Когда мы верили в бабочек

Во дворе было темно и тихо, но даже в потёмках Никифоров смог оценить величие высотки, в которой жил Вербинин. Парень мог только предположить, каких баснословных денег стоят квартиры в подобных домах. Антон припарковал машину, и они вместе с Романом направились в третий подъезд. Светлые чистые стены, блестящие дверцы лифта — всё это разительно отличалось от того, к чему привык Никифоров. Обычно он вместе с верными дружками проводил холодные вечера в обшарпанных подъездах старых домов. И практически всегда их рано или поздно выгоняли. Открывал дверь какой-нибудь старик и орал: «Пошли вон, наркоманы проклятые! Сейчас милицию вызову!». Обычно Рома огрызался, опасно блестя глазами, иногда даже доставал ножик, чтобы припугнуть. Но далеко не все пугались, некоторые голосили: «Я войну прошёл, молокосос! И ты решил меня ножичком попугать?». Стоило Роману войти в квартиру, как он словно оказался в шикарном тёплом царстве. Обои «под кирпич», элегантная лакированная мебель, приятный мягкий свет — всё это так отличалось от холодных неказистых комнат детского дома, что у Никифорова слегка закружилась голова. — Проходи, — сказал Антон, снимая куртку и вешая её в гардероб с зеркальной дверцей. Роман присел на низкий диванчик и стянул кеды. На свет божий показался дырявый носок. Вербинин заметил дырку, но парню явно было плевать. Он стащил куртку и швырнул её на диван, встал и прошёл глубже в квартиру. — И чё, ты один в таких хоромах? — небрежно спросил парень, блестя глазами. — Да, я говорил. — А там чё? — Рома открыл первую попавшуюся дверь. — Спальня. Кремовые обои, широкая кровать, шикарный шкаф на толстых витиеватых ножках, пышный тюль и коричневые занавески с золотыми кисточками. Больше в комнате ничего не было. Роману захотелось рухнуть на кровать, которая, должно быть, очень мягкая, и погрузиться в сон. Наплевав на хозяина квартиры, Никифоров исследовал все комнаты. Ему больше всего понравилась гостиная: просто огромная комната с большим телевизором, крутым магнитофоном, кучей книг и пластинок, потрясным чёрным гарнитуром и серебристыми обоями на стенах. А ещё Рома заметил бар, за полупрозрачной дверцей которого стояли десятки бутылок с разноцветными этикетками. Третья комната находилась рядом с кухней. Из-за насыщенных синих обоев Никифоров про себя назвал её «синей». Мебель в ней была белая, кожаная, явно очень дорогая. — Кудряво живёшь, дядя. Ладно, давай жрать, — сказал Рома, когда с экскурсией было покончено. — Руки помой, — Антон вошёл на кухню, включил свет и открыл холодильник. — Нах? Мужчина ухмыльнулся, не зная, что ответить. «Потому что вредно есть грязными руками»? Слишком уж поучительно. Руки у паренька, конечно, были впечатляющими. Такие грязные, словно он копался в мусорном баке. Крутя головой и рассматривая интерьер большой кухни, парень сел за стол. Стены были облицованы бело-синей большой плиткой, пол — чёрно-белой. Чёрный блестящий гарнитур с золотистыми ручками был большим, с резными украшениями на дверцах, холодильник — высокий, широкий, металлического цвета. Явно зарубежный. Роман рассматривал всё это чуть ли не с открытым ртом. Подобный колорит он только по телевизору видел, в каком-нибудь зарубежном фильме. — Что будешь? — спросил Антон, доставая банку с печёночным паштетом, затем палку копчёной колбасы. — Всё буду. Вербинин снова ухмыльнулся. Вскоре на столе появился сыр, банки с чёрной и красной икрой, холодный пирог с мясом, шпроты, ветчина, консервированные грибы в банке, пирожное, бананы. Пока мужчина освобождал холодильник, парень начал уплетать. Ел он, смешивая всё подряд. Черпал икру ложкой, закусывал колбасой, потом бананом. Антон, делая себе чай, исподволь посмотрел на Рому, который ел как настоящий дикарь. Откусывал от всего, что было на столе и жевал, шевеля набитыми щеками. Когда во рту ничего не оказывалось, он облизывал грязные пальцы. Вербинин испытал смесь самых разных чувств. Он сел за стол с чашкой чая. Их взгляды встретились. Роман не терпел долгого взгляда в свою сторону. Когда кто-то продолжительно смотрел на него, парень вспыхивал и шёл на этого человека со словами: «Чё вызверился?». Даже на улице. Вот и теперь, заметив пристальный взгляд мужчины, Никифоров злобно сузил глаза, правая рука медленно сжалась в кулак. Вербинин кашлянул и посмотрел в чашку. Какое-то время на кухне было слышно только чавканье парня и тихое пиликанье датчиков холодильника. — Обожрался, — резюмировал Рома и, схватив бутылку колы жирными руками, начал жадно лакать из горлышка. Антон посмотрел на парня и сделал глоток чая. — Никогда икру не пробовал. Ничего так, — Никифоров вытер губы рукавом свитера. — Слушай, дядь, ты такой богатый, крутой мэн. Кем работаешь? Иль воруешь? На последнем слове он вызывающе улыбнулся. — Я работаю в промышленности, скажем так, — ухмыльнулся Антон. Исподлобья глядя на мужчину, Рома взял нож и слизал с него несколько икринок. Тот заметил, что при свете глаза парня ещё более дикие, неукротимые и отчаянные. «Наверное, он ничего не боится», — подумал Вербинин. — Ты бесстрашный, — сказал он. — Поехал с незнакомым мужиком невесть куда… — А чё ты бы мне сделал? — отбросив нож, Рома откинулся на спинку стула. — Ты слышал о маньяке-насильнике, который орудует в Ростове и области? — Тут не Ростов. Да даже если бы Ростов… я очень сильный. Дам отпор любому, — в голосе парня звучали нотки хвастовства. — Я в нашем детдоме даже Косого завалил, а он пиздец медведь. Так что… чего мне бояться, дядя? — Тогда да — нечего, — сдержанно улыбнулся мужчина. — Теперь спать? — Да. Они встали и вышли из кухни. Вербинин проводил парнишку до «синей» комнаты. Сперва он хотел уйти и оставить Рому самому разбираться с бельём, но потом передумал. Антон открыл шкаф, вытащил комплект постельного белья и постелил своему гостю на диване, предварительно его разложив. Роман стянул с себя свитер, который тут же затрещал, электризуясь, затем снял джинсы и повалился на диван. Тот оказался таким мягким и удобным, что Никифоров даже забыл алфавит. Повернувшись на бок, к окну, он закрыл глаза и тут же провалился в сон. Антон несколько мгновений стоял и смотрел на своего странного гостя, а потом выключил свет и вышел. …Яркий, но холодный луч утреннего солнца упал на лицо. Рома поморщился и открыл глаза. Откуда-то доносились слегка приглушённые голоса. Парень привстал на локте, прислушался. — А если он заразный? В этом детдоме, скорее всего, всякие инфекции. Фу! — Перестань, какие инфекции? — Ты совсем сошёл с ума, Антон! Ты что творишь? Привёл в дом какого-то бродяжку, а потом будешь вызывать санэпидемстанцию и всё здесь обрабатывать! Скрипнув зубами, Рома встал с дивана. Одевшись, он открыл первую дверцу шкафа. Книги, какие-то папки — в общем, ничего годного. Парнишка заглянул в соседний. Вот там уже было кое-что поинтереснее. В вазочке лежали два золотых перстня и часы, которые были явно не из золота, но Никифоров решил прихватить и их. Сунув найденное в карман, он вышел из комнаты. Голоса стали громче. — Ты собираешься сделать из него человека? У тебя ничего не получится, гуманист. — Ирин, успокойся. Я не собираюсь… Возникший в дверном проёме кухни Никифоров прервал беседу. Он увидел сидящую за столом женщину. Она была облачена в чёрный брючный костюм, на запястье блестел золотой браслет. Копна дымчатых волос, броский макияж, в руках сигарета. Вперив в парня пристальный и одновременно недовольный взгляд, она ухмыльнулась. Антон стоял у плиты, подпирая поясницей разделочный стол. На нём были синие джинсы и мешковатая бежевая кофта. Волосы растрёпаны, словно зацелованные ветром, во всей позе, во всё облике была свобода, молодость. Роман не смог назвать это никакими словами, не смог охарактеризовать, но заметил. — Инфекции у нас есть, ты права, — сказал Никифоров, оскалившись. — Но ты бы лучше о своих любовниках беспокоилась, вдруг тебя уже СПИДом заразили? — Что? — накрашенные брови Ирины поползли вверх. — Она у тебя ещё и тупая? — посмотрев на Вербинина, небрежно спросил Рома. Подойдя к столу, он взял кусок хлеба, закинул на него ломоть колбасы и сыра, которые остались со вчерашнего вечера. И, жуя, вышел из кухни. Вскоре хлопнула входная дверь. Антон убрал волосы с лица. В памяти всплыли руки. Да, таких рук он никогда не видел. Грязные короткие ногти, заусенцы, сбитые костяшки с корочками болячек, мозоли на пальцах… Почему-то эти руки заставляли сердце Вербинина сжиматься. Он понимал, что если Рома сейчас уйдёт, они больше никогда не увидятся. Пусть в городе не так уж и много детских домов, нет никакой гарантии, что ему удастся найти его. — Когда будешь уходить, захлопни дверь, — бросил он всё ещё шокированной Ирине и порывисто вышел из кухни. *** — Вы понимаете, что он — будущий уголовник? — прищурившись, с нажимом спросила учительница математики Софья Павловна. — Весь детдом от него вешается. Он неуправляем. — Он, в первую очередь, наш воспитанник. И именно от нас зависит его будущее, — холодно ответила Валентина Борисовна, директор. — Нужно влиять на него путём обучения и коррекции поведения, а не равнодушием. — Вы не понимаете. Он не просто хулиган. Он малолетний бандит! — в голосе математички звучали нотки отвращения и возмущения. — Бандитами не рождаются. Наша задача — воспитать полноценных членов общества. Если мы сейчас опустим руки и перестанем заниматься Никифоровым, мы просто распишемся в своём бессилии. — В четверг он, во время урока, вскочил и набросился на Вавилова. Ударил по голове, очень сильно! Ещё и матерился. Он опасен для общества. Сегодня бьёт одноклассников, а завтра станет серийным насильником и убийцей. Рома, стоящий за дверью, плюнул на пол и сполз по стене спиной, садясь на корточки. Проходящий мимо первоклассник уставился на него с открытым ртом. — Чё надо? — вскинув на него злой взгляд, прошипел Никифоров. — Пшол отсюда, пока руки-ноги целы. Мальчик остановился и сморгнул. Он был очень бледным. Под тончайшей белоснежной кожей виднелись голубые полоски вен. Короткие белые волосы торчали ёжиком, а под огромными испуганными глазами пролегли синяки. Он был таким маленьким и худым, что казалось, подует ветер, и мальчонка упадёт. — Самый смелый, что ль? — угрожающе спросил Рома, повышая голос. — Ты только не ругайся, хорошо? — прошептал парнишка. По его подрагивающему телу было видно, что он готов убежать, но смело решил держаться. — Чё? — Роман медленно выпрямился, исподлобья глядя на малолетку и сжимая руки в кулаки. — Я сказал всем, что ты мой старший брат, — выпалил мальчик и его огромные глаза стали ещё больше. Лицо вытянулось — видимо, от собственной смелости. Никифоров ожидал что угодно, но только не подобного. От удивления он даже перестал злиться. Так и стоял с зажатыми кулаками, взирая на странного ребёнка. — Я сказал им, что ты мой брат, — повторил тот. Его тонкий голос дрожал. Послышался тихий журчащий звук. Под мальчиком образовывалась лужа. Увидев это, Роман скользнул взглядом по ногам ребёнка — тот был одет в короткие штаны с широкими штанинами. Дверь отворилась, из кабинета директора вышла Софья Павловна. С ненавистью взглянув на Рому, она пошла прочь, гордо вскинув голову и прижав папку к груди. — Костя, ты что здесь делаешь? — спросила появившаяся на пороге директриса. — У тебя сейчас ИЗО, насколько я помню. Мальчик не мог отвести взгляда от Никифорова. Валентина Борисовна глянула на Романа и шикнула: «Проходи». Парень отвернулся от мальчонки и вошёл в кабинет. Женщина подошла к Косте, увидела, что тот описался и, взяв его за руку, повела по коридору туда, где располагались спальни младшеклассников. — Обижал тебя Роман? — спросила она. Мальчик отрицательно покачал головой. Рука у него была очень влажная от страха. — Если обижал — говори, не бойся. Хорошо? — Я сказал ребятам, что он мой брат, — тихонько ответил мальчик. — Каким ребятам? — изумилась Валентина Борисовна. Но Костя больше ничего не ответил, а Шмелёва не стала его допрашивать. Этот ребёнок был из когорты самых пугливых и скромных. В детдом он попал в пять лет. Мать с отцом избивали его с раннего детства. Особенно за то, что тот писался. Боясь своих диких родителей, он писался ещё больше. Замкнутый круг. Когда Валентина Борисовна вернулась в кабинет, Рома сидел на стуле «для допросов» и крутил в руке карандаш, взятый со стола. Директриса выхватила его из рук воспитанника и села в своё кресло. — Завтра субботник. Надеюсь, не забыл? — строго спросила Шмелёва. — Рома, ты должен на нём быть. — Кому должен? — ухмыльнулся Никифоров. — Себе, в первую очередь. Я прекрасно знаю всё, что ты натворил за прошедшую неделю. Теперь будь добр отрабатывать. Валентина Борисовна поставила карандаш в стакан для канцелярии и подпёрла руками подбородок, внимательно рассматривая Романа. — Чтобы завтра в девять стоял с метлой в сквере «Железнодорожник». Приду и проверю лично. Ты понял? — Понял, — нехотя ответил Никифоров. — Ступай. Роман встал и вышел из кабинета.