Когда мы верили в бабочек

Вдруг, словно опомнившись, Роман отступил назад. В его взгляде смешались злость и удивление. Он сам не понимал, что чувствует, но эмоции были яркими, словно промытые морской водой разноцветные стекляшки, поднесённые к свету. — Дядя, ты вообще берега попутал? — выпалил он, раздувая ноздри. — Да я же ничего не сделал, — слегка улыбнулся Вербинин. — Ты меня обнял! Извращенец! — Роман люто сверкал глазами и слегка выдвинул нижнюю челюсть. — Что есть, то есть. Наверное, извращенец, — кивнул мужчина и сел в кресло, закинув ногу на ногу. В его позе были свобода и какая-то неуловимая раскованность. — Ты… как это? — прищурившись, процедил Никифоров. — Если я уже второй раз рад тебя видеть в своём доме, то я, наверное, действительно извращенец, — совершенно спокойно ответил Вербинин. Его глаза оставались тёплыми и добрыми. Это очень не нравилось Роме. — И не знаешь, что бы придумать, лишь бы задержать меня в своих хоромах, — добавил он, недовольно поджимая губы. Антон смотрел на них и думал, что хочет поцеловать этого парнишку. И пусть его желания попахивали безумием, он потерял покой с того самого вечера, когда привёз Романа к себе домой. Казалось бы, это человек совершенно из другого мира. Ну что их может связывать? Вербинин имел прекрасную квартиру, машину, любимую работу, он мог позволить себе заграничные поездки и прочее, прочее. Значит, его партнёром может быть только кто-то такой же величины, никак иначе. Мечтать о поцелуе с парнем-детдомовцем, который похож на шакалёнка — сомнительное удовольствие. Но Антону было тридцать восемь, он уже прекрасно знал себя и этот мир, поэтому не стал убеждаться в том, что это просто блажь, которую стоит «переболеть». Как именно добиться своего, было тоже пока неизвестно, поскольку принуждать Вербинин совершенно не хотел. Да и такого фиг принудишь! — Мне пора, — резко развернувшись, Никифоров вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь. Антон судорожно выдохнул и провёл ладонью по волосам, которые блестели и переливались в естественном свете, падающем из окна. *** Учился Роман скверно. Если первые годы его пытались «настроить на учебный лад», то к пятому классу педагоги плюнули на это гиблое дело. Никифоров всё равно не слушал и не запоминал. Его даже никогда не вызывали и не спрашивали, потому что знали, что он не ответит. Выгнать детдомовца было нельзя, а от второго года его уберегала директриса, не раз хлопоча о переводе Ромы в следующий класс. Если сперва педагоги были против, то потом забыли про второй год для местного хулигана, ведь чем быстрее он «отучится», тем быстрее покинет стены детского дома, в котором все от него устали. Роман раскачивался на стуле всю алгебру, уныло глядя в окно, за которым хмурилось низкое осеннее небо, и думал об Антоне. Думать, по правде говоря, совершенно не хотел, но думал. Вспоминал его улыбку, такую открытую, обаятельную, с хитринками. Когда мужчина улыбался, его лицо сразу словно озарялось. Это напоминало Роме ветреные дни, когда солнце неожиданно выкатывалось из-за тучи и освещало тенистую сторону улицы, словно кто-то стёр рукой чернила и залил холст жёлтым цветом. Вспоминал его белоснежные зубы, характерный острый подбородок, едва заметные морщинки у глаз и густые чёрные волосы, которые так и просились, чтобы кто-то вплёл в них пальцы. Вспоминал и поблёскивающие, такие «маслянистые» глаза Антона. Никифоров никогда ни о ком не размышлял в подобном ключе, ни один человек не интересовал его настолько, чтобы сидеть и, пялясь в окно, вспоминать его мимику, жесты, его походку и небывалую лёгкость. Чтобы хоть как-то стряхнуть с себя это странное романтичное состояние, после урока Роман дал своим дружкам понять, что сейчас начнётся экзекуция, после чего схватил за волосы Павлика Дружинина, и пинками затащил его в туалет. Остальные воспитанники, прогуливающиеся по коридору, предпочли сделать вид, что ничего не видели — как бы самим не попало. — Не трогай меня, пожалуйста! — испуганно воскликнул Дружинин, но тут же получил кулаком в нос. Страус стоял снаружи и следил за тем, чтобы в туалет не направился кто-то из учителей. Витя подпирал поясницей подоконник и лузгал семечки, а Лёша кровожадно скалился, наблюдая за тем, как Рома превращает Павлика в котлету. Никифоров бил его в живот, в лицо, пинал под коленями, заставляя свалиться на холодный и грязный пол. А потом, совсем озверев, схватил Дружинина за загривок и потащил к унитазам, где с наслаждением сунул его окровавленное лицо в грязный «толчок». Выпрямившись, он надавил на затылок Паши ботинком, скалясь. Павлик хлебал воду в унитазе, пытаясь отстраниться, вырваться. Потом парни услышали, что его обильно вырвало. Видимо, горло Пашки было слишком передавлено, потому что булькающие звуки стали указывать на то, что он захлёбывается. Никифоров нехотя убрал ногу и, обведя рухнувшего на спину парня высокомерным взглядом, вышел из туалета. Его верные дружки последовали за ним. *** Роман, в потёртых джинсах и чёрной косухе, стоял у ворот детского дома и лениво грыз семечки. Он ждал Страуса, Лешека и Витю. Они намеревались отправиться в город на вечерние приключения. Именно вечером заведения предоставляют искателям новых впечатлений дискотеки, алкоголь, фильмы. Днём, конечно, тоже можно попасть в кино, но день — это для малолеток. Впрочем, кинотеатры Рома не слишком-то любил. Ему не нравилось долго сидеть на одном месте и глазеть в экран, к тому же, герои и героини лент чаще всего казались ему идиотами и идиотками. Бесили. О театре можно было даже не упоминать — там Никифоров отродясь не был. Дискотеки — это да, это дело. Само ощущение биения ночной жизни, политое порцией годного алкоголя — вот, что привлекало Рому в такого рода развлечениях. Осенние сумерки, печальные и горьковатые, как старые иконы, развешанные по стенам тёмных деревянных церквей с накрененными крестами, наводили щемящее ощущение тревоги и самой жизни. Жёлтая листва на деревьях слегка шебуршала под мягкими порывами прохладного ветра. И когда из осеннего дыма выплыл уже знакомый автомобиль, внутри у Романа что-то щёлкнуло, будто на миг замкнулось электричество. Не понимая природу своего волнения, Никифоров ждал, что будет дальше, тем временем машина становилась всё ближе. Рома щурился и медленно подносил сигарету к обветренным губам, а потом столь же неспешно опускал руку. Струйка серебристого дыма летела вверх, к небу, но исчезала, так и не успев его достичь. Вскоре автомобиль почти поравнялся с ним, но Роман сообразил, что тому, кто стоял на крыльце детдома, было его не видно. И это к лучшему, ведь парень подошёл к машине и, отбросив сигарету, молча сел на переднее пассажирское сидение. Они ехали, ничего не говоря, в тишине, нарушаемой легкомысленной песней, тихо льющейся из радиоприёмника. Никифоров нервно провёл ладонью по лицу и принялся сосредоточенно отковыривать корочку от болячки на правой щеке. Тем временем машина выехала на широкий проспект, освещаемый белыми бликами уличных фонарей. Мрачные дома, деревья поздней осени, люди, повыше поднимающие воротники курток и пальто — всё было готово к зиме. Низкое небо давило на крыши, темнело, становясь почти чёрным, но снега в этом году ещё не было. — Куда мы едем? — небрежно спросил Роман, доставая из кармана косухи пачку со жвачкой и забрасывая в рот одну подушечку. — Куда хочешь? — тихо отозвался мужчина, глядя на дорогу. Он был одет в серый свитер с высоким горлом, коричневую кожанку и голубые джинсы. Стильно. Никифоров не мог этого не оценить. — Даже не знаю. А чё, хоть куда можно? — ухмыльнулся Рома. — Да. — Поехали в какой-нибудь крутой ресторан. Антон едва заметно кивнул. Через десять минут он притормозил возле красивого белокаменного здания, на котором горела всеми цветами радуги вывеска «Атлантика». Изящный зал с мраморным полом, белоснежными скатертями на столах и белыми розами в напольных вазах, произвёл на парня впечатление. Он ещё никогда не бывал в столь колоритных заведениях. Гости были облачены в великолепные платья и шикарные костюмы, но Никифоров, поедающий мясо и облизывающий пальцы немытых рук, совершенно не смущался, что на него недовольно таращились. Сам Вербинин выглядел абсолютно спокойным и уверенным, словно напротив него не сидел неухоженный и вечно голодный шакалёнок. То, что Роман объедается не от жадности, а из-за постоянного чувства голода, было для мужчины очевидно. Он не пил алкоголь, поскольку был за рулём, да и жевал без особого аппетита. Он был слишком погружён в свои чувства, которые вызвал в душе Рома, чтобы с аппетитом трескать ужин и болтать без умолку. Вербинин не понимал, как ему быть с влюблённостью, которой не было никакого логического объяснения. Впрочем, когда для любви находились такого рода вещи? — Ты чё-то смурной какой-то, — вытирая губы куском хлеба, сказал Роман. — Устал немного. — От чего? — На работе аврал, — чуть улыбнулся Антон и сделал глоток минеральной воды. — Я вообще хотел погулять с друзьями, а тут ты… Какого чёрта, кстати, приехал? — небрежно спросил Никифоров и засунул в рот кусок хлеба целиком. — А какого чёрта ты сел ко мне в машину? — чуть изогнув бровь, Вербинин с интересом посмотрел на парня. Тот ухмыльнулся, но ничего не ответил. После ужина они поехали к Антону. Точнее, они даже не обсуждали, куда ехать, просто мужчина повёз Рому к себе, а тот, видя уже знакомую дорогу, не выказал протеста. В глубине души он понимал, что хочет снова побывать в комфортной квартире. Это была сказка, которой он был лишён, всю жизнь находясь в детском доме. Теперь он мог позволить себе прикоснуться к тому существованию, которое было ему доступно разве что в параллельной вселенной. Они вошли в тёмную квартиру. Отчаянный ветер свистел в оконных рамах, гнал жёлтую листву, которая то и дело липла к стёклам. Вербинин занялся приготовлением кофе, а Рома по-хозяйски растянулся на широкой кровати мужчины, скрестив выпрямленные ноги. Он представлял, как просыпается в этой спальне, проходит в дорого, со вкусом обставленную кухню, и готовит завтрак. Где он работает? В посольстве. Дипломатом. Носит крутые костюмы и идеальные галстуки. Ухмыляясь своим мыслям, парень не сразу заметил, что Антон уже вошёл в комнату и стоит у двери, наблюдая за ним. Никифоров перевёл взгляд на брюнета и медленно привстал на локте. Мужчина смотрел на него таким необычным, «горящим» взглядом, что у Ромки что-то затрепетало в душе, словно листья под порывами ноябрьского ветра. Он разозлился на этот взгляд, но вместе с этим его очень цепляло поведение Вербинина. — Ты… чё так смотришь? — прошипел Роман, блестя своими светлыми глазами, полными льдистости. — Тебя это смущает? — Ещё бы. Пялишься, как на дебила. — Я просто думаю, что ты очень красивый. — Да пошёл ты! — Рома вспыхнул и резко сел. Его щёки порозовели. Антон неспешно подошёл к кровати и сел рядом со своим гостем. — Я говорю правду. Почему так реагируешь? — снисходительно улыбнулся Вербинин. — Потому что ты… пиздишь. Я красивый? Блять, ну что за бред! — ощущалось, что парню не хватает слов, чтобы выразить своё негодование. — Я не красивый, ты гонишь! — Кто тебе сказал такую ерунду? — мягко спросил мужчина. — Никто! Я даже не хочу это обсуждать! — огрызнулся Роман, но вставать не торопился. — Ну так не будем обсуждать, я ведь не настаиваю. Просто мне кажется, тебе стоит знать о моём истинном интересе к тебе. — Хочешь сказать, что я… — резко повернув голову, Никифоров уставился на Вербина, злобно щурясь. — М? — обаятельно улыбнулся тот, позволяя парнишке утонуть в собственном тёплом кофейном взгляде. — …что я тебе нравлюсь? — парень даже охрип от удивления. — Да, нравишься. — Да ты всё врёшь! — Роман резко встал и прошёл к двери, а потом вернулся к кровати и схватил мужчину за плечи, попытался встряхнуть, чем вызвал тихий смех Антона. — Какого хера ты ржёшь?! Не переставая медово смеяться, Вербинин обнял парня и потянул к себе. К его большому удивлению тот, вместо того, чтобы запротестовать и начать брыкаться, резко и грубо обхватил мужчину за плечи и быстро наклонился к его лицу. Губы встретились, словно так и было запланировано, хотя поцелуй был совершенно импульсивным и неожиданным. Антон чуть ли не застонал от блаженства. Какими же великолепными были губы Ромы! Шершавые, даже колючие, хранящие запах улицы и сигарет! Сам Ромка пах ветром и подъездом, от этих ароматов голова Вербинина шла кругом. Он тепло обнимал Романа, осторожно прижимая его к себе и мягко сминал «крыжовниковые» губы своими, вкладывая в этот поцелуй светлую нежность. Роман, словно разрываясь от противоречий, порыкивал в поцелуй и неумело целовал мужчину в ответ, позволяя ему трепетно ласкать свои губы. И вот горячий язык, имеющий привкус кофе, скользнул в рот парня. Тот не растерялся и встретил его своим языком. Вербинин чувствовал невероятное сладостное волнение. Это был самый лучший поцелуй в его жизни, и горячий Ромка, подрагивающий под его ладонями и с силой сжимающий его плечи, был кем-то особенным. Тем, кого встречают только раз. Он понял это с самого начала, а теперь, утопая в сахарном наслаждении внезапного поцелуя со вкусом кофе, улицы, подъезда, ветра и сигарет, убедился, что не ошибся. Когда дыхание кончилось, языки, ласкающие друг друга, отцепились друг от друга. Роман запрокинул голову, стараясь отдышаться и безумно глядя в потолок. Антон, облизываясь, рассматривал его шею и кадык. Так продолжалось несколько мгновений, а потом Никифоров снова потянулся к губам. Глядя жёстко, с вызовом и опьянением, куснул нижнюю губу мужчины, порыкивая. Вербинин, нежно поглаживая спину парня и ощущая её жар даже сквозь его кофту, коснулся губами колючих обветренных губ. Поцеловал нежно, тепло. Потом посмотрел в глаза — снова поцеловал. С этими обрывистыми нежнейшими поцелуями они медленно повалились на кровать, растягиваясь на боку. Рома пыхтел и перебирал мозолистыми пальцами волосы мужчины, прикрыв глаза и раздувая ноздри. Он позволял целовать себя, и Антон делал это осторожно, ласково, словно целуя самое сокровенное и драгоценное, что есть в этом мире. Эти губы были божественны. Вербинин возбудился в ту же секунду, когда впервые коснулся их своими. Сладкие, славные, колючие, жёсткие… их хотелось ласкать всю ночь. Всю жизнь.