Чёрная слабость

Когда холодные костяные руки зажимают рот и лезут под куртку, Йорг с тоской думает: как он вообще оказался декабрьской ночью в лесу где-то в Нижней Саксонии? Но вместо того чтобы проснуться, он поуютнее ложится щекой в колкий мох и позволяет стянуть с себя трусы. Тень огромных рогов чернеет на свежем снегу.

***

— Ты сделал… что?.. — стонет Дирк и упирается руками в колени. — Ты дурак?! Арнольд грустно смотрит на рассыпавшиеся по ковру дольки яблок. Ян просто побелел и молчит. — «Злые Дядьки»? — уточняет Йорг. — Это которые из Франкфурта? — Именно, — широко улыбается Макс, и Дирк снова стонет: — Нет, ну ты… Не-ет! Я всегда знал, ты просто долбаный суицидник… — Эй, — Йорг трогает его за плечо, но Дирк вопит: — Только суицидник будет выступать со скинами! Всё! — Он выхватывает что-то из кучи шмоток в углу. — Мы с тобой не знакомы! — и сердито дыша пихает запястье в штанину кожаных брюк. — А… — начинает Арнольд. Стёкла дребезжат, и мимо окон черно-желтой лентой проносится поезд. Воздух словно густеет, пепельница мелко прыгает к краю стола. — Что?! — кричит Макс, но Арнольд лишь округляет рот. — Ты тоже хочешь играть? Тот яростно мотает головой. — Значит, петь? — изгаляется Макс. — А е ау! Наконец, воздух обретает привычную вязкость, и пивные бутылки у стены затихают. — Ну, что? — А ты разве умеешь на слух подбирать? — удивляется Арнольд. — Да чего там уметь, господи, это же панк! Ян, пожевав тонкими губами, вздыхает: — Боюсь, это правда не лучшая мысль, Макс. Понимаешь… — Я ушёл, — оповещает всех Дирк. — Это твоя квартира, дебил, — Макс кидает в него яблочной долькой. — Уу! Йорг закрывает глаза.

***

— Спасибо, что согласился снимать, — Макс виснет у него на плече. — Ты — настоящий друг! Не то что некоторые еврейские принцессы… Он оборачивается и грозит кулаком дому Дирка. На облезлом сером фасаде появляется еще одна трещина. — А когда концерт? — Завтра в девять! В «Коже». — И латексе? — улыбается Йорг. — Не, в Нойкёльне. Уа-ха! — Макс выдыхает облако пара и трижды разрубает его. — Покажем всем боевую мощь, Ёжжь! Йорг мысленно отмечает: как кстати у него будет два выходных. Или как назло… С вечера пятницы до утра воскресенья кинотеатр заливает сиропной сладостью романтических драм, в этом месяце — Дзефирелли. Характерные капли остаются на смятых флаерах с пухлогубой Брук Шилдс, которые сменщик ни разу не удосуживался выбросить после использования (как и табуны бычков, горы пепла и китайские стены картонок от острой лапши). Йорг ждет, что когда-нибудь обнаружит в кинорубке остывший труп с передозом глутамата. А вообще, два выходных — это рай. Можно целый день валяться с Максом в постели, отбирать у него комиксы и защищать свой учебник английского, или смотреть всякую хрень на кассетах из подпольного проката, вроде «Электрогитлера» и «Ангелов смерти». Можно поехать на Ванзе и стирая подошвы кататься по льду, пока не стемнеет. А когда появятся первые звезды — лечь на спину и кричать в небо глупости пролетающим самолетам-шпионам, и после отогреваться дома глинтвейном. Или в музее древнейшей истории бродить среди мумий, словно студенты, с блокнотами под мышкой и карандашами за ухом, целоваться в туалете и пить дрянной кофе из автомата… Однажды, когда они лежат рядом (бессовестно забив в этот раз на древнейшую историю и самолеты), Йоргу становится страшно. Счастье — слишком простое и полное, так не бывает. Он заглядывает Максу в лицо. Тот думает о чем-то, нахмурив темные брови, и вот уже Йоргу кажется, в этом есть и недовольство, и грусть. И по правде, ему особенно стремно видеть недовольство сейчас. Йорг пытается быть осторожным. Только Макс всё равно потом в синяках: на плечах, на шее, на бедрах, всюду, где касались губы и пальцы — лиловые пятнышки, темные на смуглом. Говорят, это бывает, если тонкая кожа. Надо пить какой-то там каротин... Но Максу нравятся эти следы. Йорг заметил однажды, как тот любуется расцветшей на левом запястье туманностью, черно-синей между белым месивом шрамов (неудачно в спешке приложился об угол стола). Макс смотрел-смотрел — а потом с удовольствием вжал большой палец в синяк. Йорг боится, что однажды Макс попросит: сделай мне больно, привяжи меня, ударь, души, пока я не кончу. Что станет как раньше. Что вся смешная любовь, которая переполняет Йорга, красит мир в ощутимо-теплые тона кармина и какого-то розового, к херам, перламутра — только для него одного, а Максу нужно другое. Совсем не теплое и не смешное… — Эй? — Макс трогает его за руку, и Йорг вздрагивает: — А… а может, ты чего-нибудь хочешь?.. «Такого, что я не смогу тебе дать, но очень постараюсь». На удивление, Макс понимает. Он кривится — совсем уже горестно, и вздыхает: — Не знаю. Может, замутим чего-нибудь? — Да? — Как в старые-добрые. Типа дестрой. — Ну… хорошо. Горькая гримаса исчезает, будто и не было, и у Йорга отлегает от сердца. — Да, конечно, замутим! — Тогда давай жечь детей. Плакаты на пустыре отсырели, они долго терпят, терпят, поскрипывают — а потом умирают, разом вспыхнув в небе красным дырявым квадратом. Один, второй. Третий долго дымит, занявшись по краям, и лицо младенца-маскота «Нестле» дергается страшным тиком. И мир расцветает кармином и перламутром. Теплый и снова смешной. Йорг снимает: пляску пламени, пляску Макса, бездомную худую собаку, которая вышла погреться из темноты. Глупо создавать улику. Но, по правде, ему наплевать. И когда Макс обнимает его, пахнущий бензином и гарью, Йорг отводит руку с камерой так далеко, как может, и целует Макса на фоне дотлевающего остова. Минус еще один монстр. После, в квартире, они наперегонки бегут мыться, Макс проигрывает, но Йорг великодушно уступает — в результате они до двух ночи болтаются в ванне с пеной и шариками для пинг-понга (Макс спер дюжину в «Лидле») и играют зубными щетками в какой-то кэролловский дикий крокет. Побеждает дружба. Словом, Йорг понимает, почему Макс согласился стать басистом в скин-банде.

***

На открытом перроне промозгло, ветер со скрежетом гонит сигаретную пачку. Макс поплотнее наматывает черный шарф и вещает: — Не все скинхеды слушают Skrewdriver, поклоняются Одину и мечтают подставить сраку Михаэлю, мать его, Кюнену. Есть нормальные ребята. — Например, Злые Дядьки? — Ну да, — Макс плюхается на лавку. — Простые рабочие люди. — Как мы с тобой, — усмехается Йорг, садясь рядом. — …А не вонючая богема, как наши мамкины панки, — Макс презрительно косится на стайку детей лет тринадцати, в косухах и с пестрыми ирокезами. — Очень просто быть крутым, когда у тебя много друзей и все словно из инкубатора. Ве-е. — А где ты вообще их нашел? — Дядек? В прачечной! Я говорил со Штефи, их главным. Вообще норм чувак, только не знает здесь пока никого. Я просто подумал, надо их поддержать, а то… Его голос тонет в рокоте подходящего поезда.