Руины

Падме проснулась в своей постели на Корусанте, с пронзительно щемящей пустотой в груди. Засевшая внутри тоска проявлялась нестерпимой головной болью. Усталость, вот что это. От тайн, от потерь, от этой проклятой войны. Чувство опустошенности не покидало. Какой странный сон ей приснился; обрывки его кружили перед глазами, мелькая ворохом взлетающих искр. В памяти ещё держались стремительно блекнущие образы; она видела широкую открытую равнину, высокое плоскогорье, спускающееся к протекающей пред самым горизонтом реке, поворачивающей, делающей всю местность подобной поверхности огромной воронки. Скошенный луг прорастает сочной молодой травой. Темнеет, наступают сумерки. На фоне розового неба видна приближающаяся фигура. Женский скелет быстро двигается и косит на ходу траву, среди которой видны куски тел.       Она замотала головой, прогоняя наваждение. Что за ерунда, зябко поправляя ворот сорочки, хотя температура в спальне была даже теплее, чем обычно. Отвлеченно пальцы левой руки едва коснулись подушки, аккуратно заправленной, пробежались по мягкой кромке. Она растопырила их, чтобы упереться в простынь, как будто пытаясь впитать что-то драгоценное. Воспитанный с детства в Храме, Анакин был педантом. Его присутствие, ещё несколько часов назад переполнявшее все чувства через край, теперь было незаметным, оставив только воспоминания. Улетев, не дожидаясь рассвета, Анакин, видимо, решил не тревожить её сон, и сейчас она, обхватив подушку, уткнулась в неё, стараясь учуять едва ощутимый запах, неуловимый след. Когда она отстранилась, на кончиках ресниц чуть подрагивали слезы — он всегда куда-то уезжал, каждый раз отрывая и увозя с собой кусочек её сердца. Есть переживания, с которыми невообразимо сложно справиться. Как его не хватает. Его всегда не хватает.       Слезинка сорвалась, скатилась вниз по щеке. Это была просто временная слабость. Но она не могла убедить себя до конца — с легкостью убрать чувства в дальний уголок как раньше, ведь она не была прежней — теперь измененной навсегда — соприкосновение двух миров не проходит бесследно, и те знания, видения и опыт не прошли даром. Каким образом произошло то, что она оказалась в то время, когда жизнь реализуется всерьез? Где каждый выбор оплачен, имеет цель, смысл и последствия. Её причастность и место в истории. Полное принятие участи и времени. Но разве не так приходит постижение, которое умножает частный и отдельный опыт человека, заключенный в своем времени и в своем теле, на универсальный опыт, на память предков и надежду на будущее? Анакин ей говорил, что человеку самое страшное — он сам. Чем глубже он уходит в тайники души своей, тем бездоннее, беспредельнее, безначальнее предстает пред ним его собственный облик. — Разум боится бесконечности, а сердце сжимается жутким томлением, когда зрит простор незаполненный. — его голос звучал немного иронично, запечатлевшись в памяти, копируя наречие неизвестного ей мастера, — Разумный боится себя, не ведает своей мощи. Чем глубже он уходит в себя, тем решительнее рвутся все связи, сковывающие его с миром внешним. Могла ли она это оспорить? Какие доводы ему противопоставить, когда собственное подсознание играло за другую команду? Может быть, она всего-навсего просто сошла с ума и не поняла этого. Проблема, в галактическом масштабе, конечно, не самая значительная, но все равно неприятная.       Внешний мир, соответствуя внутреннему разладу тоже ощутимо изменился. В сенате повисла какая-то странная тишина, в ожидании какого-то важного события. Казалось, что одновременно происходит и много и ничего. Тишина копилась, как неслышно снежинка к снежинке копится снег в горах, постепенно превращаясь в нависшую махину. Уже не слышно смелых обещаний победить сепаратистов, о скором конце войны. Не слышны яркие речи о наращивании давления по всем фронтам. Не видно прежнего призывного блеска в глазах политиков. Потускнели их глаза, куда-то делось показное единство и солидарность. Напротив, все пошло трещинами, раздираемое возгласами, где каждый желал урвать кусок пожирнее. Сенаторы сбивались в стайки мародеров, хватая за глотки соседей, сводя старые счеты. Было во всём этом что-то неуловимо неправильное. Но рано или поздно ко всему привыкаешь, даже к боли. Она почти физически ощущала этот спуск по склону, эту погибель, но не знала, что следовало делать.       Сжимая подушку руками, уткнувшись, глотая слезы — не позволить океану меланхолии соприкоснуться с реальным миром и утопить её, утомленную борьбой между сердцем и разумом. И к этому предстоит привыкнуть. Все её надежды на личное счастье и тихую семейную жизнь, как это она видела дома на Набу, жестоко разбивались о берег реальности — Анакин принадлежит Храму, а ей надо просто смириться, что жизнь будет складываться из украденных осколков и одиночества. А этот страх, как и тяжесть, поселившаяся с началом войны, никогда не покинет её душу. Собраться с мыслями всё никак не получалось, и она вздрогнула, когда пальцы нащупали инородный предмет — под подушкой была оставлена записка. Сенатору с безупречной репутацией требовалось усилие над собой, чтобы подавить желание выть в голос пока, цепляясь за кусок флимсипласта, она переживала нервный срыв. Слезы снова свободно текли по лицу, падали толстыми каплями, размывая ровный стремительный почерк. Вспоминала, с каким фанатичным упорством Анакин его восстанавливал после установки протеза. Я не хочу становиться кем-то иным, говорил он ей, выводя буквы стилусом, неловко зажатым металлическими пальцами руки, похожей на скелет. С ним все будет в порядке, он вернется к ней, пожалуйста, жди меня, декламировали строки из стремительных букв, его легион получил распоряжения для немедленной дислокации, он направлен со своим флотом, сразу после…       Очередной провал, очередной кризис, очередная гуманитарная катастрофа. Как всё стало обыденно, буднично. Летаргический сон сковывал мысли, действия теряли всякий смысл, когда их последствия оборачивались ещё большими потерями. Потери, хотя  разумные вокруг только бегали и кричали, проклиная всех, и каждый винил другого…       Наверное, стоит взять небольшую передышку. Всего пару дней. Пребывая в сильнейшем напряжении, она рационализировала, с самого начала войны, за которую тоже несла свою долю ответственности, привыкшая действовать уверенно в стенах сената, она не позволяла себе подобную блажь уже очень давно. Определенно, какой-то предел человеческой прочности достигнут. Год прошел с тех пор как они заключили свой судьбоносный брак, а время на осмысление находилось вне зоны досягаемости с самого начала. Значит, настало время исправить положение. Оставив распоряжения; четкий план действий представителю Бинксу, краткие объяснения Дорме и капитану Тайфо, она отправилась домой на Набу. *** — Три Матери: Ширая, Кайрая, Ларайя; их основная черта чаша правоты и чаша виновности, и закон что устанавливает меж ними равновесие - вот основная тайна, великая, сокровенная и из них вышли Воздух, Вода и Огонь. Для равновесия системы уже достаточно, чтобы каждый член её уже носил в себе те последствия, которые могут возникнуть при взаимодействии с другими. В силу такого общего закона каждый человек с момента своей эманации уже заключает всё свое грандиозное будущее совершенство в потенциальном состоянии. Выявить всё это в конкретных формах, отразиться в них и тем познать себя — вот назначение жизни. Начав постижение священных тайн бытия, наше представление об этих трех началах определяет три плоскости в метафизическом пространстве… — бабушка сидела в пол оборота, удобно расположившись в своем любимом кресле. Безупречная осанка, гордо расправленные плечи, темные одежды, расшитые серебристым узором королевских домов — всё такое знакомое и милое сердцу. И как будто ничего не было: ни расстояния, ни недомолвок, что разделяли их теперь.       Горшочек с водой грозно ревел на громадной горелке. Голубовато-зеленое пламя лизало дно и, казалось, ещё секунда, и оно проглотит сосуд полностью. Бабушка медленно встала, подошла к горшочку и задумчиво заглянула внутрь. Хотя содержимое стоило как средняя месячная зарплата столичного клерка, а кухонный дроид мог справиться с приготовлением гораздо эффективнее, воду бабушка кипятила по старинке, на открытом огне. От этого раскрывающийся аромат пряного чая казался ещё более изысканным, когда не нарушались древние традиции. Падме прислонила щеку к раме и, взяв стакан со столика, наполнила его водой из кувшина, с наслаждением напившись, вновь прислушалась к тому, что говорила Риу. Она давно не видела свою семью, а это тяготило неимоверно. Ещё более горестно было то, что она не могла сказать всю правду. Хотя, наверное, сейчас в этом не было необходимости. Мудрые глаза видели насквозь. Здесь, в этом доме, было невозможно притворяться, но это были не только её тайны. А открывать их — об этом бабушка и не просила. «Я не ожидала, что всë случится таким образом, милая. Я сожалею». Этих слов хватило, чтобы поток её переживаний немного успокоился. Напряжение ушло, и она снова могла дышать спокойно. Но стоило взять себя в руки, как мысли незамедлительно вернулись к работе. Она виновато опустила глаза. Несмотря на всё происходящее, у неё была уверенность в том, что здесь ей помогут распутать клубок недомолвок — найти силы проложить свой путь сквозь дикий водоворот сенатских интриг… Риу долго молчала, всматриваясь в огонь, и Падме, не зная, с чего следовало начать, поставила пустой стакан, подошла ближе и присела напротив. — Главная линия фронта любой войны пролегает на духовном уровне, помни это. — когда бабушка вновь заговорила, в словах звучала уверенность, которой она невольно заражала всех вокруг, — Пессимизм разума, но оптимизм воли — эту волю демонстрируют часто очень простые люди. Будущее иногда приходит в самом неприятном виде. В виде негодяя — и, похоже, уже пришло. А это значит: не надо откладывать дела на завтра. Как и упускать возможность врезать кому-то, чтобы он в это завтра не попал. Бабушка была настроена крайне воинственно. Её голос был полон решимости — у Падме не было и тени сомнения что она прекрасно знала, о ком речь, — На изломе роль личности повышается — она становится столь значимой, и ей подвластно ломать старую систему и создавать новую. Мы сейчас оказались там, где разлом неминуем. И не только внешний — мой старый соратник не терял время даром, а те силы, что за ним стоят — они утянут нас на дно. Риу глубоко вздохнула, прежде чем продолжить свою мысль, а Падме невольно задумалась. "Неужели все же верховный канцлер". У бабушки определенно было, что сказать об этом человеке, но, видимо, не сейчас. — Я так и не смогла донести необходимое опровержение его теории — что для плодотворной деятельности договор с демонами необходим, а если поставить дело на широкую ногу, то платить по этому договору, скорее всего, не придется — а ведь эта отвратительная идея оказалась очень полезной для стольких строителей современного мира. Покачав головой, бабушка устало прикрыла глаза, — Но Фортуна ничего не даёт безвозмездно. Ведь что есть самая большая иллюзия в мире — непорочность. — А как же джедаи, — были ещё неоднозначности, которые хотелось обсудить подробнее. Падме очень редко имела возможность поделиться своими внутренними терзаниями хоть с кем-то. — Из некогда религиозных светочей, превратившихся в блеклых сектантов, переписывающих по семь раз к ряду собственный кодекс? Скажи мне, с каких это пор законодатели моды вдруг стали её последователями? Причем самыми рьяными. Что изменилось в этом мире, дорогая? Ты сидишь на верхних этажах власти, и даже не видишь подмены, — Риу слегка подняла голову, многозначительно посмотрела на внучку, — Отворот от человека, вот что мы сейчас наблюдаем. Джедаи не должны попадать под эту ересь, а они, к сожалению, не видят подвоха. — Что ты имеешь в виду? — сложно было пытаться не обращать внимания на то, каким толстым и неповоротливым во рту казался собственный язык, когда она произносила эти слова. — Следует начать с того, что раньше они были хранителями мира. Немного другой камертон с главнокомандующими в войне. Как можно столь быстро перенести свою основную задачу — подобные виражи не проходят бесследно для такой неповоротливой системы. К сожалению, нам, видимо, не посчастливилось увидеть её полный слом. — она немного помолчала, прежде чем продолжить, — А заказ армии? До меня добрались слухи, что это их затея. Армия клонов, финансированная Храмом на Корусанте! Как бы там ни было, остается ряд вопросов к происходящему; куда нас ведут? Меняться вслед за обществом или стоять на своем, продавливание некой повестки в угоду кому? — Ты ведь знаешь, милая, меня это все очень тревожит — создание разумных, в таком объеме, для целевого ведения войны — эти бедные души, выращенные на убой. Как же можно сопоставить всё это с хранителями мира и цивилизационными ценностями? По коже пробежал ветерок. Анакин говорил примерно то же самое, и ей однозначно это не нравилось. — Мы сейчас ведем войну не за нашу Республику, — бабушка грустно качнула головой, — Нет, это уже немного в прошлом, и мы проиграли. Мироздание не может оставить такую трансгрессию безнаказанной. Не знаю, какой морок нашел на Храм, но, однозначно, такие вещи бесследно не проходят. Чем это всё обернется — я опасаюсь. За всех нас. — И чем же нас могут наказать? — в животе завёлся неприятный холод, предчувствие чего-то плохого. — Безоговорочным проигрышем, причем по всем фронтам. А хранителей мира вполне могут упразднить в должности. — Дорогая, ты пока не игрок в этой партии, на данный момент ты только фигура, которой маневрируют весьма успешно. И сейчас тебе предстоит  научиться соединять в одно целое философию и объяснения наставников со своим собственным опытом. Ты многое постигла. Но позволь обратить твоё внимание на некоторые факты: кризис демократии — это не кризис демократии вообще, а такое развитие демократии, которое невыгодно верхушке. Мы плавно приходим к уменьшению власти правительств, а различные группы, пользуясь демократией, борясь за права и привилегии, на которые ранее никогда не претендовали, — бабушка грустно усмехнулась, — и старый режим был таким, и при новом те же пороки останутся. А нам остаётся убедить себя, что в созидании смысл, так пусть разрушают и отбирают! Даже если это являет собой полное несовпадение сущности и явления. В словах Риу слышалась только мрачная уверенность, но Падме всё равно казалось, что в голосе звучала застарелая боль. Какая-то безысходность. По опыту она знала, что это не свойственно ей — бабушка всегда видела выход из любой ситуации. Как правило, даже несколько — и точно знала, как привести туда максимальное число разумных, нуждающихся в поддержке. Она не могла смиренно наблюдать за катастрофой — несомненно, у неё был план. Падме вслушивалась, пытаясь уловить, где в её словах то, что даст шанс для всех. Мудрость несёт в себе подсказки, и какие мысли её тревожили, что именно не позволяло спокойно спать? — Заговор в широком смысле — то, что скрывает официальная власть. Наднациональные структуры приходят в упадок. Финансовый капитал в кризисе, закрытые надпланитарные структуры скатываются в междоусобную грызню. Республиканская власть неэффективна. Остается только глубинная власть, не прикрытая никакой скорлупой. Но вот только чья? Возвращаясь к истокам, всё оказывается намного страшнее. Бабушка грациозно поднялась, неторопливо залила кипяток в чашки, и комната наполнилась пряным ароматом. Прогоняющим дурные мысли, концентрируя слова, и она более не позволила себе никаких отвлекающих жестов. — Феномен — это нечто, данное нам в опыте, то, что возможно ощутить. Ноумен это умопостигаемое, принципиально то, что мы ощутить не можем, но можем лишь мыслить. У джедаев шире видение природы вещей ввиду неких особенностей. Их обучение расширяет некоторые границы… — А душа, она не дана нам в опыте, но делает возможным сам опыт, без неё мы бы имели лишь несвязанную россыпь представлений. Ноумен — это всё, что мы можем встретить в жизни, вещи, как они даны нам. Но что есть вещи сами по себе? — Это не мир отражается в нашем разуме. Это разум ежесекундно творит картину мира по своим формам мышления. А мир есть отражение нашего сознания. Мир разделён на несводимые друг к другу феномены, материальные и умственные, взаимодействующие по принципу причин и условий. Сознание формирует мир с учетом прошлого опыта. Наши предки жили на ощупь, но если бы они не окрыляли и не сдерживали своей воли, а потом наивно удивлялись неудобству, злу, и допрашивались причин у немых неясных иероглифов природы... — Страсть к познанию мира привела меня к пониманию о том, что знания собранные разумными, увы, не приводят к пониманию мира. Даже постигнув все его тайны, мы остаемся слепцами. Но армия разумных, выращенная подобным неестественным образом, есть самое кощунственное, на что мы сподобились — модификация творения это немыслимо, и, тем не менее… — Риу пристально посмотрела на собеседницу и спросила, — Твой друг-джедай... Что он думает обо всем этом? — Считает, что хранители мира не должны вести рабов, выращенных в пробирках, на смерть, подчиняясь приказу. Что такие действия разрушают основы этики и морали. Но он совсем не дипломатичен, не как другие представители ордена. Тем не менее, он так же, как все они, подчиняется Совету. — Падме вздохнула. Почувствовала, как напряженно звучал собственный голос, и постаралась расслабиться. На большее не хватило сил. Горько рассмеявшись, как будто услышала какую-то нелепость, бабушка продолжила, — Может, ещё есть шанс вернуться. Из всех неочевидностей ту, которая дает нам надежду, всегда следует предпочитать той, которая не дает нам её. Джедаев ведь не просто так учили быть стерильными. Анакин, кажется, уже всё осознавал к периоду, когда он пришел в орден. Не так ли? Но думаю, он всё же как никто другой должен знать, что не стоит показывать миру свои слабости, чтобы мир не вцепился тебе в горло. — Ты, моя дорогая, тоже, помнится мне,  хотела все понимать. — в голосе сквозило отчаяние, не скрывая своих эмоций, бабушка выглядела обезоруженной, уязвимой. Падме в недоумении опустила глаза, понимая, что никогда раньше такого не наблюдала. — Не для себя. Я хотела отдать что-то миру. — она в ответ тоже обнажила своё сердце. — И какие бы плоды принесло твоё познание? — неожиданно, еле слышный шёпот оглушал. Обвинял. Требовал ответа. — Не плоды. Трансформацию.