Руины

      Ярость и мощь струйного течения, подхватившая ее, осталась позади — там же, где произошел прорыв сквозь невидимый барьер. Вместо падения — шум водопада. Ощущение полной нереальности происходящего не покидало еë. Это всë игры воспалëнного разума, ничто иное не укладывалось в голове. После всех недавних потрясений она оказалась заложницей своего подсознания, другого объяснения просто не находилось. А может корабль, на котором она летела, не вышел из гиперпространства? Потерпел крушение при посадке? Галлюцинации, видения, кошмары – неужели, вся еë жизнь перенеслась в сумеречную зону иррациональных страхов? Свет огромной луны лился пригоршнями перламутра, искрясь в ручейке, прячась за сухое дерево. Цепляясь за морщинистую кору ствола, она стояла на коленях. В некогда густой кроне, подвешенный за ногу за корявую ветку, босой, одетый в какие-то лохмотья, со связанными за спиной руками, висел человек. Он находился к ней спиной, но она бы узнала его из тысячи.       Скользя и спотыкаясь на гладких влажных камнях, она не сразу заметила движение в неярком отраженном свете. Видение, изначально принятое ей за смутное колебание воздуха застывало в твердые формы. От волнения быстрей забилось сердце при виде весьма конкретных очертаний двуногих фигур, выныривающих из ущелья в долину. Мираж не спешил рассеиваться, как она ни вглядывалась, обрастая все более четкими штрихами. Слева, где был обрыв, все было затянуто мутной пеленой, поднятой порывами ветра пыли, а справа, почему-то прояснело и уже не осталось сомнений, что это были именно разумные существа, движущиеся по тропе. Караван. Сердце ëкнуло, и вновь всколыхнулась волна забытого ощущения — надежды. С какой-то безумной радостью она бежала вниз по каменистой гряде, путаясь в ногах, падая, снова вскакивая, размахивая руками, не разбирая дороги, навстречу живым людям. – Сюда, пожалуйста! Помогите мне, прошу вас!       Что-то казалось немного тревожным, когтисто и настойчиво теребящим угол сознания, как играющий подолом платья ворнскр. Смутное предчувствие не обмануло, когда ее подвели к костру: там на каких-то тюках сидели двое, одетые в простые домотканые одежды, в одинаковых накидках, закрывавших нижнюю часть лица. Они разговаривали между собой на незнакомом языке, переругиваясь и размахивая руками. — Прошу прощения, — как можно спокойнее сказала она. — Мне нужна ваша помощь. Мне и моему компаньону. Головы в накидках неторопливо повернулись к ней. В ужасе она отпрянула, когда один из сопровождающих, стоя чуть сбоку, со знанием дела выхватил нож, подошел ближе, пристально ее рассматривая. Было тихо. Недавно разведенный огонь мирно потрескивал, поглощая сухие ветки, освещая пространство в неровном дрожащем круге. Те двое, что недавно увлеченно спорили, тоже уставились в ее сторону цепкими, колючими глазами. Один из них отбросил с лица накидку, и она наблюдала, как могучий хрящеватый кадык подскочил к подбородку, а потом снова ушел вниз, когда он что-то сказал, указывая жестом в сторону.       До этого момента ей казалось, что Анакин был без сознания — рассмотреть точнее она не смогла — его волоком утащили в сторону лагеря. И то, что она сначала приняла за кучу тряпья, брошенную рядом с какими-то пустыми ведрами, котлами и другим неизвестным ей снаряжением оказалось человеком. Сейчас же она с беспокойством поняла, кто это лежал неподалеку, не приходя в себя, со связанными за спиной руками. — Это мой спутник... — проговорила она, в обессиливающем томлении, теряя ощущение ног под собой, понимая, что ее ждет. Она пыталась еще что-то сказать, когда ее грубо схватили. Попытка вырваться ни к чему не привела — еë встряхнули, как мешок, отбросили на бок, и она оказалась совсем рядом с Анакином, возле ржавых ведер, баков с помятыми и отставленными крышками, смотрела в широко распахнутые, безжизненные глаза. Происходящее отказывалось становиться реальностью — пытаясь встать на ноги, барахтаясь среди шелухи и тряпья, она не сразу обратила внимание на приблизившееся лицо, с редкими гнилыми зубами, когда человек присел, и она ощутила жестокую боль в животе — такую, словно у нее лопнули внутренности. Видимо она ударилась головой, острый камень впился в висок, и сейчас все двоилось, казалось расплывчатым, образы сквозь тошную муть в глазах. Она до боли смежила веки, цепляясь за нить сознания, которая медленно ускользала.

***

      Приходя в себя после обморока, стараясь сбросить оцепенение, ей было трудно воспринять происходящее. Целый фейерверк полыхал у нее в висках, пока сверху звенел громкий, взбудораженный гомон. Голова распухла и ломилась от боли, словно ее пытались протащить в какую-то узкую щель, оттягивая и обдирая уши, а голоса все переругивались и спорили на гортанном непонятном, но злобном языке. Анакин был неподалеку, его притащили ближе к костру, а двое местных, переговариваясь между собой, были поглощены новым занятием — старались аккуратно содрать кожу с обрубка руки крепящемуся к протезу. Зачем им это понадобилось, она не могла знать. Едкая пыль набилась в глаза, и она прищурила их не в состоянии отвести взгляд от жуткого зрелища. Наверно хотели отсоединить из-за дорогого металла — разум упорно, из последних сил цеплялся за логику. Один исчез из поля зрения, оставив на время товарища, пока тот с усердием, кропотливо, делал тонкие продольные надрезы возле сочленения с металлическим ободом, прежде чем воткнуть нож в лопатку и подскочить на ноги.       Нет, он еще жив, — решила она, лежа лицом к лицу, в грязи у костра. От ручья потянуло холодным сырым воздухом. Луна скрылась за облаком, и в красноватом отблеске пламени было видно, как из глаз текут слезы. Голоса снова приближались. Веселые, возбужденные, полные недоброго умысла. Мысли ее упорно путались; за намерением всегда есть умысел, что им нужно, не может жестокость быть ради жестокости. Кто-то из вновь подошедших — глядя с земли, ей казалось, что это был тот, что ударил ее — подкидывая в огонь охапку дров, кивнул соседу. Послышался смех. Ведро воды, опрокинутое сверху, окатило ледяными брызгами и ее. Шум голосов. Треск пламени. Звякнула ручка, заставив непроизвольно вздрогнуть. Ужасно болел низ живота и когда ее снова с оттяжкой ударили – она жалобно охнула, понимая незавидность своего положения. Внимание переключилось на нее. Животный страх распустил когти, проскреб вдоль спины до грудной клетки, сминая внутренности в один ком. Нестерпимо болела голова.       Сердце бешено стучало где-то в горле. Лицо, ладони покрылись ледяным потом. Стая совсем иных эмоций и ощущений настигла ее — участь, где вся звериная жестокость мира, существование которой она с такой силой отрицала, догнала именно здесь. Она всхлипнула, когда один из подошедших наклонился, оскалив зубы, ухватил за подбородок. Ухмыльнулся. Облизал губы, и она перестала дышать — изо рта нестерпимо смердело. Нахлынувшее липкое омерзение тисками сдавило грудь. — Анакин. — озвученная не голосом, беззвучная, бессловесная мольба. Сколько раз он спасал ее от смерти, прикрывая собой. Сколько жизней она ему задолжала, не сумев оплатить одну? — Пожалуйста, помоги мне! — губы шевелились, шепча заклятье сами по себе, пока рациональный ум принимал его полную неспособность на данный момент помочь хоть кому-то. Но он услышал. Искра сознания недобро сверкнула, отражаясь в глазах. Облака расступились с новым порывом ветра, и холодный свет луны прожектором ударил в темноту. Вес, навалившийся сверху, внезапно исчез, а те двое, что копошились около него, вдруг дернулись и завыли так пронзительно, что она прочувствовала каждый встающий дыбом волос.       Один из подошедших, с ведром воды, споткнулся и навзничь повалился в костер. Пытаясь выбраться — тщетно махал руками, разбрасывая головешки. Сноп искр взвился в небо, прежде чем все затихло. Нестерпимый запах горелого мяса, от которого ее выворачивало желчью снова и снова на холодный песок. Освещëнный мертвецким светом, она видела, как он силился подняться на колени, спиной пододвигаясь ближе к костру, засовывая в огонь металлическую руку, пережигая веревку. Она знала, что нервные окончания протеза читаются его рецепторами как и живые. Видела, как медленно он выпрямляет спину — перед глазами темнели очертания его фигуры среди разверзшегося ада.       Осознание происходящего давно уже не успевало за мелькающей картинкой. Кто-то изловчился достать его копьем, и он пошатнулся, корпусом уводя удар в сторону. Кровь брызнула ей в лицо. Она зажмурилась, пытаясь сморгнуть застилающую пелену на глазах. Зрительные образы, такие беспощадно яркие, отпечатались на сетчатке глаз, казалось, они будут присутствовать с ней всегда. Упершись взглядом в одну точку, она следила, как неторопливо он поднимался на ноги, а плечи его выпрямлялись. Со всех сторон бежали вооруженные люди. Он стоял без движения, слегка склонив голову, руки с обрывками горелой веревки безобидно свисали вдоль тела. Как перед грозой она ощутила запах озона, но ночное небо не предвещало стихии. Медленно он сжал кулаки, плавно воздел напряженные руки, словно поднимая некий груз. Когда он резко с силой опустил их, разжимая пальцы, она почувствовала удар, мощный сейсмический толчок, разом приземливший всех.       Одинокий силуэт посреди освещенной костром пустоши. Те другие, спешащие к нему, движущиеся с твердыми намерениями, оружием наготове, вдруг замерли в загустевшем воздухе, не в состоянии сделать следующий шаг. Втянув голову от ужаса, она смотрела, как в темноте ворочается густая человеческая каша. Совершенно непонятно было, что там делалось, лунный свет не спешил озарять белесым перламутром все это месиво, в котором мелькали обмотанные головы, руки, копья, рукояти витых кинжалов, растопыренные пальцы, и от всего этого исходил нестерпимый влажный смрад. Среди искореженных раскиданных тел он возвышался как олицетворение апокалипсиса, оживший кошмар, с торчащим из лопатки ножом и лохмотьями свисающей кожи. Одолев несколько шагов, тяжело опустился на колено, и она всем телом почувствовала, с каким хрустом его кость соприкоснулась с землей. На мгновенье прикрыл глаза, со свистом выдыхая через стиснутые зубы затем проверил ее пульс, ощупал конечности, поправил разорванное платье, живой рукой пригладил волосы.       Самоконтроль сделался невозможным, защитой осталось только отвернуться. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, дать себе возможность немного отдышаться и постонать. Голова сама опустилась под весом невыносимых страданий, когда преграды рухнули и вся застарелая боль, наконец, вырвалась наружу. Несколько раз она открывала и закрывала глаза, глядела перед собой когда ей вновь становилось невмоготу от жутковатого зрелища, и она пятилась назад перебирая руками. Кто ей сказал, что любовь это прекрасное чувство? Почему тогда внутри все так кровоточит. Хочется кататься по земле, выть в голос от невыносимой агонии, рвущей на куски, тянущей жилы, обнажающей сердце. И пока этот окровавленный живой комок трепещет в груди — молить только об избавлении от него. Хотелось разломать свои собственные ребра, прорваться внутрь, чтобы заставить его замолчать. Не велика ли эта плата за доставленную радость ощутить все сполна? — Я не помню почти ничего, но знаю, что очень виноват перед тобой. — прерывистый, вкрадчивый голос.       Она заставила себя посмотреть ему в лицо, когда он помог ей подняться. Потом отшатнулась, обнимая себя руками, впиваясь в свою плоть до боли побелевшими пальцами. Она с трудом перевела дыхание. Сердце тошнотворно колотилось над пустым животом. Как один человек своим существованием мог вызывать такие противоречия? Были ли слова на всех языках мира, которые могли описать те страдания, причиненные его действиями? Ждала ли она, что человек с его жизненным опытом и его жизненными ценностями поступил бы иначе?

***

      Тогда и сейчас. Два образа сливаются воедино в помрачëнном фрагментированном сознании. Она не была там, в пустыне. Не видела того ужаса, что остался среди барханов в стойбище песчаных людей, похитивших и замучивших женщину. «Я убил их всех. Они мертвы» Признание, прозвучавшее для нее на забытой всеми богами планете, в пыльном гараже. Жуткий взгляд, от которого холодело все внутри. Там никто в своем уме не назвал его бы его милым и обаятельным, так как охарактеризовала его Сола при встрече, дразня свою младшую сестру, когда та привела своего джедая-телохранителя в родительский дом. Ожидать от него другого при всей его порывистости?       Она наравне с ним была страстной натурой, рано научившейся управлять своими чувствами — что вовсе не значило отказ от них. А он лишь приоткрыл завесу, но не она ли была ведущей в их страшном танце?

***

      Спотыкаясь, она побрела вдоль очерченного светом круга к воде. Прямо под ногами оказались клочья мяса, обломки костей, припорошенные сероватой пылью и смешанные с обрывками одежды. Чуть подальше от эпицентра, но еще освещенные пламенем, лежали трупы. Останавливаясь около исковерканных фигур с вываленными языками, вытекшими глазами, сломанными, раскиданными какой-то непостижимой силой, она смотрит четко перед собой и бредет дальше. В сумраке ночи уже было совершенно невозможно отличить беспорядочно разбросанные тела от простых свертков ткани. Ослабевшие ноги запнулись в темноте. Каменная крошка больно впивается в ладонь и колено когда она, оступаясь, припадает на руку. Сил подняться уже не осталось. Она сидит в грязи. Смотрит на пустое ведро. Позади силуэт сухого дерева в лунном свете. Она сидит на земле. Еë окружают мертвецы. — Ты все помнишь, что было раньше? — что ты сделал, хотела она добавить, но почему-то не смогла. — Нет, не все. Образы, ощущения. Чувства. — говоря это, он непрерывно смотрел на неë, и мир потихоньку уходил из-под ног.       Она не поняла, как оказалась на ногах, и двигаясь, как в глубоком трансе, направилась к нему, безвольно опустившемуся на песок. Слëзы жгли глаза. Странно было видеть его таким: мокрым, грязным, босым, потерянным. Она заворожено смотрела, удивляясь, что под лохмотьями он выглядел так же как и раньше. Все знакомые шрамы на месте — она убедилась, когда он сдернул рубаху, оторвал кусок ткани, обмотал правое предплечье. Одевался он всегда очень скромно по сравнению с сенатским гардеробом. В стандартном орденском обличии одежда полностью закрывала тело, свободные рукава целиком прятали руки, в одеянии до земли улавливался только силуэт. Она никогда не видела его раздетым вне своих апартаментов, и ей казалось, именно это придавало происходящему степень полной нереальности, что он сидел здесь без привычной одежды, у затухающего костра, оттащив полусгоревший труп, чтоб не чадил, и разогревал выдернутый из лопатки нож. Она конечно знала, что храм это не совсем корускантское заведение подготовки благородных девиц, но, от того отрешенного хладнокровия, с которым он прижигал раны раскаленным клинком, у неë тряслись поджилки. — Тебе придется помочь. На спине я сам не достану.       Она замерла, стараясь не смотреть на его спину, устремив свой взгляд куда-то за левое плечо. Красный мазок на белом фоне. Почувствовала, как от глубокого вдоха заныли ушибленные ребра. Но приблизившись, была вынуждена рассмотреть его полностью. Бледное от кровопотери лицо, слипшиеся волосы, обнаженное по пояс тело впечатляло своей мускулатурой, было в этом что-то первобытное — со времен, когда опасность разумного существа определяла крепость мышц. Его опасность представляла собой нечто более масштабное, настолько, что даже великий орден, просуществовавший тысячелетия, не пережил его членства.       Она хотела отвернуться, защитить себя от волны нахлынувших эмоций, которые он наверняка сможет почувствовать. А потом... Потом кончиками пальцев слегка коснулась его руки. — Вся эта грязь, смрад, она беспокоит, только когда задевает нас лично. Когда мы видим. — он вскинул голову, зябко передернул плечами. – Но я чувствую, что они чувствуют. Я слышу их голоса всегда. Их намерения. — он вздохнул. — Такой себе подарок от вселенной. — Горькая улыбка, так хорошо ей знакомая. — Меня раньше учили закрывать сознание, ставить щиты, я это смутно помню. Но это не очень помогало. Я их слышу не сознанием. Они не в моем сознании, они во мне, везде во всем теле. Я ощущаю их всеми живыми клетками, они — это я, и я — это они. Все и всё. — его глаза потемнели, она чувствовала наползающий могильный холод, страх – наверное, он просто не потрудился соорудить барьеры, за которыми привычно прятался от мира. Прятал мир от себя. — Иногда мне казалось, что без знакомого голоса я просто растворюсь среди них, исчезну. Мне так хотелось сохранить твой голос. Чтобы он не умолк. Я так боялся упасть в эту бездну. Боялся остаться один. — Я только хотел сохранить твой голос. — он повторил, повернув голову, поймал ее взгляд. — Для этого было ничего не жалко. Ни себя, ни их. Никого.       Рука, зажимающая обмотанную тряпкой рукоять, дрогнула самую малость, когда клинок коснулся раны. Зашипела, вскипая, кровь. Отчетливо слышалось прерывистое дыхание и скрип стиснутых зубов. Головокружение не позволило ей подняться сразу, и она осталась сидеть — краем зрения, невольно отмечая, когда он скрылся из очерченного круга света, захватив с собой разорванную на тонкие полосы рубаху. Сидела и слушала — хрустел под ногами гравий, тихий всплеск воды, когда камни скатились по склону и упали в ручей. Луна уже давно спряталась за облаками, глухая предрассветная тьма накрыла всех, живых и мертвых своим пологом охраняя тайны. Тайну, где они легко могли быть двумя случайными путниками коротавшими ночь у костра. Как отчаянно ей сейчас хотелось этого ровного спокойствия, где между ними вовсе ничего не было — ни политики, ни крови, ни любви. Оставшись одна, она продолжала сидеть, не двигаясь, перебирая в голове тяжелые думы, пытаясь хоть что-то сложить. Молча, смотрела, как он собирает останки, относит к костру. Бесхитростный обряд погребения, основа зарождения культуры и разумной цивилизации. От запаха горелой плоти ее снова вывернуло. Зато в мыслях наступило некое подобие ясности. А что еще она ожидала, когда схлестнулась за душу галактики с темным Владыкой?