Черепашки-ниндзя: Большой запретный плод

«Привет, мам. Лео сказал, что я был без сознания целых три дня, представляешь? За это время произошло просто уйму всего! Получается, что я пропустил целых три серии Космических Героев. Но зато теперь я смогу смотреть телевизор целыми днями, ведь Донни говорит, что трещина в панцире не заживет ещё очень долго, а пока я должен лежать и «набираться сил.» Мне снился странный сон — словно бы кто-то приносит мне смятую футболку, а когда я беру её на руки, то понимаю, что в неё завернут ребенок. И от чего-то сразу знаю, что это моя сестричка. Я поднимаю рукав, а там, ты не поверишь, младенец с головой крысы. И он всё плачет, и плачет, и плачет, и я никак не могу его успокоить. Странно, правда? А пока я был без сознания, Лео и Донни тебя похоронили. Вот так вот просто — я закрыл глаза, когда ты ещё была здесь, а когда проснулся, тебя уже не было. Все эти дни я был тут, в гостиной, потому что Донателло боялся меня переносить. Тем более, что моя комната тоже пострадала от «ин-ци-ден-та», как выражаются братья. Почему-то они не говорят просто, как есть, и выбирают очень странные и сложные слова. Ну, в любом случае, изменилась не только моя комната — всё логово теперь не узнать. Я даже не понял, где нахожусь, когда проснулся: нет теперь столика, и игрового автомата, и на стене висит синий брезент, который закрывает дыру в стене. Ещё повсюду валяется кучу обломков, которые просто так не выкинешь — здоровые куски бетона и арматуры. В любом случае — твои похороны прошли неплохо. Ну, по словам Лео — сам-то я на них не был. Как, впрочем, и Раф — парни говорят, что он не выходил из своей комнаты, после того, как тебя убил. А, а, ещё хочу похвастаться Ботти, он такой молодец! Братья сказали, что он помог им дотащить тебя, представляешь? Увидел, как они тебя толкают и сам подошел, и начал делать то же самое. Уверен, что ты гордишься им так же, как и я. Он толковый парень, это я всегда говорил. Так вот, похороны… Они спустили тебя в канализацию. Знаю, звучит не очень, но Донни мне всё объяснил — что все отходы в конечном счете попадают в океан. И ты там тоже окажешься, после своего финального путешествия. Круто, правда? Я только пожалел, что не успел с тобой попрощаться. И вот решил написать письмо — парням эта идея очень понравилась. Донни пообещал помочь мне исправить ошибки, а Лео покажет, как делать бумажный кораблик. И это письмо тоже отправится в океан. Там вы и найдете друг друга, ну, может не сразу, но у тебя же теперь есть бесконечное количество времени. Так что жди и других корабликов — я буду рассказывать тебе всё-всё, и когда-нибудь эти письма обязательно тебя найдут. Твой Майки.» — Пиздец, блядь. Хоть бы заражение не началось, — сказал Донателло, разматывая прилипший к краям раны бинт. — Он ещё долго будет без сознания? — робко поинтересовался Лео. — А я, блядь, откуда знаю? — огрызнулся Донни. Со времени инцидента они только и делали, что ругались. Постоянная, бесконечная перебранка, не прекращающаяся никогда, только прерываемая затяжными многочасовыми паузами, а потом опять, пассивные, усталые ругательства, словно они брали перерыв не для того, чтобы остыть, а чтобы раздобыть новый боезапас оскорблений. Ну это и понятно — а у кого бы не сдали нервы в такой ситуации? Этот тяжелый, всепроникающий запах мяса и всё более крепнущее осознание того, что никто не собирается с этим ничего делать. Ох, много чего они в последствии выкинули из своего рассказа для младшего брата, заново состряпав грустную, но трогательную историю, оставив за границами этой байки грязь, гной и запах, что преследовали их эти три дня. Как, например, оставили они за кадром эти маленькие кусочки мяса и жил, с которых они решили начать. Как эти кусочки, будь они неладны, продолжали всплывать тут и там, спустя часы и даже дни работы. Казалось бы — всё, на этот раз точно всё, это был последний, но потом находится обломок панциря где-то под ковром, или очередной ошметок обнаруживается на телевизоре, а иной раз даже там, куда, казалось, попасть не мог никоим образом: прилипший к душевой шторке или застрявший между тарелками. Однажды они нашли целый коготь: уродливый и кривой, он висел на шмате мяса, зацепившись за вымпел. Но, конечно, хуже всего пришлось Рафаэлю, обнаружившему лоскут кожи, игриво свисающий у него с повязки, словно модный аксессуар. Это бы вызвало у него рвотные позывы, если бы ему ещё было, чем блевать, поэтому его организм решил ответить очередной панической атакой, не первой и далеко не последний за этот день. О, блевали они много. Ещё одна деталь, которую братья опустили в своем рассказе: литры и литры блевоты, что исходила из них за эти дни. Их тошнило так часто, что они научились различать виды: от полноценной, насыщенной рвоты с кусочками еды, до чайной ложки желчи, подскакивающей к горлу. И, под конец, когда братья уже пресытились видом самой разнообразной расчлененки, просто позыв, сокращение кишок, которое не приводило к результату, ведь к концу их работы они практически отказались от еды. А вот Боттичелли не разделил их подход к проблеме принялся таскать в рот всё, что ни попадя, даже если это включало в себя аморальные акты. Ничего удивительного — ведь именно Микеланджело всё это время занимался уходом за Ботти, о котором все на первых парах позабыли. Пришлось в срочном порядке варить какой-то суп, лишь бы утихомирить разбушевавшийся аппетит гиганта. Сплинтер тоже перестал появляться на кухне, да и вообще братья особо не видели его после инцидента. Тогда он появился минут через сорок после того, как утихли все звуки, и тут же принялся орать, нарушив новообретенную тишину. Он кричал что-то о том, что стоило оставить их на пять минут, и теперь пусть разгребают последствия сами, и далее и далее, пока Рафаэль медленно сползал по стенке, сраженный своим первым приступом тревожности. Стоило учителю замолчать, как подросток вскочил со своего места и ринулся в свою комнату, где и провел последние три дня. «Сбежал от уборки» как потом устало и злобно шутили его братья, вынужденные избавляться от последствий. О том, что случилось с Рафаэлем они не говорили. Пытались и не думать, но разве это возможно, когда твои дни наполнены тяжелой физической работой? Брат совсем загнался, и нельзя было сказать, что не заслужено. Потому-то подростки не знали, что предпринять, а может и не хотели ничего делать. Поэтому Раф остался наедине с собой, и целыми днями смотрел в стену в какой-то фрустрации, либо спал по часов четырнадцать кряду, проваливаясь в какой-то тяжелый, сюрреалистичность бред. Хуже всего было ночью — тогда он принимался выть, и этот вой, отчаянный, страшный, всё пёр и пёр из него многие часы подряд, не даруя облегчения. Той ночью они пытались с ним поговорить, но он то ли не слушал, то ли не слышал, и в итоге они сдались, оставив его в покое. Помочь ему смог только Боттичелли — он долго и тревожно вслушивался в этот протяжный крик, и, когда братья оставили свои попытки и ушли, сел под самой дверью. Он узнал в этом стоне что-то знакомое, вспомнил то же чувство, что обуревало его в те дни, когда он был заперт в пустой темной камере, и он начал делать то, что бросил уже давно — он начал выть вместе с ним. «Прекрасно,» — прокомментировал Леонардо, накрывая голову подушкой. Но не смотря на весь скепсис, это подействовало — минут через пятнадцать Рафаэль, успокоенный неким подобием мелодичности, возникшей благодаря их дуэту, постепенно затих, а затем и вовсе провалился в сон. Худшим днем был, пожалуй, день второй. Тогда первое, что осознали братья, разлепив глаза, это то, что труп начал портиться. Вкусно-тошнотворный запах свежего мяса приобрел сладковатые нотки, а из гостиной четко слышалось странное гудение. На проверку гудение оказалось жужжанием сотен мух, жирных и лоснящихся. — С трупом нужно что-то делать, — констатировал Лео. — Спасибо, гений, — рыкнул Донни. Решено было вытолкать труп в воду — а какие у них ещё были варианты? Втащить труп на улицу и похоронить по-человечески было можно только после его разделки, и об одной только мысли исчерпавшая себя тошнота набирала новые обороты. Кое-как братья подпихнули под тушу простыню, обвязали веревками и принялись тащить-толкать в стороны туннелей. Дело продвигалось медленно, но никаких специальных приспособлений в логове не нашлось. И тут Боттичелли поразил их во второй раз: тугоумный брат долго наблюдал за происходящим, хмуря лоб, а затем присоединился к процессу, уверенно толкнув груду мясо плечом. С помощью гиганта дело пошло легче, и минут за сорок они добрались до ближайшего канала. За одним из поворотов туша пошла хуже — они встретили странное сопротивление — видимо труп утыкался в какую-то неровность пола. Донателло приказал толкать сильнее, и нога волочившаяся на лоскуте кожи, поддалась и осталась позади. Тогда братья открыли в себе новые, потаенные запасы рвоты, и, хоть казалось, что это уже невозможно, их всё же вывернуло на землю чистой желчью. Умолчали они и о том, как окрасилась вода, когда громоздкое тело перевалило через край и плюхнулось в воду. Труп матери уносил бурый, темный поток: такого же цвета дорога выстилала их путь обратно. Не сказали и брату о том, какими словами они сопроводили её в последний путь. Лео мрачно спросил: — А что она не тонет? — Газы, — отозвался Донателло, — Гниение всегда сопровождается вздутием. Через пару дней опустится на дно. Вот и вся прощальная речь. А потом они смывали кровь. Ботти, вооруженный апгрейтом, вновь оказался чрезвычайно полезен: они заменили метлу на швабру и гигант сильно помог им с мытьем пола. Примерно в это же время пришла Эйприл. Девушка очень хотела узнать, где же Сплинтер и почему вместо входа в лабораторию теперь огромная дыра. Закончился её визит не лучшим образом: Донателло сорвался на гостье и Эйприл убежала из логова в гневных слезах. Не поднимало настроение и состояние Майки: панцирь пошел трещиной в трех местах, открывая красноватое нутро. Вечерами Донателло обрабатывал рану густой вонючей мазью, молясь, чтобы она начала затягиваться. Но даже если панцирь начнет восстанавливаться, он уже никогда не вернет былую прочность — трещина зарастет чувствительной рубцовой тканью, что может занять целый месяц. На третий день они занимались всё тем же: подчищали пропущенные капли крови, утилизировали оставшиеся куски мяса, и потихоньку начали заниматься штукатурной пылью и кусками стены, разбросанными по всему дому. Леонардо как раз выкорчевывал кусок железного прута, воткнувшегося в пол, когда услышал слабое: — …Лео? Братья тут же бросились к очнувшемуся брату. Четыре руки помогли ему приподняться, он сделал глоток из невесть откуда взявшегося стакана. — …Мама? Где мама? — тихо спросил Майки. Братья переглянулись. — Она не выжила, Майки, — со всей возможной мягкостью сказал Донателло. — Вот как, — только и ответил младший брат, — А где Раф? Вы её похоронили? Мне снился сон… — Я так рад, что ты проснулся, — сказал Донни, игнорируя вопросы. Почему-то пришло ощущение того, что худшее, наконец, позади. — Я хочу написать письмо, — заявил Майки. — Письмо? — переспросил Лео. — Письмо маме, — ответил Микеланджело и улыбнулся.