Когда мы верили в бабочек

Ветер был просто неистовым. Деревья гнулись к земле, сбрасывая последние листья. В густых осенних сумерках здание детского дома казалось мрачнее обычного. Ветер свистел в старых оконных стёклах, словно пел какую-то жутковатую песню. В такую погоду уютно дома, в комфорте, под тёплым пледом, с чашкой кофе или какао в руке. Но Роман был далёк от подобных сантиментов. Сидя на широком подоконнике, он апатично смотрел на то, как в тоскливом дворике кружатся в вальсе листья. То, что произошло вчера, не давало парню покоя. Он снова и снова вспоминал свой первый секс, проживал те острые ощущения, которые он ему принёс. В этом разрезе не получалось не думать о том, с кем, собственно, это совокупление и произошло. Вербинин… До чего же странный тип. Никифоров не понимал, почему он согласился на пассивную роль, ведь этот мужик явно предпочитал доминировать. И ведь сперва не хотел, а потом сдался… Неужто он пошёл против своей воли, лишь бы удержать Рому? Это казалось до одури странным и подозрительным. Роман каждый день видел своё отражение в чуть помутневшем от времени зеркале, что висело в туалете детского дома. И никогда в его мозгу не было никаких романтических мыслей по поводу себя или своей внешности. Он не думал о такой ерунде. Где-то в глубине души сидело желание быть повыше, в остальном же Никифорову было плевать на свой внешний вид. Он видел в отражении свои обветренные, зачастую потрескавшиеся губы, которые, на его взгляд, совершенно не были предназначены для поцелуев, видел нахальный взгляд, не слишком свежие волосы и корочки мелких болячек на щеках или скулах — тут уж как повезёт. И Никифоров никогда не оценивал себя, не думал, может ли он кому-то понравиться. Ему-то самому никто никогда не нравился, поэтому на чувства других было плевать с высокой колокольни. И тут этот чёртов Вербинин… Какого, спрашивается, хера тот преследует его? Какого хера дал ему? Ведь с виду это успешный, весьма холёный мужик, который при желании может найти себе любую любовницу или любовника. В голове парня просто не укладывалось, почему Антон вцепился именно в него. Он понятия не имел, как поднять этот вопрос, как завязать разговор. Да и надо ли? Никифорова настораживало поведение Вербинина. Он совершенно не был уверен, что им стоит встречаться и продолжать ту странную связь, что уже возникла. Придя в детский дом поздно ночью, он случайно уронил со стола книгу Лешека, чем разбудил дружков. Те сели на своих кроватях и начали обстреливать его вопросами. — Ты где был? — Мы тебя потеряли! — Ага. Вышли, а тебя нету! — Так вам всё и скажи, — ухмыльнулся Рома, снимая одежду. — Заткнитесь и спите. — Ну расскажи, расскажи! — канючил Страус. Казалось, он вот-вот разорвётся от нетерпения, так интересно ему было. — Я девственности лишался. Трахнул кое-кого, — горделиво заявил Роман и широко улыбнулся. Посмотрел сперва на одного приятеля, потом на второго, затем на третьего. — Да ты чё?! Как это?! — опешил Страус, выпучив глаза. — Тебе рассказать, как это делается? А показать не надо? — ядовито спросил Никифоров, скалясь. Тот не ответил, как-то странно потупив взор. Зато Витя с Лёшей сально улыбались, с интересом глядя на Рому. — А кем она была? — спросил один. — Где нашёл-то её? «Её… Ха-ха! Знали бы вы…», — насмешливо подумал Роман, заваливаясь на кровать в одном белье и небрежно укрывая себя грубым казённым одеялом с пододеяльником, на котором красовался знак всего его казённого детства — круглая печать. — Не ваше дело, — сказал иронично. — Много хотите знать, как я погляжу. Никифорову очень хотелось освободить свою голову от Антона, но тот почему-то весьма плотно в ней засел. Слишком уж странным был этот мужик. Стоило парню начать допускать мысль, что он действительно нравится Вербинину, как в душе поднималась волна протеста и приглушённого гнева. Рома невольно сжал руку в кулак, да так резко, что хрустнули костяшки. Отведя взгляд от окна, Никифоров слез с подоконника и вышел из комнаты. В коридоре было достаточно тихо, не считая негромких разговоров трёх мальчишек-шестиклассников. Завидев Романа они, как и водится, перешли на шёпот, не на шутку встревожившись. Никифоров же, сунув руки в карманы джинсов, вальяжно направился в сторону лестницы, по пути заглядывая в комнаты и упиваясь тем, как лица находящихся там слегка бледнеют, а иногда даже вытягиваются. Рома спустился на первый этаж, намереваясь пройти в столовую и вытрясти из поварихи еду. Она обычно покрывала его бранными словами, но кормила остатками обеда и даже компот наливала. Никифоров почти всегда был голоден, это чувство сопровождало его с раннего детства, с того самого, в котором он ещё не осознавал окружающий мир. Парень уже свернул в сторону столовой, из которой тянулся запах грядущего ужина, как вдруг услышал вскрик и грохот. Роману совершенно не нравились подобные звуки тут, на его территории. Он резко пошёл на шум, оказываясь в левом крыле. Несколько мальчишек-первоклассников окружили своего сверстника и наносили удары кулаками, пинали. Это получалось немного коряво, потому что дети-то были маленькие, но уже с немалой агрессией. Никифоров считал, что бить кого-либо без его дозволения — это нарушение правил. Его правил на «его земле». Впрочем, то, что он видел, было забавно. — Упыри, вы чё это? — оскалился Роман, веселясь. Малышня тут же остановилась, словно по команде. Все ребята уставились на Никифорова, затаив дыхание. Его боялись сильнее Бабок Ёжек и Кощеев. Взгляд парня метнулся к жертве самосуда. Им оказался тот самый тщедушный парнишка, что недавно при разговоре с ним намочил штаны и промямлил что-то вроде: «Я сказал им, что ты мой брат». Костя. Кажется, именно так его назвала директриса. Роман немного удивился, что мальчик не плакал, несмотря на бледность и сильные синяки под глазами. Его синие штаны были мокрыми в районе паха. Видимо, снова описался, пока был бит. — За что колошматите, мелкие бандюки? — спросил Рома насмешливо, наслаждаясь ужасом в глазах ребят. — Надоел врать! — звонко произнёс белобрысый парнишка. — Всё про каких-то волшебников говорит. Дебил! А ещё брехал, что ты… брат его. Ишь чего захотел! Никифоров сам не знал, что заставило его это сделать, когда отвечал: — А я и есть его брат. Дети изменились в лице, некоторые даже открыли от удивления рот. — Так как насчёт познакомиться с моим кулаком, сучьи дети? — прищурившись, с вызовом спросил Рома, и сжал руки в кулаки. — Мы думали, он в-врёт… — в ужасе прошептал всё тот же блондин. — Убью нах! — крикнул Никифоров и, скорчив лютую рожу, бросился вперёд. На самом деле, чтобы просто попугать. Мальчишки в ужасе бросились врассыпную. Их не стало мгновенно, словно ветром сдуло. Роман опустился на корточки перед Костей, который смотрел на него широко распахнутыми глазами. Было тихо, а потом раздался тихий журчащий звук. Парень скосил глаза на штаны мальчика. Те стали ещё мокрее, пятно разрасталось. — Ну и хитрый ты жук, а. Выдумал же. Прикрывать свою задницу мной. А с виду лох такой, — ухмыльнувшись, небрежно сказал Роман, а потом встал. — Поднимайся давай. Эти ублюдки теперь на тебя молиться будут, бля. Бывай, перец. Развернувшись, Никифоров устремился в сторону столовой, и вдруг ощутил лёгкое, мягкое прикосновение к своей руке. Внутри что-то шевельнулось. Рома опустил взгляд и увидел пацанёнка. Тот взял его за руку, всё так же глядя огромными глазами, полными страха. Тем не менее, малец смело сжимал горячей ладошкой грубые пальцы Никифорова. — Совсем страх потерял?! — опешив, рявкнул Роман. — Пошёл вон! Но Костя не отпустил его руку и не изменился в лице. — Отчаянный клоп… — пробормотал парень. — Вот же бля! Навязался на мою голову. Ладно, идём, провожу тебя. Заслужил, сопляк. И повёл Костю в сторону его комнаты. Внутри на своих кроватях сидели те самые ребята, которые пинали мальчонку. Увидев Никифорова, они снова замерли и побелели. Роман злобно выпятил нижнюю челюсть и показал средний палец. Каждому. Второй же рукой слегка толкнул парнишку, мол, иди. Костя прошёл в спальню, а Рома сменил фак на выпрямленную ладонь и провёл ею поперёк горла, давая понять, что обезглавит малолетних хулиганов. Все они были потрясены. Никифоров же отвернулся и пошёл в столовую. Тамара Семёновна бранилась, называла его дармоедом, преступником, малолетним зэком, а потом дала тарелку с гречкой и сосисками, которые остались с обеда. — Ты зачем его подкармливаешь? Он особенный, что ли? — шёпотом спросила вторая повариха, наблюдая за тем, как сидящий за столом Рома уминает еду. Тамара Семёновна нахмурилась, взяла тряпку и начала протирать раздачу. Никифоров вернулся к себе спустя полчаса. Сытый, с плеером, который по пути отобрал у какого-то малолетки. — Чё такое? — спросил он, увидев заплаканное лицо Страуса. Лешек стоял у окна, подпирая поясницей подоконник. Витя жевал шоколадку, лёжа на своей кровати. Оба глядели на страдальца. — Он услышал от Медведихи, что «такие, как Страусов — это второй сорт и отбросы общества», — мрачно ответил Виктор. Страус злобно зашипел и рухнул на кровать, вжимаясь лицом в подушку. Разрыдался. — Ой ба! Ну прям новость! Эта выдра нас ненавидит, — насмешливо произнёс Роман и растянулся на своей койке, вертя в руке плеер, рассматривая его и жуя жвачку. — Не ной, не беси меня. Страус продолжил рыдать. — Чё думал, она будет тебе пятки целовать? Иль богом себя считаешь? Мы и есть отбросы, никто нас никогда бы не усыновил. Таких не усыновляют, мы не особенные. Мы — мусор общества. Так хули ныть? Смирись! — грубовато произнёс Роман и нажал на кнопку «плей». Погрузиться в музыку Никифорову не дал Лёха. — Чёрт, Ромка… — Сам ты чёрт, — спесиво ответил тот, просто придираясь, прекрасно понимая, что это было не обращение, а ругательство. — Там этот… Спица, — пробормотал друг, глядя в окно. Дождь облизывал стёкла, словно заливал их жидким серебром. Роман резко сел, его светлые глаза вспыхнули недобрым огнём. Спица. Васька Спицын. Та ещё паскуда. Этот придурок был головной болью другого детского дома. Сын наркоманов, отданный под опеку государства ещё в младенчестве, он рос настоящим бандитом. Они с Никифоровым стоили друг друга. Возможно, именно поэтому и сцепились, когда Спица ошивался возле детдома Ромы. Слово за слово, взгляд за взгляд. Таким ребятам были не нужны особенные причины, чтобы начать вражду. Тогда они сцепились, как сведёныши. Дрались не на жизнь, а на смерть. Разняли драчунов с трудом. Оба остались с фингалами и ушибами на торсах. «Ты попал, сука!» — выкрикнул Спица, когда его уводили со двора дворник и физрук. Роман кипел от ярости. Он был готов продолжить стычку и размозжить голову наглому придурку. Парень понимал, что они ещё обязательно встретятся. Антипатия была стремительной, сильной и неожиданной. И вот теперь он был здесь, пришёл в дождь, мрачным вечером. И Роман со злой радостью принимал вызов. Встав, он вытащил из шкафа кастет и куртку. Надел её, накинул на голову капюшон, а затем молча вышел из комнаты.