Руины

Кромешная тьма не позволяла разглядеть окружение — при рваном свете маленького фонаря казалось, что она шагает то по тоннелю пещеры, то по рукотворному гроту, уходящему под землю. Коридор, обустроенный тёмными нишами, являлся чем-то неизведанным, ведущим в невиданную глубь, но это был еë путь — осознание этого не давало ей метнуться обратно к потухшему костру, или вслед ушедшей фигуре единственного, в этом странном месте, знакомого ей человека. Да и знакомого ли на самом деле, даже здесь было множество оговорок. Безусловно, Анакин был самым близким человеком в её жизни, иное было попросту немыслимым, но насколько хорошо она его знала, являлось крайне неопределенной величиной.         Шаги её невольно замедлились, когда она очутилась посреди залитого светом помещения, слегка спотыкаясь и щуря глаза от этой явной насмешки над остатками здравого смысла. То, что находилось оно под землей и казалось отчасти знакомым, добавляло малую толику уверенности, но сон или явь, возвращение на пустынную планету, где началась их общая история, явно не сулило ничего хорошего. Татуин, опаленный солнцами-близнецами, где жизнь и смерть ходили друг за другом по пятам, никогда надолго не расставаясь. Где тень не обещала прохладу, а лишь стыдливо прикрывала сотни способов подохнуть в объятьях безжалостной стихии.       Мысли, как рой ядовитых насекомых, бесцеремонно гудели в голове. Восприятие немного размылось, сопоставляя прошлое и настоящее в проекции, скрывая одно и обнажая другое. То, в чëм страшно признаться другим, и нечто более пагубное,в чëм страшно признаться себе — меру вины и то, что она положила на весы судьбы для противовеса. Потеря невинности происходит не только на физическом уровне, когда женщина впервые познает мужчину, нет... Это всегда нечто большее, чем телесный контакт в определенной плоскости. Это полный разлом, прорыв через пелену заблуждений и блаженного неведения в совершенно иной мир. Мир, в котором нельзя ничего исправить и вернуть назад, где решения отбрасывают длинные тени, оставаясь навек неразрывными, где прежнее мировоззрение ничего не имеет общего с новой реальностью — как круги, расходящиеся по водной глади: вот и нет их уже, но никогда не будет так, как прежде, из-за брошенного камня. Её жертва была не для него — в конце концов, это была попытка малой кровью купить себе немного чистой совести.   Воздух наполнялся жаром. Жар, проникая под одежду, извлекал из кожи бисеринки влаги, а она шаг за шагом возвращалась в прошлое. Правитель и народ; сделки, сделки и кругом сплошная политика. Спину щекотало стекающими каплями, и она в один момент покрылась мурашками.       Анакин отправился на сделку со смертью добровольно, рискуя собой, чтобы предоставить ей возможность продолжить свою миссию в столицу Республики. Она обхватила себя руками, пытаясь унять озноб. У сопровождающих королеву джедаев был свой мандат, и они ничего не обещали, она была одна в своей беде. Анакин тогда потянулся навстречу – помочь ей. Он готов был погибнуть за горстку железок для незнакомки, впервые увиденной им в своих снах… Дав обещание помнить, позднее, она старалась не думать, ибо вся эта грустная история не доставляла ей ничего кроме ужасной мигрени. Да и не из-за этих ли глубинных тревог она вполне сознательно отказалась от спокойной жизни на Набу по окончанию двойного срока правления, приняла должность сенатора, и разве не поэтому так рьяно с трибуны защищала права обездоленных? Поскольку двум очень конкретным существам, сыну и его матери-рабыне, отправившей единственного ребенка в неизвестность, она не помогла?       «Я буду помнить» — повторяет она беззвучно, снова и снова. Так она обещала когда-то маленькому мальчику, совершившему подвиг, спасшему многие жизни, её народ, но превратила слова в нечто похожее на политический лозунг, а лишив их личного смысла — в обычную ложь.  И вот как все обернулось: колесо фортуны принесло её в исходную точку, где больше некому платить по счетам той, чьей род принадлежит к Старейшим Домам галактики. Отмеренное время закончилось, и, сидя на полу в гараже семейства Ларсов, она осознала неоспоримый факт: пролита кровь и необходимо искупление. Времена менялись, и только спираль эволюции оставалась незыблемой, и, как встарь, в древних легендах, дикие племена откупались юной красавицей, отданной на растерзание злых сил, с целью добыть себе немного времени, накопить опыт и собрать в горсть крупицы знаний об этом мире. Каждому — своё. Завеса порвана, и пришло понимание — то, что позволено другим, королева не может позволить. Дракон из сказок дышал пустынным жаром, за вереницей призраков терялся след и слышался вкрадчивый шепот: «чего ты стоишь…»         После возвращения Анакина из его похода, с завернутым в саван телом, усомниться в его словах больше не представлялось ни малейшей возможности, а та ниточка от сердца к сердцу, робко протянутая много лет назад, натянувшись до предела сейчас болела и пульсировала, как рваная рана. Ей было так невыносимо, что она хотела лишь одного — забрать его боль себе, всю без остатка. Была ли это любовь тогда? А что ещё есть любовь, если не желание облегчить ношу любимого? Помочь ему выдержать то, что может сломать его изнутри. Протянуть руку в самой кромешной тьме, и даже если её откусят ворнскры, не жалеть себя.  Неожиданно она поняла, почему его признание в Озерном краю было таким мучительным, таким болезненным, совершенно непохожим на её романтические грёзы. Как она была недальновидна, как слепа, и сейчас она созерцает полученный результат: Анакин определенно проявил талант, превзошедший все самые мрачные ожидания.  Но это было тогда, а сейчас? Что было сейчас?   Тени на стене, обрывки исповеди, воспоминания.  Они все мертвы…        Он уснул первым, изнурëнный горем, сжимая еë в объятиях, которые она была бессильна разомкнуть, под её тихий голос и набуанские колыбельные, те самые, которые она слушала в своём детстве, полные коварства, лжи, и мести на мягком мелодичном языке. Её глаза закрылись гораздо позже, когда от бессонницы и напряжения просто отключилось сознание. Она очнулась от стука собственных зубов, тело лихорадило так сильно, что она чуть не прокусила распухший от жары и обезвоживания язык. Было жарко и очень душно. Спину ломило, а ноги онемели настолько, что она попросту их не чувствовала — заканчивалось все районом талии, куда больно впивались пальцы обхватившей её руки. Когда она попыталась освободиться, разжать пальцы, мертвая хватка усилилась, но сразу ослабла, как только Анакин проснулся. — Прости. — голос, охрипший от душивших его ранее слëз звучал глухо, щекоча дыханием кожу, губы прижались к еë щеке. Он притянул её ближе к своей груди, коснулся шеи, а она, не успев с собой совладать, резко отпрянула. Посмотрела на его руку с отвращением, вдруг ей привиделась кровь. Отстраняясь, опираясь на простенок, она поднялась, чуть покачиваясь на ватных ногах. Застрявшие в пересохшем горле слова так и остались несказанными — её оправдание на немой укор в глазах. Но всё же, её оценка  произошедшего, того, что он сделал, была несоизмерима с тем омерзением, что она испытывала по отношению к самой себе. Обуздав свои эмоции ранее, взяв над ними верх, дабы успокоить его, дать ему возможность обрести временное равновесие, она необратимо потеряла своë, и сейчас безвыходность сложившейся ситуации накрыла с головой.       Анакин в порыве гнева вырезал целую деревню песчаных людей. Тускены похитили и убили его мать, совершая свой жестокий, кровавый ритуал; ритуал, который длился более месяца. Он видел её страдания в своих снах, но, будучи учеником в Храме, не имел возможности распоряжаться своей свободой, помочь близкому… И в этот краткий миг, с болью и подступившей тошнотой, в этой яркой вспышке чистого разума, она доподлинно увидела, что всё произошедшее — её вина. Она была в долгу перед тем нелепым маленьким человечком, выхватившим из жадных лап Торговой федерации её достояние. Она должна была позаботиться о нем и его родных, даже не так... Об одном единственном во всем мире, о матери, оставленной в рабстве на планете за пределами Республики, которой он теперь служил. Ему было девять лет, он был отдан на откуп джедаям на условиях, в которых она и не подумала разобраться. А ведь долг платежом красен, говорила ей мудрая бабушка, и что она сказала бы сейчас, когда трагедия уже случилась?        Ужас его злодеяния был несопоставим с тем омерзением к себе, что она испытала со сходом лавины иллюзий о своём благочестии и порядочности, сокрушившей прежние  представления о себе как о человеке, отвечающем за свои слова и поступки. Ложь... Всё это — ложь и тлен. И впереди полная беспросветная тьма. Отвращение, испытанное ею — это чувство не имело подобия с пережитым ранее. Оно жгло изнутри, заставляя тело покрываться болезненными мурашками в тщетной попытке убавить жар. Оно рвало и терзало, выжигая всë в груди и тем самым переворачивая понимание, где прежние основы отказывались поддерживать весь накопленный опыт, разрушая до основания представления о себе. Заживо сдирая кожу, обнажая всю мерзость нутра.        В ушах гудело. Кажется, он что-то произнес, но она едва могла слышать из-за стука крови в висках и собственного дыхания. По глазам увидела, что он тоже почувствовал те изменения, произведённые им, но, видимо, не смог во всем разобраться до конца. — Так вот что ты на самом деле думаешь... — зрачки расширились, глаза его потемнели. Прикованная этим взглядом, она даже не поняла, как он оказался на ногах, возвышаясь над ней.       Хотя рука всё еще тянулась к ней, с обрывками отчаянной мольбы, слабым отголоском из прошлого, всё ещё пытаясь то ли оттолкнуть, то ли ухватить, она была уже слишком далеко… — Нам нельзя. — донесся её ответ на давний вопрос, робко заданный скромным юношей миллион лет назад. Но скромные юноши не устраивают кровавой резни в порыве мести. И не взирают с холодной яростью дракона из старых сказок.  — Конечно, ведь жалкий раб недостоин внимания её Величества. — сказано с такой ненавистью, наотмашь, проламывая её барьеры, сметая всю защиту, так, что невольно затряслись руки. В тот момент ей казалось, что на неё смотрят, не мигая, два страшных провала, затягивающие вовнутрь все мысли и душу. Она испугалась тогда этого края бездонья, хотела ничего более, чем прервать этот гипнотический контакт любым путем. Но отвести взгляд она не могла, как и повернуть отчего-то невероятно тяжелую голову, а подлый язык намертво прилип к гортани, не оставляя ей никакого выбора. Я убил всех. Эти слова висели в воздухе как проклятое эхо, окрашивая песчаный камень цветом кровавой трагедии. В глазах помутилось — из сознания словно вырезали очень маленький, но важный кусок. Сработал инстинкт самосохранения. Она сама не поняла, как ударила его по щеке дрожащей рукой, трясущейся от нахлынувшей слабости. Струна, держащая её в неимоверном напряжении, лопнула, и, отшатнувшись, она ударилась головой о стену, или это стена упала на неё сзади — оставшихся когнитивных функций оказалось явно недостаточно, чтоб разобраться со случившимся. Но дар речи вернулся рваным выдохом. — Прекрати!  Ширая, спаси, что она делает. Потеря самоконтроля была ошеломляющей.         Она тут же потянулась к нему, открыв ладони — просить прощения за причинённую боль после всего, что ему пришлось пережить, только что потеряв мать. Но было слишком поздно. Внутренний голос тотчас же воспользовался её смятением. Ты же хотела помочь, отправляла служанок, сделала всё, что могла. Даже малая брешь была невообразимо разрушительной, а паршивый мерзкий голос набатом гудел в голове, ложь, ложь, ложь, с каждым ударом сердца, не смолкая, стучал в висках. Ты заигралась девочка. Тебе было не место на престоле. Ты лгунья. Губы приоткрылись, и изо рта посыпалась пыль, падая к ногам, наполняя всë помещение как потоп. Стоя в нём по грудь и откидывая голову назад, чтобы судорожно втянуть последние глотки воздуха пока не забились ноздри, и не наполнилось всё тело, как тряпичный каркас набитой песком куклы. Шелест пустынного ветра приносил слова откуда-то издалека, но она не понимала, или отказывалась понимать их значение. Я их ненавижу.    — Ты не можешь вечно скрывать от меня свои чувства. Твои мысли предают тебя. — незнакомый голос, она пыталась вспомнить что-то очень важное, пока кто-то невообразимо холодный, чужой, мëртвыми пальцами перебирал крупинки еë разума, какие-то цветные обрывки, которые тут же становились пеплом везде, куда эти пальцы могли дотянуться. — Нет... — замотала головой. Продолжала повторять, как заклинание, но такое необходимое сейчас, убеждение в своей правоте отсутствовало, а без веры ничего не работает. Ладонь ещë тянулась к покрасневшей щеке, чтобы успокоить, пожалеть, когда недобрый взгляд всë-таки добрался до самых глубин естества, и вся пыль куда-то исчезла, оставляя на месте себя пронзительную ясность. Стоило признаться себе в своих чувствах под этим всепроникающим взглядом, и она, наконец, поняла, как его починить, забрать себе его боль, запереть так, чтобы он больше не мог выпускать еë наружу и терзать невиновных. За ней долг, и ей возвращать.       Он хотел еë, она знала, и его жажда была всеобъемлющей и не поддающейся рациональным объяснениям, тем, что он носил с собой десять лет в храме, нарушая обеты. А открывая перед ней свое сердце, обнажая невыносимость своих чувств, она поняла и сама почувствовала, насколько было больно признаться во взаимности, даже не произнося это вслух. Это всего лишь расплата по счетам, девочка. И ты это примешь. Дракон приближался. Стена за спиной превратилась в скалу, к которой он подступил так, чтобы опереться руками, расположив их по обе стороны головы, превращая их в цепи, сковавшие её намертво. В таком положении несвободы она лишилась малейшей возможности скрыться от этого страшного взгляда, спрятаться за словами, отговорками, за робким бормотаньем, лишённым её же ложью всей прежней силы. Не смотри на меня так, пожалуйста…   — Нет? От непомерного напряжения что-то внутри сломалось. Дюрасталевые ворота её самоконтроля со скрипом отворились, выпуская наружу то, что пряталось в глубине, не видимое ранее, сокрытое. — Нет, пожалуйста, не здесь… — прошептал, прерывисто дыша, чей-то незнакомый маленький голос. Она его даже не узнала сперва, и хотела оглянуться в досаде на того, кто ещё посмел присутствовать при таком интимном моменте жертвоприношения. Но цепь натянулась, и повернуть голову не представлялось никакой возможности, несмотря на внезапную легкость; вся кровь хлынула прочь бурным потоком, изливаясь невыносимым жаром внизу живота.       Подняв глаза, вмиг раскалившимся взглядом она выхватила два мерцающих огня в полнейшем тумане. Его взор притягивал, а она, лишившись сил, попала в захват как корабль в гравитационный луч, прибывший на посадочную платформу при отсутствии видимости. Смирившись, раз всё уже потеряно, она решила и вовсе опустить веки, откликаясь впервые в жизни на незнакомые ощущения. Когда-то отголоски желаний и тайных порывов не находили никаких откликов в её теле. Но не сейчас. Момент, застывший во времени, отпечатался на коже: шершавые пальцы скользили по лицу, кончиками касались изгиба брови, обхватили скулу, обрамляя лицо, сомкнулись, обозначая контуры священного сосуда, куда раньше собирали сакральную кровь жертвы. Коснулись губ и последовали ниже вдоль шеи к обнаженной ключице и прикрытой тканью груди…       Она всем своим существом следовала за этими касаниями, более не в силах разорвать контакт. Кровь полыхала в венах. Пульс стучал в висках, а сердце колотилось где-то в горле — ещё чуть-чуть, и она опасалась, что оно вырвется наружу и окажется под ногами на земляном полу, среди мелких камней и песка. "Я не люблю песок"; о, Ширая помоги, как она сейчас была с этим согласна. Она чувствовала, но не понимала, как рвется одежда, как падает, обнажая еë тело, как ранее оголили её душу, сорвав все покровы оправданной лжи. Ей хотелось прикрыть свою наготу, как и найти оправдания, но так же, как дар красноречия покинул её, сейчас руки отказались ей подчиняться, безвольно свисая. Пока все видимые барьеры были сорваны и отброшены прочь. — Да. Здесь. Резкий вдох, и больше не было сомнений, когда Анакин притянул её к себе, опускаясь на колени.        Это было для него, полностью. Он не был снисходителен, настолько его потребность в ней была велика, ощущала, что это доводит её почти до грани безумия. От жара его груди по коже прошли мурашки, и неистовым потоком накатила страсть. У них не было будущего, но у них была одна эта ночь, она так решила, и сейчас она заберет всю горесть себе. Она заберет всё себе, откликаясь на признание, и освободит его, ведь королева вполне в своей власти даровать прощение. Её невыносимо жгло изнутри, она застонала, а когда рвались внутренности не смогла сдержать крик.       Придавленная его весом, обезумев от боли, к которой её тело всё никак не могло привыкнуть, она пыталась податься назад, изогнуться дугой, повернуться набок, немного отползти, дать себе возможность вдохнуть. Я не могу, пожалуйста, остановись, не надо больше. В голове стоял сплошной гул, слова мольбы рвались наружу вместе со стонами, и она заставляла себя глотать их вместе с подступившими к горлу слезами.  Стараясь облегчить ужасное давление, она, упираясь в его плечи чтобы немного замедлить, дать себе возможность привыкнуть, затолкать урывками еще немного воздуха в легкие, пока одна рука пробиралась между спрессованными телами, туда, вниз, где заканчивался живот. Она чувствовала влагу и скользила пальцами ниже, чуть ниже, зажмурив глаза, заставив наконец отступить предательские слëзы — всё это было с её полного согласия, этот акт — её брошенный вызов наползающей тьме.       Она искупит их общий грех своей кровью. Никто не уйдет отсюда прежним, и эта ночь навсегда останется тенью между ними, чтоб больше никогда не повториться. Мысли звенели как струны в ясной голове, никаких слëз сожаления — рука скользила дальше, а она заставила себя радоваться всем новым оттенкам страданий — вот судорога волной пробежала по вывернутым на жесткой поверхности, непривычно разведённым бедрам, вот камни впились в обнажëнную спину, выгнутый позвоночник, когда сбилась наскоро брошенная на землю туника. Та единственная мера комфорта, отпущенная ей, лежащей на грязном полу гаража. Она впитывала эти ощущения в себя, пропуская и формируя непреодолимую преграду, которая, соединив их здесь, не даст дракону завладеть им полностью. Оставшись навеки частицей его души, она не позволит ему свободно терзать невиновных, не терзая при этом себя. Да, именно так. Открыв сухие глаза, чтобы рассмотреть свои окровавленные пальцы, она, наконец, дотронулась до его лица. Что-то внутри него было безнадежно надломлено, и толкнуло его к той черте, где, наконец, все условности были отброшены. Где страхи и сомнения сплелись в протяжный стон и волной выплескивали всю звериную ярость на еë бедное тело.       Жадно хватая воздух искусанными губами, она ощущала, что с ней не занимались любовью, а клеймили раскалённым железом, пронзая, сжигая её внутренности, делая невозможным принятие любого наслаждение от другого мужчины. Корчась от боли, она утверждала условия, которые было невозможно озвучить. Она соглашалась и понимала последствия. Отдаваясь своему желанию забрать его боль; закрыть, замкнуть на себя те контакты, чтобы он более не мог выплескивать ее наружу, стала неотделимой его частью. Подписав этот пакт кровью. Глаза плотно закрыты, но это ничуть не мешало ей видеть все его страхи и сомнения, зловещей тенью отпечатанные на таком ещë юном лице… — Да, Анакин. Только твоя.  Ангел, помятый, но не сломленный, словами подрезая крылья демона, она шептала вслух заклинание, для себя, для него. — Твоя навсегда.