Когда мы верили в бабочек

На обед были морковные котлеты с рисом и булка с чаем. Поев, Роман почувствовал, что совсем не наелся. Благо, у Вити были шоколадки и печенье. Пришлось баловаться этими сладостями, сделав привал вместе с ним в коридоре неподалёку от неработающего туалета, куда никто никогда не заходил. Витя расположился на подоконнике, болтая толстыми ногами, а Рома сидел на корточках, остервенело жуя шоколадный батончик. Прислонившись спиной к стене, он смотрел в потолок, там и тут подёрнутый трещинами. — Так ты будешь мстить этому ублюдку? — вдруг спросил Витя, чавкая. — Семь шкур с него спущу. Падла, — злобно пробормотал Никифоров. Он был в бешенстве из-за того, что две недели провалялся мумией, завёрнутой в бинты, на больничной койке, в беспомощном состоянии. Было больно. Болели кости, ломило череп. Хорошо хоть мозги наружу не вытекли, тогда бы уже и спасать было нечего. Рома придумывал, как и когда он отомстит Спице. Он заставит его рыдать кровавыми слезами. Землю жрать заставит. — Есть план? — с интересом спросил Витя. — Пока нет. — А когда будет, нас введёшь в курс? — Посмотрим. Рома медленно выпрямился и, смяв обёртку от шоколадки в шарик, бросил её в стену. Час назад он хорошенько отделал заикающегося Пашку Волошина. Кулаки до сих пор болели, зато часть неуёмной ярости была сброшена. Пашка рыдал, как девчонка. Вспоминая об этом, Никифоров злорадно улыбался и скалился. — Эй, а ты чё тут делаешь? — вдруг загремел Витя, резко сбрасывая свою тушу с подоконника. — Пшол вон, урод! Никифоров проследил за взглядом друга и увидел того самого наглеца Мокрые Штанишки. Худой-худой, бледный-бледный, зато какие огромные глаза, полные ужаса и восторга! Объёмы Вити его не испугали. Храбрый мальчонка продолжал смотреть на Рому. — А ну брысь, тварь такая! — прорычал Виктор, сжимая руки в кулаки. — Остынь, это брат мой, — небрежно ухмыльнулся Никифоров и подошёл к малявке. Тот глядел на него, как на божество. — Брат? — забавно изменившись в лице, переспросил ничего не понимающий Витя. — Ага. Так что его не трогать. Он хоть и мелкий лох с виду, в душе смелый пацан. Это уважуха. Роман так редко кого-то «принимал», что подобное событие вполне можно было отпраздновать пышным застольем. Была бы еда. Костя осторожно взял Рому за руку. Ладошка у него была мягкая, липкая и тёплая. — Не били тебя больше, шкет? — грубовато спросил Роман. Костя отрицательно качнул головой. Он стоял, задрав голову, и глядел на «братика», чуть ли не разинув рот. — Ладно, бабки у меня есть. Предлагаю купить побольше хавчика, ну и обожраться, — вынес вердикт Никифоров и пошёл вместе с мальчиком к лестнице. — Круто как! — побежал за ними Витя. — А ты на диете. Мелкий твою порцию съест, а то скоро в секцию сумо придётся тебя записывать, — насмешливо сказал Никифоров и, заметив обиженную физиономию друга, расхохотался. *** — Может, хватит пить? — В смысле? — В смысле, ты опять напился. Такими темпами скоро сопьёшься. И не сможешь работать. А там и кризис, крах карьеры, потом и смерть в забвении, — с нотками иронии в голосе произнёс Глеб. Он с неодобрением смотрел на друга и при этом слегка улыбался. Это было странное выражение лица. — Да не сопьюсь, — ответил «весёлый» Вербинин, с трудом работающий языком. На самом деле ему было плевать. Сопьётся — ладно. Не сопьётся — пойдёт. Только лишь разбавляя свою кровь алкоголем, он мог хотя бы играть в нормальную жизнь. Или не мог, но дышать точно становилось легче. В трезвом состоянии Антон ощущал такую изнуряющую душевную боль, что всерьёз задумывался о смерти. Дышать было тяжело, грудь словно сковывали железные тиски. И виноват в этом был он один. — Делая вид, что ничего не происходит, ты не решаешь проблему, — сказал Глеб и откусил немного от куска сыра. — А её не решить. Никак, — полупьяно ответил Антон и провёл обеими ладонями по лбу, затем по волосам, убирая их, лезших в блестящие в глаза. «Уходи и не приходи ко мне больше. Если ты правда меня любишь, ты сделаешь это. Пусть сегодня мы видимся в последний раз», — голос Ромы преследовал его, вечерами не давая уснуть и заставляя думать о лезвии и ванне, наполненной водой. — Может быть, расскажешь уже? — Нет. — Почему? — Ты не поймёшь. — Ну куда мне. Куда до великого композитора современности, творца! — снисходительно прокомментировал Шестаков. — Да не в этом дело, — вздохнув, Антон взял бутылку божоле и наполнил бокал. Уже в который раз за последний час. — В чём же? Вербинин слегка поморщился и принялся жадно глотать алкоголь. — Мы дружим десять лет. Тебе не кажется, что это достаточный срок, чтобы поделиться своей трагедией, а? — внимательно глядя на друга, с укором произнёс Глеб. Вербинину очень хотелось сказать о том, что рвало душу и отравляло сердце, но он не представлял, как поведать о своей безумной любви к парню. Мало того, что Рома был представителем его пола, так ему ещё и было всего восемнадцать. Не то чтобы Антон не доверял Шестакову, но определённый барьер мешал говорить открыто о подобных вещах. — Ясно, — ухмыльнулся Глеб, видя, что брюнет не собирается открывать душу, а вместо этого уже взялся за коньяк. — А с Ириной у вас что? — А что с Ириной? — сморгнув, спросил мужчина. — Не думаешь помириться? — Нет. — Уверен? Из коридора, словно тревожная песнь ночной птицы, донёсся звук дверного звонка. Шестаков глянул на наручные часы, затем перевёл взгляд на брюнета: — Уже одиннадцать. Кого могло принести? Ждёшь кого-нибудь? Сердце мужчины сжалось. Ждёт! Конечно же, ждёт! На секунду замерев, Антон сорвался с места и бросился в коридор, даже слегка протрезвев от нахлынувших эмоций. Это Рома! Конечно же, Ромочка. Пришёл мириться. Обдаст его запахом улиц и дешёвых сигарет, улыбнётся своей неповторимой улыбкой… Окрылённый Вербинин резко распахнул дверь и сердце его упало. Улыбка медленно сползла с лица. Пришедшим гостем оказалась Ирина. — Вижу, ты очень рад меня видеть, — ухмыльнулась она и решительно прошла в квартиру. Вербинин посторонился и, наплевав на открытую дверь, вплёл все десять пальцев в свои густые волосы. Отвернувшись, он напряжённо уставился в стену. — Ты не один? — Ира сняла серую шубу и повесила её в гардероб, задерживаясь взглядом на пальто Шестакова. — С Глебом. — Пьёте? — Пьём. — Я спасать тебя пришла, — женщина села на мягкий пуф и начала снимать сапоги. Даже в такую холодную погоду, что царила за окном, она ходила в короткой юбке. Сейчас на ней было облегающее чёрное платье с леопардовой спиной. Оно эффектно облегало стройную фигуру актрисы. Копна крашеных дымчатых кудряшек, броский макияж с сиреневой помадой — казалось, что она «переняла» образ одной нынче очень известной певицы. — От чего спасать? — угрюмо спросил Антон, поворачиваясь к своей бывшей. — От пьянства. Ты не должен спиться, музыкант мой, — с этими словами Ирина взяла его за руку и повела в гостиную. — Привет, Ириш, — крикнул вышедший из кухни Глеб. — Салют! — отозвалась та, даже не взглянув на него. Ирина завела полупьяного мужчину в гостиную и усадила на диван. Тот упёрся локтями в колени и вплёл холодные пальцы в волосы. Ему почему-то было до того паршиво от того, что пришедшим оказался не Рома, словно тот должен был прийти или обещал это сделать. Каждый день Антон думал о нём. Утром и вечером, просыпаясь и засыпая, одинокой ночью — образ этого несносного хулигана с обветренными губами и дырявым носком неустанно преследовал его, словно проклятие. В груди болело. Не было ни сил, ни желания отрывать себя от постели и что-то делать. Поэтому Вербинин пил. Это помогало забыться и не видеть ту уродливую реальность, в которой был вынужден жить. Он полностью проспонсировал лечение Никифорова. Даже после «расставания» мужчина приходил и давал заведующему «в лапу», а потом стоял на улице и смотрел на окно палаты Ромы, что находилось на втором этаже. Курил и пытался согреться. Ему так хотелось, чтобы парень подошёл к окну, улыбнулся, махнул рукой, позвал… Пять дней назад Романа выписали. Он находился в детдоме. Желание пойти туда, чтобы увидеть объект своей любви, было невероятно сильным. Вербинин с трудом урезонивал себя. — Тогда я пойду? Да, Антон? — спросил Глеб. Когда брюнет посмотрел на мужчину, тот многозначительно поиграл бровями. — Иди, — твёрдо сказала Ирина и села рядом с Вербининым. Закинув ногу на ногу, она проводила Шестакова надменным взглядом, и заговорила только тогда, когда хлопнула входная дверь. — Расскажешь, что с тобой творится? — Прости, не хочу об этом говорить, — напряжённо ответил Антон. — Ты один с ума сходишь. Чтобы писать музыку, тебе нужно черпать вдохновение. Согласен? — она положила тёплую ладонь на щёку брюнета и заставила его посмотреть на себя. — Согласен, — рассеянно ответил Антон. Ирина медленно потянулась к его губам. Он резко отвернулся, даже не пытаясь скрыть нежелание какого-либо контакта. — Тяжёлый случай, — насмешливо сказала женщина после минуты молчания. — Ты изменился. И случилось это после того, как ты связался с тем бродяжкой. — Прекрати, — выпалил Вербинин, вставая. Его ранило, что она так говорит о Романе. — А что? Он не бродяжка? Или ты не изменился? — Ирина откинулась на спинку дивана, глядя на бывшего из-под полуопущенных ресниц. — Он не бродяга! Он воспитанник детского дома! Почему ты так груба? И цинична! — как раненый зверь, Вербинин дошёл до окна, от него метнулся к двери, и обратно. — Прости, что не люблю убогих, — сухо сказала Ирина. — И не пытаюсь играть в благородство. — Да с чего ты взяла, что такие дети убоги?! Они не выбирали подобную жизнь! Их бросили родители! Сдали, как сдают бутылки в пункт приёма стеклотары! — Антон остановился и уставился на женщину блестящим, полным горячих эмоций, взглядом. — Не говори таких вещей. Это скотство, Ира. — Ты такой смешной, — чуть улыбнулась та. — Рад, что тебя всё это веселит. — Знаешь, иногда я жалею, что мы расстались. А иногда, как сейчас, рада этому, — сказав это, Ирина как-то странно ухмыльнулась и медленно встала. Она уже была у двери, когда Антон взволнованно спросил: — А что сейчас? Женщина лениво повернулась к нему и припала спиной к дверному косяку. — Сейчас я вижу, какой ты… В другие дни, на публике, всех этих встречах, ты красивый молодой мужчина с обаятельной улыбкой. Многие тебя хотят. Но на самом деле ты как птенец в гнезде, который требует еды. — Я тебя не понимаю… — И я не удивлена. Пока, Антон. Развернувшись, Ирина скрылась в полумраке коридора. Нетрезвый Вербинин последовал за ней, жмурясь, поскольку отчего-то заболели глаза. — Что ты хочешь сказать? Я птенец? Я такой же беспомощный? — Антон спрашивал сбивчиво, но без капли злости. Он не смог бы разозлиться, даже если бы очень захотел. — Дерьмеца в тебе нет, — отозвалась Ира, натягивая правый сапог. — Чёрт, стрелка… А ведь новые колготки. — Разве это плохо, что его нет? — чуть покачиваясь, спросил мужчина. — Именно оно и подкупает. Он молча смотрел на то, как гостья заканчивает с сапогами и натягивает шубу. Хотел по привычке подойти и помочь надеть её, но вспомнил, как она высказалась о Романе, и заставил себя устоять на месте. — Ты знаешь, мне предложили сняться в латвийской картине. Я на какое-то время уеду из города. И мне бы не хотелось, чтобы мы встретились, когда я вернусь. Даже случайно, — Ирина ухмыльнулась и, открыв дверь, вышла в подъезд. Тряхнула пышными и блестящими волосами. — Почему? — Я опять обманусь, попавшись на твой взгляд. Прощай, Антон, — чуть улыбнувшись, Ира закрыла дверь. Стук её каблуков растаял в гнетущей подъездной тишине. Вербинин закрыл глаза и попытался собраться с мыслями. Когда у него это получилось, он натянул длинное чёрное пальто и вышел из квартиры. Холод отрезвлял. Изо рта вылетали рваные облачка пара. Стремительно краснел нос. Сунув руки в карманы, Антон шёл по вечернему городу. Машин почти не было. Было тихо, только чистый серебристый снег хрустел под ногами. Задрав голову, Вербинин посмотрел на небо. С роскошного тёмно-синего бархата на землю летели отчаянно нежные и колючие снежинки. Антон вдруг осознал, что больше не хозяин своему телу. Выйдя на улицу, он бросил вызов самому себе. И теперь путь его лежал в сторону детского дома, а волшебный свет уличных фонарей и снежное свечение чудесным образом направляли его. Вербинин ощутил скотскую сухость во рту, а сердце было готово выскочить в горло, когда он остановился у старых ворот детского дома. Свет не горел ни в одном из окон. Мужчина взялся за железные прутья и судорожно выдохнул ртом. «Ромочка, я тут. Проснись, Рома», — мысленно призывал он, ощущая ломоту во всём теле, которая никоим образом не была связана с простудой или другими физическими недугами. Он подумал, что, к сожалению, недостаточно пьян. Надо было нажраться посильнее, чтобы заорать, разбудив весь детдом: «Рома, вернись ко мне!». Вербинин даже попытался вспомнить, видел ли он поблизости круглосуточный ларёк, чтобы вернуться, купить алкоголь, довести себя до нужной кондиции, а потом приступить к возвращению парня. Он думал о своём Ромочке каждый божий, но понятия не имел, как повлиять на его решение. Убеждения, доводы, просьбы, угрозы — всё казалось совершенно неуместным. Рома расставался с ним так жёстко и безапелляционно, но вместе с этим совершенно спокойно, что рассчитывать на его потепление было бы наивно. Но Антон, которого слегка пошатывало, был настроен решительно. — Рома! — заорал он.