Чёрная слабость

Старые напольные часы в углу столовой вздрагивают и низко хрипят. — Почти восемь! — восклицает фрау Мюллер. — Впрочем, Томас всегда опаздывает, так что мы… — она водружает фарфоровый судок с жарким в центр скатерти, — можем не торопиться. — Всегда? — улыбается Йорг, раскладывая салфетки. — Да! Обычно его не дозваться. С самого детства приходит последним и норовит чуть что убежать. Как-то раз мы поехали в гости к моей сестре в тирольские Альпы и ели в таверне на таком, знаешь, уступе… Или даже на пике… Фрау Мюллер экспрессивно рисует пальцем в воздухе обложку «Unknown Pleasures», когда раздаются шаги. — Сегодня ты ра… Она замолкает и падает на стул. Йорг быстро оборачивается — наверху лестницы стоит Макс. В узкой синей юбке и белой блузе с длинными рукавами, похожий на огромную суфражистку. Волосы гладко зачесаны назад, так что даже почти не вьются. — Томас!.. Царственно кивнув, он начинает спускаться — очень старательно ставит ноги в белых чулках и поношенных замшевых туфлях, и так, боком, нисходит в столовую. Свежевыбритый и пахнущий фруктовым шампунем. — Добрый вечер, мама. Фрау Мюллер молча смотрит на него в каком-то отчаянии. — С Рождеством, — Макс протягивает ей маленькое, красно-оранжевое. Это стеклянный ангел с парковки — наверное, самый красивый. — Оу. Спасибо, — она подносит к глазам. — Как… мило, действительно… — И тебе, Йорг, добрый вечер! Вы уже накрываете? — невинно частит Макс. — Давайте я помогу! — и ковыляет на кухню. Часы в углу начинают гулко отбивать восемь. Накрывает Макс и вправду ловко — будто карты сдает, и Йорг очень быстро теряет счет принесенным тарелкам. Теперь у каждого их по три, а еще по три серебряных вилки, два ножа и два бокала. Фрау Мюллер погрузилась в созерцание ангела, усаженного возле хлебницы. У Йорга такого спасения нет, и он разливает воду из тяжелого малинового графина, потом — вино из заранее открытой бутылки (каберне семьдесят восьмого, интересно, что сказал бы на это Вольфганг…) — Ну что ж, — Макс радостно оглядывает стол. — Можно есть? В этот момент фрау Мюллер стряхивает оцепенение. — Помолимся! Они сцепляют руки между жарким и набором для специй, как футбольная команда (Макс умудряется завить дважды крест-накрест, так что держит только себя). — Благослови, Господь, нас и эти дары… — зажмурившись, читает фрау Мюллер. И тут Йоргу становится страшно. Он вспоминает вдруг, как еще летом, в Берлине, тоже приготовил жаркое. Так он его назвал для себя, а вообще это было блюдо из картофеля, лука, петрушки, моркови, американской тушенки с бычком, тыквы (с грядки у хиппи в соседнем дворе) и абрикосов. И соуса карри. Хотел еще добавить макарон, для нажористости, но они бы не поместились в кастрюлю. Когда он с гордостью шлепнул третью ложку рыжей смеси на тарелку перед Максом, тот моргнул — а потом вдруг заплакал. Слезы просто лились, блестящие, крупные, он даже не всхлипывал. — Что, так ужасно? — немного обиделся Йорг. — Нет, всё хорошо, только… я не смогу это съесть. Не в том смысле… — Макс махал ладонью, словно обжегся. — Спасибо, что сделал… Он пытался сказать еще что-то, но начал задыхаться и сидел, побелевший, над этой дурацкой тарелкой. Йорг опустился на колени, прямо на кухонный пол, обнял его и прижал к себе, зашептал, что всё хорошо, и никто его не заставит есть, если не хочется. — Нет, я… хочу, в меня просто… не влезет… — улыбался Макс сквозь слезы. — Извини… — и снова плакал. Йорг покачивал его, гладил по плечам и нес какие-то глупости: вот, например, раньше Макс говорил, кое-что большое в него тоже не влезет, однако же, влезло; и сам уже плакал как дурак. Наконец, специально, показав Максу, свалил всё с тарелки обратно в кастрюлю: — Вот. Когда захочешь, возьмешь сколько надо. Можешь даже у меня, — и пододвинул свою порцию. Макс слабо усмехнулся и подцепил вилкой кусок абрикоса в волокнах бурого мяса. Быстро вздохнув, как ребенок после плача, отправил в рот… По мере того, как он жевал, лицо его прояснялось. — А знаешь… Заебись! — и вонзил в пересоленное месиво сразу вилку и ложку. — Просто у меня с детства проблемы… мм, с количеством пищи, — рассказывал Макс потом, сидя на коленях у Йорга, в кольце его рук. — Мне всегда клали в два раза больше, чем надо. С расчетом, что я сблюю половину в процессе, пхех. «А другую потом?» — подумал Йорг, но не сказал. Уже прошло двадцать девять минут после еды, а Арнольд рассказывал, что анорексиков в психушке после обеда связывают ровно на полчаса. — Аминь, — заключает фрау Мюллер и берется за большую серебряную лопатку. — Томас, передай, пожалуйста, тарелку Йорга… Жаркое возвышается округлой горой и благоухает кориандром и свежемолотым перцем, а главное — сочной тушеной говядиной. Йорг осторожно косится на Макса, но тот как ни в чем ни бывало приступает к еде. Его порция точно такая же гора. В Берлине он ел бы это неделю. — Мм, как круто. Будто боженька делал. — Томас, не богохульствуй, пожалуйста! — возмущается фрау Мюллер. Макс только усмехается над тарелкой. Вкус и вправду божественный. У Йорга от каждого куска происходит мини-перестройка сознания. В основном, на тему, как те же продукты в Берлине могут быть настолько бумажными. — А кстати, вы же сами выращиваете?.. — использует он избитый прием. — Всё, кроме бычков, — смеется фрау Мюллер, и Йорг искренне говорит: — Очень вкусно. — Мам, а помнишь, как Вольфганг заделался вегетарианцем? — поднимает голову Макс. — Что-то такое, да… — Он решил не причинять вред животным и целую неделю ел одни макароны и овощи. А потом однажды ночью ты вышла в сад, а он грыз кору груши! Прямо под луной! Фрау Мюллер озадаченно замирает. — Извини, не припомню. — Это правда было! — восклицает Макс. — Я не вру. Он стал дендро-вампиром. Его мать только смеется, опустив лоб в ладонь. — То кривое дерево, его еще папа посадил, вроде. — Нет, что ты, оно уже было, когда мы переехали. — Правда? — Твой отец посадил вишни, которые вдоль забора… Йорг тихонько выдыхает и углубляется в жаркое.

***

Когда он приканчивает остатки сливочного полена, на часах уже половина десятого. — Радостно смотреть, как дети хорошо кушают, — улыбается фрау Мюллер. — Вам помочь убрать? — Нет, что ты, — отмахивается она. — Я могу помыть посуду, — настаивает Йорг. — Да мне это руки размочить, даже приятно… Идите, я всё уберу. Томас, как твоя температура? — Нормальная, — Йорг касается его лба. — Тридцать шесть и шесть. — Ну смотрите… — Было очень вкусно, — в один голос повторяют они и встают из-за стола. Макс подлетает к матери быстрой юлой: — Спасибо! — и чмокает в щеку. Она закрывает на секунду глаза, а Макс, всё в таком же непрерывном вращении, уносится вверх по лестнице. Йорг кое-как ползет за ним. Вопреки ожиданию, он находит Макса в комнате, у окна — а не в ванной и на коленях. — Подержи, — Макс вручает ему тарелку, полную жаркого, салата, хлеба, сливочного полена и виноградин. — Как ты… — А что мне надо было, погибнуть? Птички съедят, — Макс наконец открывает окно и выставляет еду на потемневшую площадку кормушки. — Цып-цып-цып. — Мм. Круто. — А то! — Макс отряхивает ладони и пихает Йорга в плечо. — А ты подхалим! «Я могу помыть посу-уду!» — Я просто хотел помочь. — Да ты ей понравился, расслабься. Главное, ты хорошо кушаешь. Они смеются, и вдруг Макс говорит очень серьезно: — А хочешь, покажу кое-что? — Давай! Они спускаются в сад. По краям дорожки сугробы высотой по колено. Макс идет так, без куртки, и Йорг прихватывает с вешалки пуховик. — Накинь. — Вее! — Макс высовывает язык и прыгает в снег. Йорг — за ним, растянув куртку как сеть. Макс уворачивается, но теряет равновесие и падает на бок, и Йорг смеясь валится сверху. — По-моему, там была клумба, — ржет Макс. — Ой. Йорг оглядывается на дом: окно кухни задернуто сейчас пестрой шторкой. Никто не смотрит, только звезды на иссиня-черном, совсем близком небе, да гипотетический бог. Он быстро целует Макса, и тот отвечает, когда вдруг раздается хруст веток. Макс закатывает глаза и садится в сугробе. — Пхех. Добрый вечер! С обратной стороны изгороди доносится пыхтение. — А, почудилось, — громко говорит Макс, набирая полные ладони снега. — Конечно, — соглашается Йорг и лепит убийственно огромный снежок. Пригнувшись, они подкрадываются — а потом, разом выпрямившись, атакуют. Раздается визг, и в них тут же летит ответная пригоршня. Макс принимается взбивать снег ногами, а Йорг черпает курткой, и всё вокруг уже тонет в белом буране, когда из дома доносится крик фрау Мюллер: — Томас! Мои петунии! — Что? — отвлекается он и получает куском наста в рот. — Не топчи мои клумбы! — смеется мать. — А, извини. Макс нехотя отходит, оставив невидимого врага перекидывать снег через изгородь. — Это девка соседская, — поясняет он Йоргу. — Вообще бешеная. — Да уж, — Йорг стряхивает снежинки с бровей. — Сколько ей? — Не знаю. Шестнадцать, вроде. — У тебя достойная смена. — Мальчики, а ну скорее в дом! — кричит с крыльца фрау Мюллер. — Томас, тебе только снежные ванны принимать! — Мы сейчас, — машет Макс и указывает Йоргу на ствол груши. — Смотри. И в холодном свете луны Йорг различает на коре отпечатки зубов.

***

Макс закрывает щеколду и прижимается спиной к двери. — Раз уж нам велели срочно всё с себя снять… Йорг тихо смеется и целует его — а потом задирает руки, позволяя Максу стянуть мокрый свитер с оленем. — …И хорошенько согреться, — продолжает Макс и шепчет: — Давай. Там травы, просто травы. Йорг отпивает из протянутой темной бутылки. Неразбавленный бальзам обжигает рот, как абсент, и в желудке растекается пылающая быстрая боль. Она тут же проходит, но мир делается зыбким, пляшущим и очень, очень веселым. Макс тоже пьет — три, пять глотков, клюет Йорга в уголок рта липкими губами и слизывает каплю с горлышка. Всё теперь кружится и немного пульсирует. Йорг садится на кровать, но Макс мотает головой: — Слишком скрипит, — и оглядев их неуютную комнату, кидает покрывало на пол. Снизу, из кухни, по лестнице вверх звучат легкие, едва различимые шаги и затихают в родительской спальне. Йорг расстегивает ряд перламутровых пуговиц — господи бога душу мать, Макс подошел к делу с полной серьезностью, там настоящая шелковая комбинация, как носили, наверно, лет двадцать назад. Он лежит на спине и смотрит на Йорга с гордой улыбкой: — Как тебе? — Ты… Чёрт. Респект. Йорг спускает с его плеч белую блузку, целует в шею, в ямку над ключицей, вдыхая запах кожи. Макс выгибается, подставляя горло, скользит по спине Йорга ладонью — задевает край холодной, липнущей к телу футболки: — Брр! — И Йорг со всей дикостью срывает её, чтобы откинуть куда-то на стол. На окне нет занавесок, тюля, ничего нет, только чернота неба над садом, и от этого тоже странно и классно — не надо, как в городе, ни от кого прятаться. А бог, если он есть, увидел бы весь их трэш и сквозь шторы. Йорг нетерпеливо дергает тонкий шелк, — но через верх не выходит, это всё-таки не футболка, и он с помощью Макса скатывает комбинацию, так что она собирается на поясе белым изломанным обручем. — Макс, ты… — Да. Да, он надел даже лифчик, — Йорг так и не запомнил всю эту тему с размерами, хотя отработал месяц в «Вертхайм», в общем, походу это какой-то особый лифчик для охуенных моментов в жизни плоских людей. Йорг целует грудь Макса сквозь полупрозрачную ткань, осторожно прикусывает одними губами, и совсем не торопится его снять. Макс не выдерживает и стонет, тут же привычно зажав рот запястьем. Они замирают, но со стороны родительской спальни вроде бы никаких звуков. Боженька тоже молчит, наверно, ему интересно, что будет дальше. Йорг выпрямляется. Кладет ногу Макса на колени и снимает туфлю, расстегнув массивную пряжку. — Это тётины, — зачем-то говорит Макс. — Которая в Альпах? — Йорг целует его щиколотку. — Нет, другая… Йорг целует, поднимаясь всё выше, до плотной широкой подвязки, шутливо рыча, закусывает ее и тянет вниз. Макс шепчет: — Там... вот… — и отщелкивает двойное крепление. — И еще, — кладет руку Йорга на другое бедро, чтобы тот сам отстегнул. — Господи, — Йорг трогает жесткое кружево. Ему становится трудно дышать от мысли, что всё время, пока они мило ужинали с фрау Мюллер, Макс был в этом пыточном поясе. — И ты что, побрил ноги?! — Не богохульствуй! — грозит Макс. — Ну да. Я вообще неплохо так подготовился… Он приподнимает угол матраса и кидает в Йорга презервативом. — Берлинские. Редкость в этих краях. Они смеются, но тут же замолкают. Сегодня им придется быть по-настоящему тихими. Йорг косится на дверь, снимает с Макса чулок и отбрасывает в сторону, белый нейлон змеиной кожей виснет на тренажере. Второй чулок сполз и собрался гармошкой на щиколотке. — Иди сюда наконец, — говорит Макс. Йорг ложится на него, скользит ладонью вверх по бедру — задирая, комкает юбку, и Макс вдруг начинает смеяться: — Кольца Сатурна! Йорг тоже ржет, и юбку они стаскивают через голову. Макс, в одной измятой комбинации, ловит ладонь Йорга, целует и шепчет: — Пока ты отряхивал снег, она мне сказала: «У твоего друга хорошие руки». — Да я что… я же просто картошку почистил, — смущается Йорг. — Да… Если бы она знала, как я люблю их внутри. — Макс облизывает его пальцы, берет указательный в рот… — Томас! — раздается за дверью. — Открой. Макс замирает с натянутой щекой (а Йорг — с натянутой ширинкой). — Томас, пожалуйста. — Мам, мы спим, — пытается Макс. Йорг аккуратно от него отползает. — Ты не спишь. Открой. — Давай завтра утром? Мы уже легли. — Это очень важно, Томас, поверь. Макс беззвучно кричит и запускает пальцы в волосы, а фрау Мюллер продолжает настаивать: — Молодой человек! Лучше будет открыть. — Ве-е. — Томас! Открой дверь немедленно! — А то что? — бурчит Макс. — Томас!!! — дверь ходит ходуном от ударов, словно за ней целое войско демонов. — Кому я сказала?! Йорг забирается в постель прямо в одежде. Макс торопливо сдирает второй чулок и запихивает под кровать. — Я сейчас, да. — Ты открываешь? — Да, мама, — Макс накидывает покрывало на плечи и берется за щеколду. Йорг не видит за распахнувшейся дверью, только слышит голос фрау Мюллер. — Чтобы ты мог помолиться перед сном. И вот. — Мм. Спасибо. — Это тебе точно понадобится. Макс молчит. — Спокойной ночи, — неожиданно примирительно говорит фрау Мюллер и закрывает дверь. Макс стоит, сжимая в руках тонкую черную книжку и крест. Это реально крест, из темных лакированных реек. Такие, вроде, вешают над кроватью во всяких фильмах про монастыри. — Да пошло оно всё!.. — Макс кидает книгу на пол и замахивается, чтобы сломать крест об колено, но Йорг успевает перехватить деревяшку: — Нет! — А что? — шипит Макс. — Хочешь помолиться?! — Слушай… — Может, хватит к ней подлизываться? Ты слишком вжился в роль хорошего сына! Такой ми-илый! — Я не… Всё-таки, мы здесь живем. — Завтра уедем. Главное я уже выяснил, — Макс садится на свою кровать. — Я приемный. — Чего?! Но как ты узнал? — Йорг опускается рядом. — Пока вы на кухне обменивались женскими секретами, я поискал в ее комнате. Там нет моего свидетельства о рождении. Регины есть, Вольфа есть, а моего — нет. — Может, твоя мама его выкинула вместе с вещами? — Она не моя мама. А я не её сын. Обои в бурую полоску качаются у Йорга перед глазами. Всё разом как-то слишком уродливо. — Послушай… должны были остаться другие документы. Свидетельство об усыновлении, я не знаю, что там обычно… — Меня могли просто подкинуть. Вольф вечно об этом шутил. Что меня цыгане оставили. — Так, цыган, — Йорг берет его за руку. — Вы же с ней похожи. — Не больше, чем люди. — Да у нее такие же кудри, как у тебя. И брови. И нос. — Волосы она завивает, — морщится Макс. — Чтобы быть похожим на тебя, понял. А почему в солярий не ходит? Макс, всхрапнув, вырывает руку и тянется к подушке. — Смотри! — достает из-под нее альбом в кожаной темной обложке. — Лучше с начала. Йорг послушно открывает, не вполне понимая, на что именно должен смотреть. Первый лист украшен золотыми тиснеными голубями, вокруг подписи и пожелания счастья. На втором — снимок, мать Макса в свадебном платье, молодая, чуть полная, и отец в костюме, почему-то с галстуком-бабочкой. Оба смеются над какой-то канувшей в небытие шуткой, сжимая букет хризантем. — На папу, кстати, ты тоже похож. Особенно рот. — Смотри дальше. Снимки сменяют друг друга. Пара на море, полосатый купальник, довольно дерзкий, должно быть, для пятидесятых, обтягивает круглый живот. Цветущий сад, и фрау Мюллер с беззвучно орущим смазанным свертком в руках. — Это Регина. Маленькая девочка на фоне зубчатой стены, потом на каменном льве, в толпе — верхом на отцовских плечах… — Ладно, пропустим, — Макс перелистывает сразу с десяток страниц. Там его мать, в длинном платье и странной старообразной накидке, у стола как героиня Вермеера. — Это уже Вольф, — поясняет Макс. На следующем фото — голый младенец умильно смотрит вдаль светлыми до белизны большими глазами. Он же на следующей дюжине фото. — С детства любил позировать, — хмыкает Макс, и перелистывает до момента, где маленький мальчик в сползающих колготках читает что-то перед гостями, раскрыв беззубый рот. — Здесь ему пять. Меня нет. Йорг с сомнением разглядывает зернистое фото. Та же столовая, где они ели сегодня, часы в углу, и рядом с Вольфгангом присела на одно колено фрау Мюллер — кстати, в белой кофточке, в которую умудрился влезть Макс. — И еще, — Макс открывает другую страницу, там фрау Мюллер танцует, положив руки мужу на плечи, в зале среди других пар. — И вот, — родители снова на пляже, Вольфганг плачет, растопырив пальцы, и серьезная девочка лет восьми протягивает ему свой рожок. — Это они отдыхали на Северном море. Почему меня не взяли с собой? — Не дорос. — Я серьезно, — Макс поджимает губы. — Ведь я уже был. — По-моему, в этом и смысл отдыха. Тебя наверняка сбагрили бабушке. — У меня нет бабушек. Только дед, и он как-то не был светочем педагогики. — Ну, тогда я не знаю. — Может, еще скажешь, что ей надоело сниматься? — Макс веером пролистывает толстый пласт фото, уже разноцветных: фрау Мюллер на велосипеде, у микрофона на сцене, увитой цветами, по пояс в воде… — Где я? Вольфганг с букетом среди других первоклассников. Регина со скрипкой. Вольфганг за пианино. И наконец — всё семейство в сборе у ёлки, и на коленях у фрау Мюллер крайне мрачный маленький Макс. — Ну вот, видишь, ты есть, — успокаивает Йорг. — Здесь мне почти год. Почему нет более ранних? — Не знаю. — Вот с этого момента я и стал нарушать баланс белого, — усмехается Макс, листая темноватые домашние снимки. Йорг с неприятным чувством понимает, что на всех фото Макс и вправду самый смуглый. И пожалуй, глаза у него другие, и рот больше… — Я не знаю, — повторяет он. — Она просто усыновила меня для того, чтобы практиковать свою святость, — Макс захлопывает альбом. — И тебя тоже может. Ведь ты ей понравился. Хотя постой, это уже будет какой-то инцест... — Ладно, я в душ. Или ты хочешь? — Спасибо, я подрочу здесь, — огрызается Макс. Йорг откладывает на тумбочку крест, который всё ещё сжимал в руках. Да, пожалуй, быть сыном безбожников имеет свои плюсы. Прихватив пижаму, он идет в ванную — стараясь не думать, это в ней или в другой Макс оттирал когда-то кровь.

***

Когда он возвращается, в комнате уже темно, и Макс неподвижно лежит на своей кровати — всё так же в белой комбинации. Йорг на цыпочках проходит к себе, забирается в постель, но вдруг слышит всхлип. — Макс? Тишина. Йорг смотрит в темный, непривычно высокий потолок и вздыхает: — Прости, если что-то делаю не так. Всхлип. — Я вообще не знаю… — Йорг не выдерживает и перелезает к нему. — Макс? Тот и вправду плачет, еле слышно, уткнувшись в подушку лицом. Йорг ложится рядом и гладит его по плечу. — Хорошо, как только выздоровеешь, мы отсюда уедем. — Завтра, — глухо говорит Макс. — Хорошо. Завтра. Если у тебя будет нормальная температура. — Ты даже говоришь теперь как мамочка, — цедит Макс. Они молчат. Так тихо, что слышно, как воет за окнами ветер над садом. — Почему именно она? — вдруг продолжает Макс. — Лицемерная, суетливая… Сколько себя помню: Томас то, Томас это! Ходи в церковь, не умничай, равняйся на брата… Всё напоказ. А на самом деле ей на меня наплевать! Как же я мечтал, чтобы у меня была другая мама. Например, фрау Шульт. Она хотя бы заботилась обо мне. — Как, расскажешь? — Пока она совсем не свихнулась на поисках сына, в полиции её уважали. Она всегда меня выручала. Ну, когда могла. Не держала в участке дольше, чем им там полагается. Сама отвозила домой, если меня ловили, например, ночью на стройке. Только я и не хотел, может, домой… Однажды Петер с дружками так нас побили, что Арнольд потом целый месяц лежал с сотрясением. Многие говорили, мы сами виноваты, и вообще это всё только игры. А она добилась того, что их отправили на общественные работы, да еще и заставили родителей платить за лечение. После этого придурки стали уже не такими борзыми. — Круто! — Да, она была классной… Говорила, что я могу больше, чем угонять машины, и даже чем делать машины, и мне стоит спасаться отсюда. Так что, — усмехается Макс, — только ей я могу быть благодарен. — А твоя… а фрау Мюллер? — На самом деле, ей всё равно. Она даже не спросила про Берлин! Ведь она же смотрит телевизор! Так всегда было, да. Она ни разу не приехала за мною в участок. Говорила, мне будет полезно посидеть там и подумать о своем поведении. Однажды я попал не в наш, а в Фаллерслебене, тогда это был другой город. Я провел там всю ночь, а утром меня уже хотели послать в какой-то уродский приют, когда вдруг появилась фрау Шульт и взяла меня на поруки, будто я сын ее родственников. А еще был раз, когда я играл в лесу и напоролся на колючую проволоку. Это было пиздец как больно и тупо. Я пришел домой, весь в ебучей крови, а она стояла в своих бигуди и повторяла: «Я с тобой никуда не поеду». Она даже машину водить не умеет! — шепотом кричит Макс. — Представляешь, в Вольфсбурге! Сестре пришлось отпрашиваться с работы и везти меня зашивать. — Ничего себе. — Я делал так три раза, — признается Макс. — Результат один: разбирайся сам, Томас. И да, её максимум — это велосипед. Даже зимой. Ве-е. — То есть, она разрешала тебе ходить в лес, хотя там… — Ну, трупы были позже. Сын фрау Шульт пропал, когда мне было восемь, мы тогда еще здесь не жили... А может, она надеялась, что я тоже пропаду? Йорг вздыхает. Почему-то ему так не кажется. — И опять, мои вещи… Мои пластинки. Вот же злобная сука. Когда Вольф уехал, она сожгла его винилы, а из тех, что хуже плавились, сделала кашпо и подарила соседям. Из моих, наверно, тоже. — Мы купим такие же. — Да не, зачем… Но чёрт, сколько раз! Сколько раз в своей убогой дрочерской жизни я мечтал, как лежу здесь с человеком, которого очень люблю, и мы такие, как в кино, слушаем Дэвида Боуи. Оч романтично. И вот, блядь, мы лежим, а Боуи-то нет! — Какую песню ты представлял? — «Space Oddity», — шмыгает носом Макс. — Так. Сейчас, — Йорг вспоминает слова и начинает шепотом: — Ground control to Major Tom… — Боже, — Макс тихо смеется и запрокидывает голову, так что Йорг шепчет ему в шею: — …and put your helmet on. Ground control to Major Tom… Макс слушает очень внимательно, прижавшись к Йоргу спиной и не двигается, пока тот не допоет. — Can you hear me, Major Tom? — повторяет Йорг и целует его за ухом. Макс оборачивается, отвечая на поцелуй. Йорг скользит губами ниже, касается шеи под челюстью, когда Макс вдруг говорит: — Прости, я, наверное, спать буду. — Ничего, — Йорг бодает его в висок. — Доброй ночи. — Доброй ночи!

***

Йорг долго смотрит в потолок, пока перед глазами не начинают плясать зеленые и красные мошки. Макс ворочается во сне на соседней кровати. Почему всё так сложно?.. Каково это — быть сиротой? Доктор сказал, что если отец продолжит так пить, проживет не больше трех лет. «Целых трёх?» — удивился тот и купил дюжину пива. Интересно, в Танжере нужны оформители витрин? А киномеханики? И откуда в Вольфсбурге взялись цыгане… Йорг закидывает руки за голову и сжимает холодные столбики кровати. Завтра они уедут отсюда. И всё уже будет неважно. Как бы он хотел в это верить. Он смотрит в окно, где клубится и тянется чернота, словно воск в лампе. На стене неровный контур — наверно, откидывает тень какое-то растрепанное корявое дерево. Это даже красиво, думает Йорг. А потом вспоминает, что рядом с домом нет таких высоких деревьев. Чернота зябко ежится и ползет по стене, как паук, на ходу щетинясь новыми ногами-отростками. Подбирается к батарее, бежит по столу на пол… Йорг знает, что это просто сон, плохой сон после непонятных трав и слишком плотной еды. Этого нет. Это кажется. И всё равно почему-то тело наливается противной слабостью страха. Тень было подбирается к Максу — но вдруг, отпрянув, отскакивает в центр комнаты, Йорг её не видит. Почудится же такое, думает он. А потом чувствует прикосновение чего-то холодного и шершавого к ноге. Пытается отдернуть — но тело не слушается, а колкие пальчики щекочут ступню, обвивают лодыжку… Йорг хочет отпихнуть существо, но вторая нога тоже опутана, привязана цепкой лианой к кроватному столбику. Точно так же руки — притянуты к углам, развернуты до боли в суставах. За какую-то пару секунд он оказывается полностью обездвижен. Йорг в ужасе косится на Макса, но тот спит — беспокойно мотая головой, мечется на постели, наверно, ему снится кошмар… А вот Йоргу не снится, потому что пережатые руки немеют, правда немеют, как не бывает во сне, даже самом кошмарном. — Отпусти… — зло хрипит Йорг, и тогда существо, отрастив новый побег, обвивает его шею и немного придушивает. Чернота клубится над ним, темнее самой темноты, но в этом мерцающем месиве Йорг различает какие-то формы: клюв, рога… Огромные рога! Неужели так выглядит Дьявол?.. Йорг тщетно вызывает в памяти слова хоть какой-то молитвы, пускай даже той, которую читали во время причастия, но ничего не приходит, пусто, черно, как в подвижном облаке мрака у него на груди. Он беззвучно кричит от бессилия. Нет, надо взять себя в руки. Это существо наверняка питается страхом. Йорг говорит мысленно: я тебя не боюсь. Ты ничего мне не сделаешь. Ты здесь никто. Словно услышав его, существо ослабляет хватку на щиколотках, и Йорг машинально сводит ноги. Очень зря, потому что в следующий момент его пижамные штаны оказываются стянуты и отброшены, а ноги снова привязаны к столбикам. И если бы тьма могла смеяться, сейчас бы она довольно заржала. Йорг вяло брыкается, догадываясь, что будет. Существо выращивает из себя новый побег — ведет им вверх по груди, гладит губы, раздирая их в кровь шершавой корой, и засовывает вертлявый конец Йоргу в рот. На вкус и ощупь реально как старое дерево (можно подумать, он часто его раньше пробовал), только живое и гибкое — толкается в горло, царапает изнутри щеку. Наконец, достаточно смочив (и унизив), существо вытаскивает побег. Одеяло медленно начинает сползать… В этот момент Макс, особенно сильно мотнувшись в кошмаре, падает на пол. Сдавленно стонет: — Ай, ну чего?.. — и потирает голову. А потом, пошатываясь, проходит к постели Йорга и залезает под бок: — Можно? А то херня всякая снится. Шершавые путы медленно, словно бы нехотя отпускают. — Ага. Мне тоже, — кивает Йорг, потирая запястье.