живот парня, вторая — его ягодицы. Дверцы съехались. — Горячо… Блять, как же горячо! — с чувством прошептал Никифоров, начиная двигать бёдрами. Он находился на грани оргазма. Во рту у Антона было влажно: слюна и выделения стекали из углов губ, а толчки парня переросли в откровенный трах его горла. Вербинин жмурился и позволял текущей головке биться о собственные гланды. Рома больно сжимал волосы на голове мужчины и потягивал их, постанывая и изнывая от наслаждения. В какой-то момент сдерживаться стало невыносимо. Запрокинув голову и плотно прижав лицо Антона к своему паху, он принялся кончать. Из его губ вырвался сладострастный вой. Роман елозил спиной по стене, отчаянно жмурясь, а его сперма сгустками летела в пищевод мужчины. Было душно, сладко, остро и прекрасно. Факт того, что всё происходило в подъезде жилого дома, будоражил, заставлял кровь кипеть. Приняв последнюю каплю спермы, мужчина выпустил мокрый член изо рта и облизал припухшие губы. Его потряхивало от наслаждения и алкоголя, что ещё теплился в крови. — Ну ты даёшь… — только и смог прошептать Роман, задыхаясь от переизбытка наслаждения. Его руки подрагивали, когда он натягивал трусы и джинсы. Вербинин медленно встал с колена. Рассматривая пылающее лицо парня и его великолепные светлые глаза, Антон провёл ладонью по шершавой щеке Ромы. Лифт медленно поехал вниз. Когда кабина остановилась внизу и из неё вышли одуревшие и запыхавшиеся мужчина и парень, на первом этаже уже никого не было. Кто именно вызвал лифт, осталось загадкой, но где-то там, наверху, на лестнице, слышались тихие шаги. Антон и Рома вывалились на снежную улицу. Словно теперь они оба были пьяны, пошатывались и блестели глазами. Вербинин поймал случайную машину и под томное пение популярной западной певицы, льющееся из радиоприёмника, их доставили по нужному адресу. *** Утро выдалось не по-зимнему солнечным. Антон сидел на кухне, пил кофе с печеньем и вспоминал события прошедшей ночи. Он плохо помнил, как они завалились к нему домой и потом долго целовались в тёмной прихожей. Взасос. С укусами. Не зажигая свет. Затем как-то добрались до кровати и продолжили поцелуи на ней, в конечном счёте уснув. Кто заснул первым, мужчина уже не помнил. Но, проснувшись час назад, он с замиранием сердца увидел любимые черты спящего рядом Ромы. Во сне парень был таким беззащитным, словно ребёнок, которого нужно защищать. Дикая душевная боль потихоньку притуплялась. Никифоров был в его квартире. Значит, лёд тронулся. Значит, есть шанс. Вербинин понятия не имел, какими будут их отношения, если вдруг им суждено быть, но он не находил в себе силы отказаться от этого безумия, которое завладело его душой и сердцем. Подобное случилось с ним всего один раз в жизни, да и то теперь Антон уже не был уверен, что это действительно так. Теперь его чувства были иными, поскольку он сам изменился. Годы повлияли на его мировоззрение, становление и характер. И, возможно, сейчас чувства Вербинина были куда сильнее тех чувств, из-за которых он много лет назад решился на самоубийство. А потом было много всего. Он вступал в быстротечные связи, дарящие хороший секс и гамму ярких эмоций, но всё это было слишком иллюзорно. Его жизнь была в стиле лаунж*. Красиво, приятно, но без движения души, эмоций и следов в памяти. Он уходил, от него уходили, но это никогда не было событием, от которого следовало бы оправляться. А теперь… теперь наступала эра чего-то большого и настоящего, как солнце. Как сама жизнь. — Жрать хочу, — раздался сонный голос, заставивший Антона перевести взгляд на проходящего на кухню парня. Тот был в одних только незастёгнутых джинсах. Вербинин залюбовался им. — Бери в холодильнике всё, что хочешь, — сказал он мягко. Роман мельком глянул на мужчину, ухмыльнулся и, включив кран, припал к нему губами, делая жадные глотки. Напившись, Никифоров стал опустошать холодильник, вываливая на стол всё, что попадалось на глаза. Особенно интересные банки и коробки он с любопытством рассматривал, покручивая в руке. Вскоре Ромка сидел за столом напротив Вербинина и ел ветчину, сосиски, сыр, булочки, шпроты, заедая всё это розовыми йогуртами и конфетами. Антон любовался своим гостем и его аппетитом, но делал это исподволь, помня, что Никифоров не любит особенного внимания. В какой-то момент Вербинин встал и вышел из кухни. Вернувшись, он положил на стол ключи и вновь занял на своё место. — Это твой экземпляр. Теперь это и твой дом. — Рехнулся? — ухмыльнулся Роман, как-то нехорошо покосившись на связку. — Философский вопрос. — Не боишься, что я всё из твоей берлоги вынесу? — Нет. Никифоров лениво взял ключи, покрутил их в ладони, проглатывая всё, что было во рту. — Ёбнутый ты, — резюмировал он спустя пару минут и пристально посмотрел в глаза мужчины. — Наверное, — улыбнулся Вербинин и допил свой кофе. — Ну и зачем тебе всё это? — А ты так и не понял? Я ведь уже говорил. Рома шмыгнул носом и откинулся на спинку стула. Взгляд устремился на связку ключей. — Получается, ты мою шкуру спас. Если бы не ты, со мной бы так в больничке не возились. Заплатил им, да? Знаю, что да. И дебилу ясно. Ну… спасибо типа. — Не за что. Я не мог бы поступить иначе. Парень быстро вытер губы тыльной стороной ладони и встал. Сунув ключи в карман джинсов, он дёрнул вверх застёжку ширинки, застегнул золотистую пуговицу и достал из холодильника бутылку колы. — Ты такой богатый. И не можешь найти себе нормального мужика? Ты странный, дядь, — ухмыльнулся парень, выходя из кухни. Антон последовал за ним. На нём были чёрные джинсы и мешковатая вытянутая белая футболка. Он недавно вышел из душа, поэтому источал аромат хвойного геля и свежести. Тёмные волосы лезли в глаза, и Вербинину то и дело приходилось убирать их назад. — Могу. С чего ты взял, что не могу? — Если можешь, то меня нахера окучиваешь? — небрежно спросил Никифоров. — Ты слишком юный и не понимаешь. Пока что. Они прошли в гостиную. Продолжая дуть газировку из бутылки, Рома открыл первый попавшийся шкаф. В нём лежали пластинки, каждая из которых была подписана по типу: «Синее море, март, 1988 год. Антон Вербинин». Взгляд парня метнулся к серванту, за стеклом которого стояли статуэтки и дипломы в рамочках. — Нихера не пойму… Ты музыкант, получается? — Композитор. — Зачем наврал про работу? — Не знаю, — Антон сел на диван и откинулся на спинку, наблюдая за Ромой из-под полуопущенных ресниц. — И чё за музыку пишешь? — спросил Никифоров, усаживаясь на подлокотник кресла. — Инструментальную, неоклассику. — Нихера не понятно… Я вот «Кино» уважаю. Ничё так группа. Никифоров говорил это с таким видом, словно его вкус и одобрение является чем-то вроде божественного благословения. Антон не смог сдержать улыбку. — И где твою музыку крутят? Где выступаешь? — Я почти не выступаю. В основном пишу музыку к фильмам. На пластинках написаны названия картин, над которыми я работал. — Звучит уныло и очень скучно, — ответил Рома и сделал ещё один глоток воды. — Знаешь… — сказал Вербинин после небольшой паузы. — Я хочу сделать тебе подарок. Куплю тебе всё, что пожелаешь. Чего бы ты хотел? — Гонишь? — подозрительно прищурился парень, цепко глядя в карие глаза. — Нет, — улыбнулся мужчина. — Ну… Допустим, «Денди». У Васькова есть такая приставка. Его, суку, усыновили два года назад, — со смесью ненависти и насмешки произнёс Никифоров. — Хорошо, — легко ответил брюнет и встал. — Жди меня здесь. Скоро буду. — Чё? Ты куда? — встрепенулся Ромка. — За «Денди», куда же ещё? — Ты реально мне её купишь? — Реальнее некуда. Никифоров поспешно приложился к бутылке, словно это был алкоголь, способный справиться с напряжением. Вербинин подошёл к парню и, наклонившись, припал губами к его волосам. Ласково поцеловал, втянул аромат вчерашнего талого снега и подъезда, ощутил, как крабик сжал сердце. С трудом оторвавшись от тёплых прядей, он вышел из комнаты. Рома искал подвох во всём происходящем, но не находил его. Мужик мало того, что дал ему ключи, так ещё и оставил в своей шикарной квартире, понимая, что Никифорову ничего не стоит обчистить его и исчезнуть со всем награбленным. Но тот этого не боялся, и это искренне поражало Романа.